Куда заметней сходство со, скажем, Достоевским, который в 1873 году написал фантастический рассказ «Бобок», – о спорящих на кладбище мертвецах. Считается, что он – об оппонентах самого Достоевского. Общий смысл романа, конечно, отличается от смысла рассказа, но известно, что О'Кайнь знал семь языков, включая русский, и читал великих в оригинале, поэтому сюжетное сходство, вполне вероятно, неслучайно. Или, скажем, эпизод абсурдного разговора сбитого летчика из Франции, захороненного с коннемарцами, с ирландцем Полом, напоминающий о «Лысой певице» Ионеско. Француз повторяет вызубренные по разговорнику предложения, а Пол отвечает ему совершенно серьезно:
— Je ne comprends pas. “Поль не-мо-лод”.
— Врешь. Я был достаточно молод. Мне всего двадцать восемь исполнилось бы на следующий праздник Петра и Павла.
— Je ne comprends pas. “Поль не пьет”.
— Ну теперь-то не пьет, потому как нет такой возможности. А вот все, что до этого у него было, он уже выпил, да и было-то маловато.
Если уж очень захочется сравнить О'Кайня с кем-нибудь из Ирландии, больше подойдут Сэмюэл Беккет и Бриан О'Нуаллан, также известный как Майлз на Гапалинь. С Беккетом его роднят, конечно, диалоги, полные абсурда и глухоты к ближнему своему: «Я не слушаю», – прямо говорит Эстрагон Владимиру в «Годо», тогда как персонажи «Грязи» слышат друг друга, только когда им нужно выведать свежие сплетни у новоприбывших – что о них говорят живые и недолго ли осталось топтать землю их врагам. В остальном же каждый бесконечно бормочет и повторяет то, что волнует его самого: как он скончался (и как мог бы, вообще-то, пожить подольше, если бы не...), кто ему чего задолжал и как его обманул. Когда Бридь Терри жалуется, что хочет после смерти только покоя, Катрина Падинь резко отвечает ей: «Покоя хочешь, говоришь... Да не в то место ты пришла искать покоя, Бридь». Смешно (и немного грустно) становится от осознания, что напоминает этот цикличный обрывистый хор жалоб, ругани и хвастовства, в котором каждый обеспокоен своей проблемой и не особо нуждается в чужих ответах – а если что и объединяет их, то общий предмет ненависти. Из любого родительского, рабочего, дружеского или чата с родственниками мог бы получиться отличный оммаж на «Грязь кладбищенскую», но сейчас о другом.
С Брианом О'Нуалланом, казалось бы, у О'Кайня общего быть не должно, поскольку первый писал потрясающе остроумные сатиры на литературу Ирландского возрождения, высмеивая тематику и стиль ирландскоязычных авторов, чьи произведения часто идеализировали прошлое и деревенский быт, а второй, пускай и не менее остроумен, но сам основал филиал Гэльской Лиги – организации, созданной «для сохранения ирландского языка, на котором говорят в Ирландии», а также был активистом, который делал акцент на спасении общины Гэлтахта (ирландскоговорящей общины). Да, О'Нуаллан тоже написал гениальных «Поющих Лазаря» на ирландском, но сделал это сатиры ради. Это издевка над показным и идеалистским рвением патриотов, которых больше интересует язык, чем проблемы живых людей. Членов Гэльской Лиги он считал «кретинами, большинство из которых вообще не владеет языком по-настоящему». В чем, в таком случае, сходство? Оба писателя, несмотря на разные позиции, сошлись в беспристрастном взгляде на родную культуру, излишне романтизирующую жизнь голодных, холодных и подневольных соотечественников (что должно быть хорошо знакомо русскоязычному читателю). Кроме того, современный ирландский писатель Кевин Барри считает, что важно помнить, насколько всепроникающим было влияние О'Нуаллана в то время, когда вышел роман, – в середине-конце 1940-х. В течение двух десятилетий именно он, в основном, определял ирландский юмор, а посему влияние его на роман О'Кайня огромно.
«Грязь кладбищенскую», правда, нельзя назвать пьесой, хотя указано и время действия – вечность, и место действия – кладбище; романом-полилогом ее в полной мере тоже не назвать. Роман написан в десяти главах-интерлюдиях, названия которых, от «Грязи черной» до «Грязи яркой», будто перечисляют все этапы изготовления шамотной глины. Конечно, великий модернистский роман не был великим и модернистским без символизма. Грязь обожженная, шлифованная и яркая должна стать глиной, из которой получится человек – символика распада и возрождения, – но люди, которых описывает О'Кайнь, грязью в вечности и остаются. Могила не исправляет горбатых: почти все герои книги мелочны, безразличны к духовному перерождению, ими даже после смерти движут низшие инстинкты, и это не снобизм автора, а отсутствие романтизации и идеализации в сборных образах своих соотечественников. На эту тему О'Кайнь иронизирует, приводя в речи лгущих наперебой мертвецов ирландские пословицы. Одна из них гласит, что прикованный к постели и обреченный умереть в загробной жизни встает на Путь истины, где невозможно солгать. Главная героиня Катрина Падинь с досадой размышляет, что на нее надели распятие с погнувшимся Спасителем, тогда как «роскошный» Спаситель на черном распятии лежит у нее под головой, а не на груди. Aqua vitae, или вода жизни, которая должна превратить грязь в «перерождающую» глину, оказывается на поверку виски. И то – разбавленным, чего некоторые «жители» кладбища до сих пор не могут простить трактирщику Пядару.
О переводе
Когда вопрос коснулся перевода, книга стала заложницей своей репутации. Ее, конечно, издали, несмотря на первоначальный отказ, и хорошо читали, но многие все равно считали работу О'Кайня трудной, ссылаясь на его склонность к нагромождению редких слов и фраз, и в академических кругах ее долгое время обходили стороной. Ситуация усугубилась еще и тем, что произведение было снято с печати на десятилетия, а издатель неоднократно отказывался давать разрешение на перевод на английский язык, хотя норвежцы и датчане разрешение получили и опубликовали свои переводы в 1995 и 2000 годах соответственно. Лишь в 2009 году права на роман перешли к новому издателю, и «Грязь» начала переиздаваться. Появлялись и английские переводы некоторых рассказов писателя. Три первые попытки перевода романа же были сорваны: например, первая – где, кроме Ирландии, могло бы такое произойти? – когда женщина, выбранная в качестве переводчицы, внезапно ушла в монастырь. Наконец, в 2015 и 2016 году вышли сразу два очень разных перевода «Грязи». А после английского последовал перевод на ряд других языков, включая немецкий, чешский, венгерский, итальянский и турецкий.
Весной текущего года в издательстве «Corpus» наконец вышел перевод романа на русский, которого ждали еще с 2016 года. В 2017 переводчик романа Юрий Андрейчук написал на своей странице в Facebook: «...И я очень хорошо понимаю, какие чувства испытывает переводчик, который берётся за такой полный неологизмов, игры слов и нарочито диалектным языком написанный роман». До этого устами Андрейчука заговоривали герои вышеупомянутого «Островитянина» Томаса О’Крихиня и «Шенны» Пядара О’Лери. Дело в том, что переводит Андрейчук не с одного из переведенных английских вариантов, а сразу с ирландского. И это пошло книге на пользу, хоть и заняло больше времени, чем стандартный перевод с английского: последний, быть может, и богат, слава великому Шекспиру, но едва ли может похвастаться таким ярким разнообразием ругани, которое способно родиться только в языке людей, жизни которых достаточно невыносимы, парадоксальны и абсурдны, чтобы в равной степени изобиловать ненавистью и поэзией.
О языке и поэзии
А недостатка поэзии в ирландском языке не наблюдается. Ее история насчитывает как минимум полтора тысячелетия – без учета дохристианского периода. Считается, что именно в ирландской (с родственной ей валлийской) поэзии впервые в Европе возникла рифма. Это уже не говоря о писателях, которые, побывав в Ирландии, не только посвящали ей книги, но и начинали писать нетипично-поэтическим для себя языком. Яркие примеры – «Зеленые тени, Белый Кит» Брэдбери и «Ирландский дневник» Бёлля. Именно Бёлль в своих «Франкфуртских чтениях» говорит следующее: «Мы не вправе ни одного слова растратить, ни одного потерять, не так уж много у нас слов. Государство, которое – смело назову это так – обладало бы культурой, давно уже поспешило бы спасти всё, что еще можно спасти. Такая не слишком зажиточная страна, как Ирландия, уже десятки лет имеет правительственные комиссии для этой цели, делающие работу, сопоставимую с работой братьев Гримм. Ну, конечно, Ирландия – страна поэтов, первым президентом там был Дуглас Хайд, языковед, и он был – в такой католической стране – протестант».
Совершенно несправедливо ирландская литература – и ирландские литераторы в частности – игнорировалась читателями всего мира, оставаясь, в основном, локальным явлением, а если кто из ирландцев и становился всемирно известным (как правило, потому что писал на английском), то его тут же нарекали «великим английским» писателем или поэтом: сестры Бронте, Оскар Уайльд, Брэм Стокер, Джонатан Свифт – и так не до бесконечности, но почти. Оно и неудивительно на фоне всех колонизаторских попыток (вполне успешных) стереть «дремучий» ирландский, а самих «невежественных дикарей» научить английскому. Число носителей ирландского резко сократилось после Великого голода 1840-х годов, когда этот язык стал ассоциироваться с отсталостью, нищетой и отчаянием. Многие родители, говорящие по-ирландски, полагали, что язык ограничит их детей, которым придется эмигрировать в Америку, Великобританию или Австралию, и перестали говорить с ними на ирландском языке. В тех случаях, когда они сами не знали английского, они вообще почти не разговаривали со своими детьми, что привело к явлению, известному в ирландской истории как «великая тишина».
О'Кайнь же свое решение написать книгу на ирландском объяснил так: «В какой-то момент у меня был выбор. Но я испытываю удовлетворение от того, что обращаюсь со своим родным языком, с речью, которой владеют поколения моих предков. Я чувствую, что могу добавить что-то к этой речи, сделать ее немного лучше, чем она была, когда я ее получил». И, действительно, то, что в менее умелых руках могло бы стать рецептом болезненного застоя, О'Кайнь превратил в громогласное посмертное торжество силы языка. Первые 100 – 150 страниц достаточно сложно разобраться во всех именах и историях, а также продраться и привыкнуть к слогу писателя – качество, которым обладают все важные книги мировой литературы. Стилизованные под сказ, раздаются в начале нескольких глав монологи Трубы Кладбищенской: «Здесь, на кладбище, самовластный надзиратель — темнота. Его дубинка — меланхолия, какую не сломить приветливой улыбкой девицы. Его засов — засов бесчувствия, что нельзя открыть блеском золота или ловким словом власти...» В них много философии и поэзии – так веками писались «нетленные книги» ирландцев. Но именно в безумном лепете мертвецов заключена истинная поэзия, и великим достижением О'Кайня стал совершенный синтез стиля и сюжета. От лица мертвого писателя автор иронизирует над тем же, что высмеивал О'Нуаллан:
«Я думал, что ты мечтаешь начать писать. Нет ни одного ирландскоговорящего, кого бы оно не посещало хоть раз в его жизни... Говорят, что этому виной стихии западного побережья... Это моральный долг каждого ирландскоговорящего — обнаружить в себе талант к писательству, в особенности к сочинению рассказов, пьес и поэзии ... Два последних обычно более распространены, чем талант писать рассказы, Колли. Возьмем, к примеру, поэзию. Нужно-то всего ничего: начать писать на странице снизу вверх... Еще, конечно, можно начать писать справа налево, но это вовсе не так поэтично, как первый способ... Главное, не забудь, Колли, что конец должен оставлять горький привкус во рту, вкус священного напитка, желание похитить огонь у богов и отведать еще кусочек запретного плода».
О ненависти
И напоследок, еще раз о ненависти. Профессор Роберт Уэлч в своей лекции «Сэмюэл Беккет и Мартин О'Кайнь: неистовство мертвых», которая была прочитана во время празднования 100-летнего юбилея О'Кайня в колледже Святого Патрика в 2006 году, сравнил двух писателей, полагая, что оба автора столкнулись с «предсмертными муками» двух культур: О'Кайнь – ирландского языка и гэльской культуры, а Беккет – культуры западной. В «Грязи» ненависть Катрины Падинь к ее сестре Нель крепка и непоколебима. Уэлч отмечает глубоко интимный характер ненависти и подчеркивает, что ирландцы особенно хороши в своем умении ненавидеть. По его мнению, интенсивность ненависти высвобождает неистовство и горячность речи. И это, несомненно, роднит нас с ними в достаточной мере, чтобы вам захотелось дать этой удивительной книге шанс.