Я родился в Алма-Ате больше тридцати лет назад. Мои родители родились здесь (ну, положим, папа родился в Киеве, но почти всю жизнь прожил здесь), мои бабушки и дедушки родились в Казахстане и все предки, как глубоко ни копай, казахи. Фамилия Мамбетов, в конце концов (хотя я лет до двенадцати не понимал, почему во дворе пацаны смеются иногда над ней). Я дважды отвергал предложения перебраться работать в Москву, и прожил полгода в США, вернувшись пусть без восторга, но с твердым желанием жить здесь.
И вот только сейчас понял, что оказался в малознакомом месте, в котором странно и неуютно.
И это суровое открытие.
В анамнезе у меня набор из двух бабушек и двух дедушек, живших и работавших в Советском Союзе, в советской Алма-Ате: два университетских преподавателя, директор школы и полковник контрразведки. Родители – художница/искусствовед и горный инженер/полковник КНБ. Деды владели казахским, но не говорили на нем толком: с кем? В Алма-Ате тех годов было в лучшем случае 30% казахов, большинство из них такие же советские госслужащие, работавшие и строившие карьеру на русском языке. Родители не владели казахским языком. Мы с сестрой им не владеем. Я его почти и не слышал до 90-х годов.
И ничуть меня это не смущало. С 13 лет я работал журналистом, вел программы, писал статьи – все на русском. И в моем чудесном мире этого было вполне довольно. Помню, в середине нулевых меня распирало от гордости: я был журналистом с успешной карьерой, главным редактором в 24 года. Отчего-то я ужасно гордился своими предками, тем, что я являюсь мужчиной и казахом - я уже тогда понимал, как важно это для карьеры в нашей стране, уже тогда до меня доходило, что женщинам меньше платят, а неказахам как-то неощутимо сложнее. И предки… Чем гордился? Ни в чем из этого нет моей заслуги, конечно.
И журналистом-то я был странным – из тем никаких общественных проблем, экономики и политики, только «культурка». Она и тогда была «культуркой», не культурой, - и таковой по сей день осталась. Что из этого? Еще один нелепый повод для алматинского снобизма: все эти светские рауты в кабаках, бесконечные презентации-вечеринки-премьеры, личное и близкое знакомство с поп-певцами, заполнявшими телеэфиры, какими-то актерами-режиссерами… И вся эта веселая компания жила в твердой уверенности, что это она и есть «творческая интеллигенция», «национальная культурная элита», «цвет шоу-бизнеса страны».
Да так оно и было долгие годы. На русскоязычном медиа-пространстве той эпохи – это и самые тиражируемые издания, и самые рейтинговые каналы, - царила наша прекрасная русскоязычная тусовка. Эти артисты объективно были самыми-самыми – лучшие клипы, аранжировки, костюмы... Поющие на государственном языке казались странными пережитками из дальнего прошлого: все эти луноликие красавицы, в допотопных саукеле, кокетливо/стыдливо выглядывающие из-за чахлых сосенок Каргалинского санатория, в своих клипах, снятых на VHS, или бравые нелепые джигиты в национальных костюмах или плохо пошитых пиджаках, которых крутили в ночных эфирах… В то время казалось, что у этих представителей вымирающей фауны нет шансов в современном мире – ориентированном на будущее, на Запад, которым, в том числе, казалось и русскоязычное пространство. И амбиции артистов стремились в Москву, в Россию.
Помню негласное убеждение многих в ту эпоху: казахский язык, конечно, прекрасен, но нам нет смысла его изучать – мы всю жизнь прожили на русском, и на нем же ее и доживем. Английский, например, стократ важнее (и вот: я владею английским гораздо лучше, чем когда-либо владел казахским; а ведь я год проучился в казахской школе). Что образование на казахском языке на уровень слабее преподавания на русском. И все эти потуги ввести делопроизводство на госязыке, мелкие тычки «простого люда» на улицах (дескать, кто по нации, и если казах, почему говоришь на русском?), пышная риторика государственных программ «по укреплению и поддержке…» казались каким-то нелепым бредом.
А потом, года два назад, продавщица в магазине в моем доме, продававшая мне сигареты и минералку последние несколько лет, вдруг спросила меня, кто я по национальности. Обычный вопрос, я даже не задумался о том, насколько бестактно и странно он звучит (за 6 месяцев в Штатах никто мне не задал даже вопроса, откуда я родом). Ответил. Она перешла на казахский. Я ее не понял – во всех смыслах. Я не понял, что она мне говорит, и не понял, почему она мне говорит все это – ведь мы же прекрасно три года общались на русском.
Мы повздорили, и я год не заходил в тот магазин. Через год она говорит со мной, как и раньше, по-русски, но я, кажется, не усвоил урок.
Потом был Жанаозень и декабрь позапрошлого года. И меня поразило, что целых два дня случившееся не тронуло меня нисколько – что-то где-то случилось с какими-то людьми. Потом накрыло, конечно, - пусть я не понимаю этих людей, их психологии и языка, это мой народ, это даже, возможно, мои кровные родичи (мои предки с запада Казахстана), и там случилась катастрофа.
И вот последние недели я с усиливающейся тревогой вчитываюсь в новости, которые для меня выстраиваются в жуткой последовательности: вот концерт Кайрата Нуртаса, где толпа накрывает волной сцену, и нарядная ведущая пытается утишить этот гнев – но ее не понимают, и не желают понимать. Вот главред какой-то газеты скандалит на борту самолета и, хотя претензии к нему предъявлялись как к пассажиру, но он ловко выруливает на тему государственного языка – и ему кажется, что все карты биты и с него взятки гладки. Вот – возвращаясь к тому же Нуртасу, - вскрывается целое море востребованных артистов, поющих исключительно на госязыке. Вот мой друг юности, популярный певец в стиле хип-хоп, делится планами собрать новый «проект», где будет он с его рэпом на русском с вкраплениями английского, и девушка-вокалистка, которая «будет петь на казахском и давать на нем же интервью» - а иначе не заработать… И все встает на свои места.
Мы уже тогда, в начале-середине нулевых, слышали, мы знали, что существует огромный пласт поп-музыки на казахском языке, и невероятная аудитория, которая заинтересована только в такой музыке. Мы несколько лет назад понимали, что ошеломительный коммерческий успех «Коктейля для звезды» продюсера Есентаевой случился не на пустом месте – эта аудитория ищет и находит своих героев. Мы знали, что карьеры делаются в Астане, и что залогом этой карьеры служит уже не просто национальность, но знание языка. Мы делились между собой рассказами о том, как понимающие русский язык школьники в пригородах Алма-Аты сознательно отказываются на нем говорить – и бьют своих одноклассников, которые нарушают это правило. Мы начинали догадываться, что за пределами нашего уютного мыльного пузыря, который мы считали вершиной мира и целью всех устремлений, существует альтернативный необъятный мир – в границах нашей собственной, такой небольшой, если приглядеться, страны. И вот эта реальность вламывается в твое сознание. А тебе тридцать с небольшим, и ты не очень готов к переменам.
Но как быть, когда твой мир вдруг переворачивается с ног на голову?
На позапрошлой неделе мы проводили наше с друзьями мероприятие, Almaty Garage Sale, эдакую ярмарку-вечеринку с выставкой-продажей работ алматинских рукодельников, спортивными активностями и играми в Парке Первого президента в рамках празднования Дня Города. И там внезапно возник какой-то художник с грудой своих картин, нервозной дочерью и полным отсутствием манер. Я сражался с ним несколько часов, пытаясь убрать его с нашей зоны, мы орали на полпарка, он махал руками перед моим лицом, я с неприкрытой ненавистью кричал на него… Была безобразная сцена, отвергнутый художник нажаловался на меня проходившему мимо акиму города, а потом я язвительно благодарил господина Есимова за внимание к отвергнутым художником, и все это было более чем нелепо… Но в тот момент, когда мы с этим персонажем чуть не сошлись в рукопашной (позже я узнал, что оралман и говорит только на казахском), я осознал одну страшную вещь – более страшную, чем потенциальное недовольство градоначальника, - мы не понимаем друг друга.
Мы абсолютно во всем не понимаем друг друга. Я возмущен тем, что он самовольно явился на мероприятие, участников которого я кропотливо отбирал два месяца, и в ответ на мои вопросы громким криком винит меня в незнании родного языка. Он не понимает, почему какой-то алмаатинский франт, годящийся ему в сыновья, гонит его прочь, ущемляя тем самым «казахское искусство» (ох, его работы были ужасны, простите за ремарку, но – мама-искусствовед, это сказывается). И самое главное – мы НЕ ПОНИМАЛИ друг друга буквально. Мы – БУКВАЛЬНО – на разных языках говорили. И в этом весь ужас.
Я осознаю, что оказался маргиналом в стране и городе, в которых родился и прожил всю жизнь. Но я не хочу отрекаться от себя и своей сути. Я искренне считаю – и не могу считать иначе, если не хочу прослыть лгуном, - что городские русскоязычные казахи самые лучшие. Пусть даже только лично для меня. И вот мы – думавшие, что весь мир у наших ног, - вдруг осознаем себя в какой-то момент жителями какого-то странного гетто, которым нет места в большом мире. И это пугает.
Но я никогда не позволю сделать из себя второстепенного гражданина только потому, что не владею родным языком – тем более, что в этом нет моей вины.
И я, конечно, хочу выучить казахский язык. Не потому, что надо. Не затем, чтобы потрафить госаппарату, не с тем, чтобы улучшить карьерные перспективы. Только для того, чтобы понимать слова песен, которые на отчаянно подсознательном уровне трогают душу. Чтобы понимать стихи классиков. Чтобы прочитать Абая на том языке, на котором он писал и думал.
Почему-то мне кажется, что Абай не бросил бы в меня камень.
PS. Этот текст был написан за несколько дней до инцидентов с сотрудницами компаний SCAT и Air Astana, и не имеет к этим случаям никакого отношения. Эти случаи – не про наш родной язык. Они про мудаков. А мудаков, которые бьют женщин, надо судить – и судить сурово.