Что не так с нынешним Законом «О профилактике бытового насилия»?
Нередко государство принимает так называемые «косметические» законы по правам человека. То есть закон вроде бы есть, и международное сообщество хвалит за это руководство конкретной страны, но когда доходит до практического применения закона, граждане не находят достаточной защиты своих прав. Как это происходит на практике, можно продемонстрировать на примере Закона РК «О профилактике бытового насилия» 2009 года. Он был принят в рамках выполнения Казахстаном условий ОБСЕ до начала своего председательства в этой организации в 2010 году. С одной стороны, принятие такого закона было настоящим прогрессом для нашей республики. Казахстан стал первой страной в СНГ, где был принят такой закон. В Законе прописывалось понятие видов бытового насилия, компетенции государственных органов по профилактике бытового насилия. Также впервые появился инструмент «защитное предписание» для более эффективной защиты пострадавших от бытового насилия.
Однако в течение десятилетней практики применения этого закона было выявлено, что он не помогает эффективно предотвращать насилие в семье. Прописанных компетенций государственных органов оказалось недостаточно, чтобы выявлять и работать с корневыми причинами бытового насилия. И все предлагаемые законом меры, по сути, были направлены не на предупреждение насилия, а на реагирование, когда насилие уже произошло.
Чем могут помочь ученые-юристы?
Всё дело в том, что ученые всегда должны быть объективны в своих исследованиях. В этом суть научной этики: нельзя фабриковать данные, нельзя подстраивать результаты исследований, чтобы они поддерживали субъективное мнение ученого, нельзя «подгонять» результаты исследований под пожелания заказчика, нельзя игнорировать объективные факты и нужно с уважением относиться к противоположному мнению и выводам других объективных научных исследований.
Именно поэтому я считаю, что независимые ученые-юристы должны принимать активное участие при разработке и обсуждении любого законопроекта. Особенно это касается законопроектов по правам и свободам человека, которые налагают больше обязанностей или ограничений на государственные органы и предоставляют больше прав гражданам. Благодаря своим исследованиям национального и международного законодательства, мы можем помочь разработать действительно эффективный и инклюзивный закон, который принесет реальную пользу всему обществу и каждому гражданину, чьи права нарушаются.
Кто защищает абьюзеров?
В 2017 году по инициативе МВД декриминализировали наказание за бытовое насилие. До этого побои и причинение легкого вреда здоровью считались уголовным проступком, за который правонарушитель мог быть привлечен к уголовной ответственности в виде штрафа, общественных работ, исправительных работ или ареста до 45 суток. Однако с 2017 года эти две статьи перевели в Кодекс об административных правонарушениях, и за них предусматривалось административное взыскание только в виде штрафа или ареста до 15 суток. Более того, с 2019 года МВД пошло на дальнейшую гуманизацию наказания и заменило штрафы на письменное предупреждение. Вот и получается, что домашние тираны отделываются предупреждением.
Когда я анализировала аргументы МВД, я пыталась понять, почему они решили внести такие изменения в законодательство в части наказания за бытовое насилие.
В качестве аргумента за декриминализацию МВД сослалось на «общественников», которые якобы сами просили МВД сначала декриминализировать бытовое насилие, а потом еще более смягчить наказание абьюзерам. Кто были эти «общественники», МВД не указало.
Как наука помогает в решении спорных вопросов о бытовом насилии?
Как ученая-юрист, я считаю, что, если бы при разработке изменений в законодательство участвовали независимые ученые-юристы, то можно было бы предотвратить декриминализацию и нынешнюю ситуацию с ежегодным ростом бытового насилия и тяжких преступлений на бытовой почве. С апреля 2020 года я, будучи членом парламентской рабочей группы по разработке нового законопроекта о предупреждении семейно-бытового насилия, неоднократно предлагаю внести изменения, чтобы вернуть статьи о бытовом насилии в Уголовный кодекс в качестве уголовного проступка. Я привожу результаты моих научных исследований законодательства и практики разных стран, привожу научно-обоснованные аргументы, которые показывают положительный эффект от криминализации при наличии других важных профилактических мер. Также я предлагаю, чтобы в качестве наказания активнее применялось привлечение к общественным работам вместо штрафов и арестов. Этот вид наказания обладает большим коррекционным эффектом и более соответствует характеру правонарушения, помогая направлять физическую силу правонарушителей на общественно полезные работы. Но, к сожалению, в МВД не принимают мои научные обоснования, при этом в ответ тоже не предлагают никаких научно-обоснованных контраргументов в поддержку декриминализации и против привлечения к общественным работам. В итоге в законодательстве ничего не меняется. Тем не менее, я продолжаю озвучивать свое мнение как ученого на различных площадках, в СМИ и в своих соцсетях, чтобы вовлекать наших сограждан в дискуссию о законопроекте.
«А король-то голый!»
Присутствие независимых и смелых ученых-юристов очень важно при разработке любого законопроекта, потому что должен быть кто-то, кто в нужный момент не испугается сказать неудобную, но научно-обоснованную правду, даже если эта правда идет вразрез с мнением депутатов, президента или государственных органов, и даже если этот ученый станет персоной нон-грата. Важно понимать, что любой законотворческий процесс политизирован: это состязание между разными группами влияния: правыми, левыми, центристами; между органами власти, которые хотят больше полномочий и меньше ограничений, и гражданским обществом, которое хочет большей свободы для граждан и больше обязанностей для государственных органов, чтобы они помогали гражданам реализовывать свои права. Например, Конституция Республики Казахстан говорит в статье 17, что «1. Достоинство человека неприкосновенно. 2. Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию».
Согласно данной статье, никто не должен подвергаться унижению своего достоинства и насилию, в том числе в семье. А бытовое насилие как раз-таки унижает человеческое достоинство. Однако если законодательство не прописывает достаточных компетенций и обязанностей государственных органов, чтобы эффективно предупреждать бытовое насилие и защищать человеческое достоинство в любых сферах жизни, то данная статья Конституции останется просто декларативной.
Миссия юриста-ученого
Я считаю, что законы не должны приниматься в интересах привилегированного меньшинства. В развитом демократическом, правовом и социальном государстве законы должны быть социально справедливыми; приниматься большинством, но с обязательным учетом потребностей социально уязвимых групп граждан, для того чтобы быть инклюзивными и недискриминационными. В этом я вижу свою миссию как ученого-юриста — озвучивать объективную и научно обоснованную информацию по законам, даже если она идет вразрез с моими субъективными убеждениями и с мнением большинства (потому что большинство тоже может ошибаться), а также обеспечить, чтобы законы эффективно обеспечивали и защищали права и свободы наших граждан и способствовали устойчивому развитию нашего общества.
О непопулярных законах
Если мы говорим о законах, в принятии которых не заинтересованы государственные органы, то их подготовка и продвижение могут занимать больше трех лет. Опять же, если мы говорим о законе о бытовом насилии, то это непопулярный закон среди государственных органов. Подготовка к нему шла три года, уже больше года идет обсуждение. В январе законопроект был отозван и отправлен на доработку. Проблема в том, что законопроект предусматривает дополнительные обязанности для центральных и местных государственных органов по профилактике бытового насилия, и не все государственные органы согласны брать их на себя. В итоге, ни один госорган не хотел его поддержать и внести в Парламент. Нам повезло, что несколько депутатов согласились инициировать этот законопроект. С апреля 2020 года у нас было проведено 20 рабочих встреч по законопроекту. И на каждой рабочей встрече между представителями общественности и государственными органами идут так называемые «раунды переговоров». Мы предлагаем внести больше обязанностей для государственных органов и больше мер по профилактике и защите для пострадавших от бытового насилия лиц, а госорганы в ответ нередко говорят, что «мы не готовы к таким мерам» или «такие меры преждевременны», или вообще «у нас и так все хорошо работает».
Первые идеи о равенстве
Я родилась в Алматы. В 12 лет я оказалась в пилотном классе, где впервые в Казахстане студенты-юристы преподавали предмет Street Law Kazakhstan. Меня очень вдохновила идея равенства, идея о том, что даже если мы — дети, это не означает, что кто-то имеет право нас бить, кричать на нас или как-то грубо обращаться. У детей есть право на уважение чести и достоинства, на личную неприкосновенность. Поэтому когда мы переехали в город Текели Алматинской области, то первое, что бросилось мне в глаза, — неравенство. Я увидела, как по-разному люди живут в нашей стране. В Алматы я ходила в международную лингвистическую гимназию, где учились, в том числе, дети звезд эстрады и замакимов Алматы. Уже будучи взрослой, я начала понимать, что жители больших городов имеют привилегии, которые зачастую им самим незаметны: например, мне и моим одноклассникам были доступны разнообразные виды досуга: музеи, театры, кинотеатры, спортивные комплексы, боулинг-центры, современные парки аттракционов. Будучи детьми в Алматы, мы даже не задумывались, что где-то в нашей стране есть другая жизнь, где у детей нет доступа к таким же развлечениям. В городе Текели из всех развлечений для подростков и молодежи были только дискотеки по выходным в школьных спортивных залах или небольших муниципальных зданиях, переоборудованных под танцплощадки. Но именно это и была настоящая жизнь для большинства моих сверстников в Казахстане.
В Текели я училась в среднеобразовательных школах № 8 и № 3. В них у меня были прекрасные сильные педагоги. Но в то же самое время я видела низкий уровень жизни населения, как он влияет на уровень насилия в обществе и особенно на буллинг и насилие среди школьников. Тогда я стала думать о неравенстве в нашем обществе: почему мы живем в одной стране, но уровень жизни так различается в больших городах и регионах?
Один год в Америке
Мы должны понимать, что такое небольшой казахстанский город в конце 90-х. Это город, где практически ничего нет, нет мест для развлечения и досуга. Мне было 14-15 лет, и мне хотелось вырваться из моего маленького города и увидеть, как живут люди не только в Казахстане, но и в других странах мира. В 16 лет я выиграла международный грант и уехала по программе обмена школьниками в США. Я очень сильно повзрослела за этот год жизни и учебы в Нью-Йорке. Я увидела и другую жизнь, и других людей, и видела, как можно жить в развитой, демократической стране. Опять-таки, я обращала на все внимание с точки зрения прав человека и я понимала, что мне жилось там очень комфортно. В школе моим любимым предметом была биология. Я брала курс по продвинутой биологии, за который можно было получить кредиты и засчитать их за первый курс университета. У нас были крутые лабораторные, и мне нравилось проводить опыты. Я планировала стать врачом-гематологом. Но оказалось, что я не переношу вида крови. Тогда я решила переключиться на права человека — стать не просто юристом, а именно юристом по правам человека, по международному праву. Потому что человек больше всего в мире ценит свою жизнь, свое здоровье, свою свободу.
О юридическом образовании в Казахстане
В наших университетах до сих пор делается упор на заучивание текстов законов и терминологии. Обсуждений и критических дискуссий очень мало. Практически отсутствуют курсы по критическому мышлению. Я окончила и школу, и университет с отличием. Но когда я поступила в магистратуру в Оксфорд, то увидела совсем другой подход. Там как раз фокус был на критическом мышлении, критическом анализе, на том, как мы можем применять знания на практике. Было очень сложно учиться всему заново.
Сейчас я сама являюсь ассоциированным профессором права. У нас есть сильные университеты, где больше академической свободы, есть возможность нанимать сильных преподавателей из-за рубежа. Но в большинстве вузов преподаватель просто читает свои пары и уходит. Но и зарплата у него соответствующая, она не особо мотивирует сильных преподавателей оставаться в вузах. В таких вузах у студентов, как правило, цель — получить корочку.
После учебы в Великобритании и опыта работы в международных организациях, я была очень мотивирована и разработала для своих студентов-магистрантов прогрессивный курс по написанию научных статей в соответствии с международными стандартами рейтинговых журналов. На первом занятии мы полностью рассмотрели вопросы научной этики, говорили о недопустимости плагиата. В силлабусе было прописано правило, что если будет плагиат, то магистрант получит ноль баллов за контрольную работу. Однако на первом же рубежном контроле четверо магистрантов сдали мне работы с 90-100% плагиатом. В итоге, магистранты мне сказали: «Вы знаете, Халида Канатбековна, нам ваш менталитет не подходит. У вас же менталитет британский, а нам нужно чтобы преподавал кто-то с казахстанским менталитетом. Нам надо просто получить диплом».
Самое страшное, когда плагиат совершают не просто студенты, а уже дипломированные юристы. Мои магистранты также рассказывали мне случаи, где они запросто могли подделать подпись преподавателя и считали это нормой. Чтобы попытаться изменить их мировоззрение, я часто обсуждала с ними разные этические дилеммы и пыталась убедить их в том, что нам, юристам, очень важно поддерживать высокие этические принципы. Ведь юрист, даже самый талантливый, в отсутствии этики будет помогать реальным преступникам избежать тюрьмы, будет помогать незаконно выводить деньги за рубеж, а не защищать невиновных людей. Особенно опасно, когда юрист без этических принципов устраивается на работу в правоохранительные или судебные органы.
С профессором Стивеном Эвансом
О научных методах в юриспруденции
Так же, как и в других науках, в юридических исследованиях есть гипотеза, теоретические рамки, есть методология: качественные и количественные методы исследования. Когда мы говорим о докторской диссертации в юриспруденции, есть два варианта. Первый — изучение законодательства с целью его изменения. Допустим, мы хотим изучить законы о регулировании эвтаназии. Исследователь начинает изучать различные законы в разных странах, в своей стране и выискивает схожести, различия, а также нормы, которые мешают работе того или иного института. То есть вся докторантура строится на методе кабинетного исследования. Источники для такого исследования: сами законы, решения судов и мнения авторитетных ученых. Это практическая философия, когда ты размышляешь о том, как нам поменять правила поведения в обществе, чтобы людям стало жить еще лучше.
Второй путь, который выбрала я, это достаточно недавно зародившаяся сфера юридических наук — социальные юридические науки. В чем разница? Разница в том, что для нас важно не только понимать, что написано в законе или увидеть какие-то пробелы в тексте, но также важно увидеть, как этот закон применяется на практике, как он влияет на жизнь людей, применяется ли он так, как задумывали законодатели. Это на самом деле делать сложнее, и очень важны полевые исследования.
«Kогда у вас дома нет еды, вы гостей не зовете!» — о беженцах в Центральной Азии
Я изучала тему защиты беженцев в Центральной Азии и в рамках исследования у меня были полевые поездки. Ездила в Таджикистан, Кыргызстан и, конечно же, исследовала Казахстан. Я встречалась с экспертами, с людьми, которые сталкиваются с беженцами и оказывают им помощь. Также я разговаривала с представителями сообществ беженцев, чтобы увидеть, как на их жизнь влияет наличие или отсутствие тех или иных законов в их странах. Плюс я применяла метод наблюдений в судах: посещала открытые слушания, где рассматривались дела о предоставлении убежища. Мне было интересно исследовать поведение судей, адвокатов, прокуроров, переводчиков, как они относятся к беженцам. Где-то судьи относились к людям, просящим убежище, уничижительно, а в некоторых судах, наоборот, с эмпатией. Многие судьи признавались, что реалии не позволяют им давать убежище во всех случаях, когда это необходимо. Я поняла, что можно создать идеальные законы, но если не меняется менталитет населения, то очень сложно что-то изменить. В Казахстан бегут из Афганистана, сейчас увеличился поток из Китая, из Сирии.
Однако, скажем, в Таджикистане самое большое количество беженцев в Центральной Азии, при том что у них самый низкий ВВП в регионе.
На бумаге наши законы соответствуют международным стандартам по защите прав беженцев. Но на практике у государства есть своя неофициальная внутренняя квота, которая берет верх над самим законом и над международным правом. Мне хотелось понять, как на принятие решения влияет политический режим, экономическое и социальное развитие общества. Почему государство ратифицирует международные договоры по правам человека, а потом их не соблюдает? В результате моих исследований я выявила существенную разницу между заявленными, декларируемыми намерениями высших органов власти, и реальной работой миграционной полиции на местах.
Неэффективная политика по принятию оралманов
Оралманов в Казахстане начали принимать с провозглашения независимости, в начале 90-х. Мне неоднократно приходилось слышать о проблемах, с которыми они сталкивались в Казахстане, в том числе с коррупцией чиновников на местах. В то же время я слышала и недовольство со стороны казахстанцев, которые считали, что оралманы незаслуженно получают различные льготы, земельные участки, в то время, как такие льготы не были доступны гражданам, которые «родились и всю жизнь трудились в своей стране». Я считаю, что основная проблема с государственной политикой принятия оралманов была в том, что прежде, чем принимать их, нужно было действительно помочь своему населению. Потому что только когда человек имеет финансовую безопасность и базовые потребности удовлетворены, только тогда мы можем идти на верхний пик пирамиды Маслоу — творить и самореализовываться. Наверху пирамиды нам легче проявлять эмпатию и сочувствие. А у нас получилось, что мы сами оказались в ситуации разрухи, нищеты, закрытия заводов, и еще начали принимать оралманов.
О некоторых причинах радикализма
Сейчас в Казахстане очевидно есть взрывоопасные очаги. Кто наиболее подвержен радикализации и разжиганию межнациональной розни? Те слои населения, которые живут в нищете, без стабильного дохода, для которых закрыты социальные лифты. Их очень легко радикализировать. Им достаточно сказать: «Если ты к нам примкнешь, то ты не будешь вообще ни о чем беспокоиться». А это то, что нужно человеку. Основным триггером всех проблем является тяжелая социально-экономическая ситуация. Даже самый идеальный закон не будет работать, пока ситуация не исправится.
Работа в Управлении ООН по делам беженцев
Я работала в Управлении ООН по делам беженцев (УВКБ ООН) шесть лет — начиная с 2009 года. Это был отличный опыт реальной помощи людям. Были беженцы, которые, находясь в Казахстане, никак не могли получить гражданство, хотя жили в стране более 20 лет. Были ситуации, когда тяжелобольные беженцы не могли получить лечение. Была одна беженка, у которой муж погиб в автокатастрофе, осталось 4 детей и их хотели всех вернуть в Афганистан, несмотря на то, что они уже 15 лет прожили в Казахстане. В таких случаях я благодарна судьбе, что у меня была возможность им помочь, причем помочь по закону. Я считаю, что государства должны оказывать больше реальной поддержки агентствам ООН. Некоторые страны, к сожалению, создают видимость сотрудничества с УВКБ ООН, но при этом они не хотят менять свое законодательство, не хотят улучшать жизнь беженцев, и получается, что агентства ООН могут быть в заложниках в такой ситуации, когда государство как бы сотрудничает, но не до конца.
Мы являемся заложниками нашего гражданства
Мне очень нравилось работать в УВКБ ООН и приносить пользу людям. Но со временем я заметила, что гражданам из Казахстана очень сложно пробиться наверх в штаб-квартиру ООН, даже если человек очень трудолюбив и талантлив. Приоритет все равно отдают представителям европейских государств, США и Канады. К сожалению, во время моей работы в ООН, я несколько раз сталкивалась с ситуацией, когда некоторые мои международные коллеги судили о местных казахстанских коллегах по цвету нашего паспорта и по действиям нашего правительства. Например, у некоторых моих коллег-иностранцев сложился стереотип, что так как в Казахстане высокий уровень коррупции на уровне государственных органов, то все мы казахстанцы — коррупционеры и вообще с нами нужно быть осторожными. Каждый раз мне приходилось очень много времени тратить на то, чтобы переубедить своих коллег, руководителей, что мы не такие, что я не такая, что я не несу ответственность за действия своего правительства. В какой-то степени, мы, казахстанцы, являемся заложниками нашего гражданства. Я вижу, что у нас в стране сейчас кризис доверия. У нас кризис доверия к власти, кризис доверия друг к другу, власть нам тоже не доверяет.
Где найти деньги на исследования?
Когда я вернулась в Казахстан из Великобритании в апреле 2019 года, я была в шоке, узнав, что казахстанский молодой ученый-докторант получает стипендию 80 тысяч тенге в месяц. Это означает, что ему приходится подрабатывать. Разум докторанта не нацелен на то, чтобы заниматься наукой, ведь ему приходится постоянно думать о проживании и содержании своей семьи. Естественно, он не будет показывать хорошие результаты и будет вынужден где-то совершать плагиат.
Чтобы получать достойную зарплату, я решила привлекать финансирование на независимые исследования. Мой вуз меня поддержал, и мы открыли Центр исследования прав человека, инклюзии и гражданского общества, через который я получаю контракты на проведение исследований. Это очень хорошая выгодная коллаборация между бизнесом, учеными и университетами. У меня есть свой офис, а значит, есть куда привести моих клиентов, где провести тренинги для клиентов. С другой стороны, определенный процент с контрактов забирает университет, а остальное идет на оплату моего труда, сотрудников, которые мне помогают, и у меня остаются еще деньги, чтобы вкладываться в новые проекты. Многие ученые участвуют в государственных конкурсах грантового финансирования, чтобы обеспечить себе более высокую зарплату. Но я отказалась от участия в таких конкурсах, так как условия конкурсов не позволяют мне, как руководителю, поставить действительно достойную зарплату ни себе, ни коллегам по рабочей группе. Плюс при госфинансировании очень много отчетности и бюрократии, которые только мешают заниматься наукой.
О наукометрии в гуманитарных науках
Научные публикации, безусловно, важны для любого ученого, в том числе, и для ученых-юристов. Но я не согласна с тем, что у нас в Казахстане МОН требует публикации только в виде статей в научных журналах первого или второго квартиля и таким образом ограничивает право ученых выбирать, где и в какой форме публиковаться. (Квартиль — категория «значимости» научного журнала внутри наукометрической базы, обозначается буквой Q. Всего существует четыре квартиля. Первый и второй квартили Q1, Q2 — считаются самыми престижными, в них входят самые рейтинговые журналы — прим. автора). В Великобритании, к примеру, нам, докторантам, говорили, что достаточно опубликовать статью в рецензируемом журнале. Даже хорошие журналы в моей сфере не входят в первый квартиль, так как тема беженцев в Центральной Азии — достаточно узкая область. Я не согласна с тем, что нас загоняют в эти рамки. У нас этике ученых не уделяется внимания, и вновь возникает проблема доверия. В этом году выходят две книги, где я являюсь автором разделов. Одна из них публикуется Oхford University Press, причем это такой монументальный труд, где собраны работы ведущих ученых со всего мира. Для меня это большая удача и честь попасть в это издание. Но МОН РК не будет засчитывать это в качестве публикации, только потому, что это книга, а не научный журнал, даже несмотря на то, что ее рецензенты — именитые международные ученые.
Я считаю, что лучше проводить исследования в течение нескольких лет и в итоге опубликовать одну грамотную, подробную и полезную для развития общества и науки статью, чем штамповать однообразные статьи в угоду требований чиновников. Я против того, чтобы заниматься наукой ради публикаций.
В чем суть науки?
Я считаю, что суть науки — способствовать прогрессу и развитию общества, улучшать жизнь людей через открытие новых знаний. Современные ученые не должны забывать, что мы являемся потомками таких великих ученых, как Джордано Бруно, Галилео Галилей, Николай Коперник. Эти и многие другие ученые подвергались гонениям и репрессиям за свои идеи, за желание распространять новые знания. Среди ученых немало беженцев, как Эйнштейн. Они не боялись говорить правду в глаза тем людям, которые эту правду не хотели слышать. Порядочные ученые понимают, что их профессиональная научная этика не позволяет им скрывать правду, какой бы неудобной она ни была.
А у нас, к сожалению, встречаются люди, которые далеки от науки и научной этики, но именно они пытаются регулировать науку в стране и навязывают ученым свои требования, которые не способствуют качественному развитию науки, но обусловлены гонкой за количественными показателями, в том числе по научным публикациям.
В погоне за публикациями
Действующие требования МОН к научным публикациям в рамках конкурсов государственного финансирования обусловлены Государственной программой развития образования и науки на 2020-2025 года. Согласно этой Программе в качестве индикатора достижения поставленных целей выбран прирост казахстанских публикаций в рейтинговых изданиях на 88 % к 2025 году. Такие жесткие требования обесценивают любые другие научные публикации вне рейтинговых журналов и сужают право казахстанских ученых выбирать, в каких журналах публиковаться. Также такие требования отсекают публикации практически во всех казахстанских научных журналах, даже если они обеспечивают качественное слепое рецензирование, но еще не имеют международный рейтинг. Из-за таких требований в какой-то момент может возникнуть риск погони за публикациями в нарушение научной этики. Например, моя коллега-ученая подверглась штрафу в почти полмиллиона тенге только за то, что опубликовала свою статью не в том журнале, который изначально указывала в грантовой заявке, хотя это тоже был престижный журнал в своей сфере.
На то, чтобы опубликовать статью в престижном рейтинговом журнале, может уйти до двух лет. То есть, не всё зависит от ученого. Более того, не у всех казахстанских ученых достаточно опыта и компетенций, в том числе в области владения английским языком на высоком профессиональном уровне, чтобы публиковаться сразу в высокорейтинговых международных журналах. Однако страх получить штраф за срыв сроков по публикациям может подтолкнуть некоторых ученых искать альтернативные пути. У нас расплодились агентства, которые предлагают помощь ученым в переводе и публикации их статей, а потом эти агентства могут опубликовать статьи в хищнических журналах. Но репутация для ученого должна быть важнее финансирования. Ни один уважаемый университет не пригласит к работе ученого, у которого есть статьи в хищнических журналах. Однако ученые оправдывают практику публикации в хищнических журналах или за плату агентствам жесткими рамками, созданными МОН.
Частное финансирование для реабилитации науки
Для успешного развития науки в Казахстане нам важно увеличить долю частных инвестиций в науку со стороны бизнеса. Сейчас преобладает государственное финансирование. Если бизнес будет видеть для себя выгоду, то он будет вкладываться в отечественную науку и финансировать разработки казахстанских ученых. За счет частного финансирования можно создать более привлекательные условия труда для ученых, обеспечить достойную оплату научного труда, а также существенно увеличить долю коммерциализации результатов научной деятельности. Один из способов привлечения частных инвестиций — через налоговое стимулирование и льготы для бизнеса. Исследовав успешный опыт других стран, я и мои коллеги-ученые разработали предложения в налоговое законодательство и в декабре презентовали их премьер-министру и другим министерствам. Теперь нам предстоит долгий процесс внедрения этих предложений в законодательство. Но я рада, что процесс идет и что таким образом я могу внести свой вклад в развитие казахстанской науки.
Казахстанская наука — пациент скорее жив или мертв?
Я думаю, что пациент выздоравливает. Я радуюсь, что я вижу все эти проблемы. Ведь решение проблемы начинается с их признания. Нам сейчас очень важна коммуникация и постоянный открытый диалог между учеными и государственными органами, и среди самих ученых, чтобы каждый мог выразить свое конструктивное мнение с предложениями по совершенствованию науки в Казахстане и услышать мнение своих коллег. Уверена, что мы сможем добиться более высокого уровня развития науки в Казахстане и более высокого статуса для ученых с достойными условиями труда и зарплатами. Ведь смогли же создать такие условия для ученых в других странах. Но чтобы это произошло, мы не должны молчать и ждать, что кто-то это сделает за нас. Мы, ученые, должны быть проактивными: мы не должны бояться говорить правду о проблемах в науке.
Автор благодарит Ильдуса Рафикова и Айжан Мадиходжаеву за помощь в подготовке материала