Первые люди были поэты, дали вещам имена.Я сохранила твои секреты, ты же назвал меня.---«Злой», СБПЧЧеловеческая память – штука довольно ненадёжная, а зачастую и обманчивая, и всплески радости или, наоборот, злости, притупляются, и психика незаметно переходит в свое нормальное рутинное состояние, которое, возможно, формирует бессознательное. Я тут, конечно, о футболе, а если точнее о неожиданном успехе сборной Марокко на Чемпионате мира в Катаре, где ей удалось в драматических поединках одолеть и Испанию, и Португалию. Все тогда трубили, что сборная Марокко играет за всю Африку, за всех арабов, за всех мусульман или чуть ли не за все колонизированные народы, но не прошло и двух недель, как мы все благополучно позабыли про «атласских львов» и погрузились с головой в предновогоднюю суету, где Марокко ассоциируется у нас скорее с мандаринами.

Тем не менее эта страна красиво вписала свое имя в историю мирового футбола, став первой африканской и первой арабской страной, пробившейся в полуфинал Чемпионата мира. И на этом моменте нам, возможно, стоит немного задержаться. Как ни странно, в арабоязычном мире, к коим относится и Марокко, никто его так не называет, впрочем, как и она себя. Страна эта называется «Магриб» или «аль-Магриб», что на арабском означает просто «Запад», которая в свою очередь происходит от арабского выражения «аль-Магриб аль-Акса» – «Крайний Запад». И это при том, что «Магрибом» ещё называют целый регион от Ливии до Мавритании, включая и Марокко (оттого и «крайний» Запад при наличии «ближнего» и «среднего»). Думаю, нетрудно догадаться, что это название – результат колониальной экспансии арабского халифата, а обозначение это схоже с евроцентристским обозначением Ближнего, Среднего и Дальнего Востока.

На этом приключения с названием Марокко не заканчиваются, ведь турки называют эту страну «Фас» (Fas) в честь марокканского города Фес, а более распространенное европейское название (Марокко, Morocco, Maroc) происходит от названия другого города — Марракеша. Странно, что страну ещё не назвали в честь самого крупного города страны «Касабланкой» (исп. «Casablanca» – Белый дом) – а не «Дар-эль-Бейда» в его оригинальном арабском звучании – но тут, я уверяю, началась бы путаница с Белым домом, так как бывшие имперцы имеют привычку переводить названия стран, и тут Кот-д’Ивуар, который уже четвертый десяток лет просит не переводить название страны как всякие «IvoryCoast» или «Costad'Avorio», не даст соврать.

Марокканские фанаты, Фото AFP

Думаю, вы согласитесь, что «Магриб» (Запад), возможно, не самое удачное название для страны, а тут ещё и вереница других названий в обиходе. Это если бы Казахстан назывался, например, «Центром», причём также назывался бы весь наш регион, и каждый раз называя себя «центральным», нам бы приходилось уточнять, что мы имеем в виду этноним, а параллельно нас называли бы Шымкентией или Актобией, а ещё хуже – Колинобланкой. Вот что бывает, когда части страны в различный период истории завоёвывались Арабским халифатом, Испанией, Османской империей, Португалией и Францией. 

Эта путаница в этнонимах и топонимах – участь колонизированных народов и даже империй, при условии, что они не европейские. Никто давно не путает французов или испанцев, но куда не ткни — от «индейцев» и «Персии» до современных «киргизов» и «македонцев» – двусмысленность и упрямство. Ведь когда в 2020 году Нидерланды попросили не называть больше их страну Голландией, даже самые упоротые комментаторы на «МатчТВ» спешно и страстно повиновались, хотя и не являются государственными представителями, а заставить не использовать «Белоруссию» или «Киргизию» даже аккредитованным в этих странах дипломатам не получается никак.

И это упрямство сидит так глубоко, что уже более трех десятилетий Македония не может официально называться Македонией из-за имперской ностальгии Греции, которая как будто бы должна была угаснуть давно, так что стране приходится довольствоваться названием «Северная Македония». К слову, Греция официально продолжает называть Стамбул Константинополем даже на сайте МИД, хотя Стамбул тоже название греческое. От него никак не отстает и сама Турция, которая официально называет города на территории бывшей Османской империи исключительно номенклатурой державных времен, так что Дамаск – это Шам (Şam), а Пловдив – Филибе (Filibe). Интересно, что называть Беларусь «Белой Россией» (Beyaz Rusya) турецкий МИД разучился довольно быстро, а вот разучиться называть Нидерланды Голландией никак не может, хотя сама в этом году решила изменить свое официальное английское название на «Republic of Türkiye».

Так как колониализм — это в первую очередь идеологический проект, он, как и все политические идеологии, несёт в себе систему ценностей определенного класса или группы людей, продвигая идеальное для них видение мира. 

В то же время, идеологии склонны подчёркивать наличие «другой», отличной от них группы, являющейся в их мировоззрении  виновником той неблагоприятной ситуации, которую эта идеология и обещает искоренить. Для либералов, например, это консерваторы, для социалистов – буржуазия, а для националистов — представители других этно-религиозных групп. Соответственно, идеология создаёт свой язык, который становится носителем системы ценностей, иерархии и ориентиров этой доминантной группы, чьи интересы ставятся превыше всего, хотя часто это не сразу заметно.

Именно поэтому азиатское вторжение на Русь называется нашествием, а экспансия в обратном направлении – завоеванием, присоединением или подчинением. Арабские или османские завоевания немусульманских земель , как например завоевание Центральной Азии арабами, описываются в исламской литературе славным термином «фатх» (араб. открытие, освобождение), которое, разумеется, не используется для обозначения европейского завоевания мусульманских земель.

Колониальная политика империй позволяла распространять свои культурные или политические парадигмы на огромные территории, среди представителей различных культур, надолго оставляя свои отпечатки, особенно в языке. Так как язык является не только средством повседневного общения, но и хранителем культурной информации, постоянное вытеснение устоявшихся языковых концепций новыми, а зачастую и произвольно придуманными и постоянно меняющимися понятиями, позволяли разрывать эту информационную связь.

Чтобы построить светскую республику на руинах империи и халифата, Ататюрку пришлось не только менять османский алфавит на латинский, но и придумывать совершенно новые обращения для «дам и господ» (Bayanlar, baylar) в обход традиционных сословных османских обращений (Hanımefendiler, beyefendiler). Подобным образом работает и постоянная текучесть этнонимов, топонимов и границ. Вся эта путаница с «киргизами» и «кара-киргизами», постоянные переименования улиц, школ и городов позволяли создать новый язык путем вытеснения существующих концепций. Так, например, вместо названия города «Алматы», которое, между прочим, широко использовалось в дореволюционной российской литературе именно в такой форме (напр. Исторический вестник. Том 24, 1886 год), придумали псевдоказахскую «Алма-Ату», и почти у всех казахских фамилий есть непонятный русскоязычный аналог (Қонаев/Кунаев). Нетрудно догадаться, что имперские столицы наподобие Парижа, Москвы или Берлина не имеют обычая менять свои названия вне зависимости от идеологии и правящего режима, в отличие от нашей многострадальной Астаны, а казахских аналогов непроизносимых русских фамилий нет.

Поэтому деколонизация истории подразумевает не только более широкое представление и переосмысление местных, неевропейских мыслителей, более глубокое осмысление исторического контекста, в котором создавались эти труды, но и деколонизацию языка. Это может касаться как избавления от субъективного тона и оборотов превосходства, присущего мировоззрению колонизатора (например цивилизованные/нецивилизованные, развитые/отсталые, мирные/враждебные, дикие), так и избавления от концепций и терминов с идеологическим контекстом, многие из которых могут выглядеть вполне невинно. К последним относятся как географические термины (Средняя Азия, ближнее зарубежье, Киргизия), так и социально-политические обороты речи (аннексия, реформирование, республика).

Ну и особое место в лингвистической деколонизации занимает и использование языка и источников колонизированных народов, переосмысление их ценности в их временном контексте. Традиционно имперский эгоцентризм, подстегиваемый конкурирующими имперскими идеологиями, подразумевал недоверие ко всей информации, исходящей из чужих источников, будь то местных или европейских. Соответственно, к местным источникам относились пренебрежительно, зачастую не понимали контекст, а иногда даже и сам язык, ведь создавались и сохранялись они не для офицера колониальной армии, который приехал изучать для стратегических целей племенную структуру данной местности, а для своих, понимавших и контекст, и терминологию.

Раз язык, как утверждает гипотеза лингвистической относительности (гипотеза Сепира – Уорфа), влияет не только на мировосприятие, но и на само мышление, к переосмыслению истории, думаю, будем подбираться только через переосмысление языка. Ведь иногда сидишь на диване, размышляешь, что в мире всё очень быстро меняется, как вдруг где-то под Новый год из телевизора начинает изливаться несуразная речь с лингвистическими оборотами брежневских времен.