«Нам говорили: все с вашими детьми нормально. Потерпите, пусть кипиш спадет»
В 2016 году врачи обнаружили, что у годовалого сына Перизат Байкенжеевой одна нога короче другой. На тот момент женщина отбывала срок в женской колонии ЛА-155/4. Ребенку требовались узкопрофильные специалисты, которых на зоне не было. Мальчика повезли на старой машине скорой помощи в Алматы; по пути машина попала в аварию и несколько раз перевернулась. Помимо сына Байкенжеевой, на борту был еще один младенец и две воспитательницы. «Матерей не вывозят [вместе с детьми]. Только с воспитательницами. Когда их в тот раз повезли в город, мы ждали дольше обычного. Два часа прошло, пять часов. До этого на такой долгий срок их не вывозили. Потом нас с мамой другого ребенка вызвали к начальнику колонии Алексею Орищенко. Нам сказали, что машина попала в аварию, но дети в порядке и что такое случилось впервые. Начальник был очень взволнован», - вспоминает женщина.
Назад в колонию детей привезла спецбригада скорой помощи: один из малышей, по словам Байкенжеевой, «был весь в крови», а ее сын, получив дозу успокоительного, крепко спал: «Когда они попали в аварию, "санитарка", старая скорая, еще советская, три раза перевернулась». Но детей в больницу не положили, иначе, как говорит Байкенжеева, «начался бы кипиш». К ней и к матери другого ребенка приходили прокуроры, чтобы узнать, есть ли у женщин жалобы по поводу случившегося. «А местный опер, - говорит бывшая заключенная, - заставил нас писать заявление, что мы против возбуждения уголовного дела, что дети в порядке и все хорошо. Нам говорили: все с вашими детьми нормально. Потерпите, пусть кипишь спадет, мы их опять в город вывезем».
Сейчас женщина на свободе, в родной Кызылорде, где местные врачи рекомендовали сделать ребенку компьютерную томографию, но у нее на это нет денег. Второй ребенок, бывший на борту скорой, тоже болеет. «У него (у второго ребенка – V) появились проблемы с сердцем. Врачи сказали, что это от аварии. У моего сына почти каждый день, через день, кровь из носа течет. Сама по себе. Он плачет, а на голове вены набухают. Врачи сказали, что это из-за удара головой», - говорит Байкенжеева. Сразу после аварии детям, насколько возможно, помогли воспитательницы. «Хотя одна из них до сих пор, кажется, на работу выйти не может. Они тоже пострадали, им сделали несколько операций», - утверждает женщина.
В комитете уголовно-исполнительной системы (КУИС) МВД, отвечая на запрос Vласти, признали факт аварии, но подчеркнули, что с детьми все в порядке. «Сведения о том, что дети до сих пор испытывают проблемы со здоровьем, не соответствуют действительности, так как ежедневно осматриваются врачами учреждения ЛА 155/4», - говорится в ответе за подписью заместителя председателя КУИС Александра Тарасенко. Байкенжеева, между тем, освободилась в июле 2017 года – почти за год до того, как был выслан запрос.
Ее путь в колонию – довольно типичный. Сейчас Байкенжеевой 27 лет, а когда ей было три года, у нее умер отец. Потом, семь лет спустя, она потеряла мать и попала в приют. В 2010 году получила от государства квартиру. В 2014-м она поучаствовала в сделке, результатом которой для нее стал семилетний срок. «В 2014 году меня осудили по статье 177 часть 3 - подделка документов путем мошенничества. Одному человеку я собрала людей, знакомых и соседей. Он обещал помочь им приобрести земельные участки. Этот человек, который работал в земельной инспекции, дал им ключи от квартир, они переехали. Через пару месяцев выяснилось, что документы поддельные. Против меня завели уголовное дело, хотя сначала я проходила по делу как свидетель», - вспоминает Байкенжеева. На момент вынесения приговора она находилась на четвертом месяце беременности.
Уже в колонии она, по ее словам, стала жертвой обмана: старая знакомая, находившаяся на свободе и имевшая опыт в купле-продаже недвижимости, взялась помочь ей в оформлении приватизации квартиры, доставшейся ей как сироте, а потом выставила счет на 5 млн тенге – за расходы на поездки из Кызылорды в Алматинскую область, в колонию к Байкенжеевой. Она потребовала либо заплатить, либо ждать пока ее родственники, сотрудники полиции, сделают так, что Байкенжеевой увеличат срок. Последняя утверждает, что ее мужа, жившего и работавшего в Кызылорде, регулярно запугивали. И она продала квартиру, чтобы рассчитаться. Через десять дней после освобождения Байкенжеевой ее муж умер при странных обстоятельствах – утонул. Сейчас, закалившись, она через суд пытается доказать, что доверенность на продажу собственности была получена незаконно: «Закон на моей стороне: все доверенности утверждаются начальником колонии, потому что согласно закону о нотариате, он является нотариусом всех осужденных. А он не заверял, заверял нотариус, которого она (знакомая – V) привела с собой [в колонию]». Сегодня Байкенжеева с маленькими детьми на руках живет «то там, то здесь».
«Первое слово, которое говорит ребенок – это шмон»
Дом ребенка при ЛА 155/4 – единственный на всю страну. Сейчас, по данным КУИС, там находится двадцать три малыша до трех лет (дети старше не могут жить с матерями в колониях). Всех осужденных женщин, родивших в заключении, отправляют туда, в Алматинскую область – даже если их осудили в другом краю Казахстана. Региональный директор Международной тюремной реформы (PRI) в Центральной Азии Азамат Шамбилов, посетивший за последние пять-шесть лет ЛА 155/4 по меньшей мере десять раз, вспоминает такой эпизод: «Я видел там молодую девушку, которая держала на руках ребенка. Когда она меня увидела, то сказала, что знает меня. Я спросил: откуда? Оказывается, она ранее отбывала наказание в Атырау. Она замужем и во время одного из свиданий забеременела. И ее привезли сюда – из Атырау в Алматинскую область. Беременную. Это если ехать на поезде, то три дня пути. А ее перевозили на автозаке, что куда дольше, чем три дня. И таких примеров очень много…»
Шолпан Алпысбаева, как и Байкенжеева, оказалась в женской колонии в Жаугашты из-за статьи о мошенничестве. По ее словам, это очень популярная статья уголовного кодекса, которую судьи особенно любят выносить женщинам. «По этой 177 статье (в новой редакции – 190 – V) особенно усердно прессовали женщин-предпринимательниц, только 10% сидевших по этой статье были мужчинами. Я в заключении этот вопрос изучала», - утверждает Алпысбаева.
Помимо этого вопроса Алпысбаева, бывший тележурналист, изучила, пока была в заключении, и многое другое. Например, условия в доме ребенка при колонии. По ее словам, там очень холодно и сыро, а дети часто болеют – простужаются и кашляют. «Там очень старое здание, и дети часто болели, мой тоже», - подтверждает слова Алпысбаевой Байкенжеева.
В докладе Национального превентивного механизма (НПМ) о доме ребенка при колонии ЛА 155/4 говорится, что «окна здания полностью остеклены, выполнены из металлопластиковой конструкции с двойными оконными блоками, но из окон дует, так как рамы пропускают холодный воздух». «В зимнее время в спальных комнатах окна закрываются одеялами, для сохранения тепла. Из-за большой скученности детей в одном мало проветриваемом закрытом помещении, особенно в период зимнего времени, поздней осенью и ранней весной происходит циркуляция инфекции, наблюдается высокий риск её [распространения], поэтому большая часть детей находится в состоянии болезни», - сказано в отчете НПМ.
Исследования PRI также указывают на несоответствие детского учреждения как международным, так и национальным нормам. «Здания колонии действительно очень старые, – говорит Шамбилов, – они могут пострадать, если будет сильный дождь или ветер. В свое время они были качественно построены, но к сегодняшнему дню устарели. Это самое ветхое государственное здание в этом поселке – местный акимат и больница, например, были обновлены. Но колония – нет».
Устарели не только здания, стены и блоки, но и отношение к заключенным, уверен правозащитник. «Работа с женщинами – осужденными там построена, как с мужчинами. Нет отдельного подхода, который учитывал бы специфические, связанные в том числе с физиологией, нужды женщин», - говорит Шамбилов. Его коллега – правозащитник и директор фонда «Ұлағатты жанұя» Марианна Гурина вспоминает, что еще недавно заключенным, ссылаясь на плохую канализационную систему, запрещали пользоваться туалетом при доме ребенка. В нем установили камеру, направленную на унитаз и раковину, поэтому они ходили в уличный. Недавно, вследствие замечаний правозащитников и просьб их подопечных, была одержана небольшая победа: видеокамеру убрали. «Несколько лет им обещают построить отдельный туалет при доме ребенка. Поставили вроде унитаз, но он все равно не работает», - говорит Гурина. По данным НПМ, в здании полностью отсутствует система горячего водоснабжения; также женщины жалуются на отсутствия качественных памперсов для детей.
Шолпан Алпысбаева попала на вахту в дом ребенка, где получила возможность наблюдать за жизнью «мамаш», как их называют в колонии, куда пристальнее, чем многие другие заключенные и правозащитники. На вахте она начала работать после того, как ее скинула с лестницы вахтерша; Алпысбаева сломала руку, получила сотрясение мозга и возможность трудиться на новом месте. Кроме того, ее перевели в другой отряд. «Я попала в 5 линейный отряд. Это 4 секция, сразу за стенкой – дом ребенка. В 4 секции были инвалиды, пожилые, которые не могут работать. И беременные. Еще мамочки с малышами до трех лет. Там я все увидела своими глазами», - вспоминает Алпысбаева.
Среди увиденного – отдельная палата для матерей новорожденных. Там, по словам Алпысбаевой, стоят бойлеры всего на 50 литров – да и то холодной – воды. «Горячей воды там нет, только холодная. И всего 50 литров. Естественно, что этого не хватит, а воды ведь много надо – те же подгузники стирать», - говорит она. В секции, где живут малыши, по ее словам, царит тягостная атмосфера: «Там – крики, ссоры, драки. Дети плачут. Мамочки ругаются друг с другом, с нянечками – и наоборот. Психика ведь разная у людей. Дома они бы так себя не вели. Но там на все реагируют агрессивно. Если вдруг что, виноваты нянечки, по мамочек логике. Между собой тоже скандалят. Не дай Бог, один забрал игрушку у другого – и сразу скандал. Все из-за пустяков».
С другой стороны, некоторые «мамаши», родив ребенка, напротив, преображаются. Алпысбаева вспоминает свою соседку по локальной зоне Гульмиру, которая, став матерью, сначала испугалась ответственности и отдала ребенка в детский дом, а потом, одумавшись, стала отправлять малышу подарки. Когда он подрос, она регулярно звонила ему. «Сначала, после родов в СИ-1 (следственный изолятор в Алматы – V), она отказалась от ребенка. Гульмира, мать, она такая маленькая была, худенькая и отрешенная. Все считали, что она ненормальная. А в ней просто страх был. У нее сложное дело: якобы она своего племянника утопила или случайно уронила в реку. Ее осудили за убийство несовершеннолетнего», - вспоминает Алпысбаева. По ее словам, женщина сначала была не уверена, что сможет быть хорошей матерью. «Она ребенка, девочку, отдала сразу, - говорит Алпысбаева, - как родила. В детский дом в Талдыкоргане. За ней никто не пришел бы. Позже я видела, как она на таксофоне разговаривает с ребенком. Когда он подрос уже. У нее срок был семь лет. Мы с ней до последнего общались, пока (я) не освободилась. Она стирать людям помогала, убираться. Там за сигареты работают, за них все можно купить. Она начала жить нормальной жизнью. Приходила в себя. А как она разговаривала с ребенком! Это материнское чувство в ней проснулось: столько лет не видела ребенка, но все равно любила. Заработает что-то, на сигареты купит подарок какой-нибудь, отправит. А ей фотографии девочки присылали».
Алпысбаева говорит, что нередко женщины за решеткой рожают, чтобы получить некоторые поблажки; однако, после родов, материнское чувство в них пересиливает прагматизм. «Была еще одна девушка, Катя, мы с ней тоже с локалки знали друг друга. Она как нарушительница туда попадала. В СИЗО, при этапировании на другое дело, она забеременела. И ее вернули в Жаугашты. Это, конечно, отдельный вопрос. Для этого (рождения ребенка в заключении – V) создаются условия. За определенную плату договариваются и беременеют. Но когда она родила, эта заядлая нарушительница, ее словно подменили, и она стала более ответственной, хорошо ухаживала за ребенком», - рассказывает Алпысбаева.
Перинетальный психолог, ныне – психолог военно-морской академии Санкт-Петербурга, Россия, Лиана Волошиненко также отмечает, что «женщина, рожающая в тюрьме, зачастую начинают вести себя иначе». Материнство, по ее словам, организуется быстрее, настраивает женщину на то, чтобы все делать лучше: выйти из тюрьмы быстрее, стараться больше в разных направлениях, чтобы больше времени проводить с ребенком.
Контролеров и надзирателей колонии, однако, просыпающиеся материнские чувства, как правило, волнуют мало, утверждает Алпысбаева. По ее словам, дети, зачатые в колониях или СИЗО, в отличие от их сверстников на воле, первым делом говорят не «мама» или «папа», а «шмон». «Первое слово, которое говорит ребенок – это шмон. Обыски, в том числе в доме ребенка, могут провести когда угодно, в любое время суток. С осужденными обращаются как с изгоями и отребьем. Будто они звери. Могут издеваться, снять обувь и одежду. При детях так делают. Ребенок, ему два-три годика, он все видит. Его мать кормит, а рядом идут обыски. Переворачивают шкафчики, где находится детское белье. Наводят страх. А вы представьте женщину, кормящую грудью? Ребенку же этот стресс передается. А потом – и другим детям. И они начинают все хором рыдать», - говорит Алпысбаева.
Если такой обыск происходил среди ночи, что тоже случалось, у матерей не было возможности успокоить своих детей: они, по словам Алпысбаевой, могут видеться до 21.00, после чего малыши остаются в сыром двухэтажном здании одни с чужими женщинами, няньками и воспитательницами. «Нарушается статья 116 УИК РК, которая четко определяет проживание матери с ребенком. Администрация учреждения ссылается на протяжении нескольких лет, что круглосуточное нахождение матери с ребенком до 3-х лет невозможно, в связи с отсутствием жилищных условий в Доме ребенка», - говорится в докладе по итогам проверок, проведенных НПМ в 2017 году.
Есть ли свет в конце барака?
Вопреки свидетельствам бывших заключенных и правозащитников, в КУИС сообщают о том, что «дети, находящиеся на территории учреждения обеспеченны надлежащей помощью от государства, имеется все необходимое оборудование и оснащение для осмотра малюток». Азамат Шамбилов, однако, подчеркивает, что у женщин в колонии нет тех же возможностей пользоваться медицинской помощью, которая есть у женщин на воле: «В силу того, что колония достаточно далеко от города, они не получают необходимую медицинскую помощь и консультации. Разумеется, их вывозят в больницы во время родов, но они очень далеко от поселка».
Системные пробелы и недочеты, по словам Алпысбаевой, компенсируются – что, разумеется, не отменяет общих проблем – отдельными людьми. В том числе, из числа сотрудников колонии. «Там была прекрасный гинеколог Елена. Пока женщин готовят в комнате изоляции, пока они ждут конвой и скорую, она им отлично помогает. Она столько жизней спасла, здоровье», - говорит Алпысбаева. Также она хорошо запомнила дежурного помощника начальника учреждения Беркуша Турлиева, который, будучи строг с заключенными, был – один из немногих – крайне добр к детям: «Он всегда конфеты им таскал. С заключенными вел себя строго, но с детьми как Дед мороз был. Всех обнимет, со всеми ласков. Это единственный человек в форме, которого я видела, кто имел очень-очень человечное отношение к детям».
В последнее время, по словам Марианны Гуриной, гуманизм, пусть и не регулярно, начали проявлять и казахстанские суды: матерей с детьми стали чаще выпускать условно-досрочно. «В последнее время также удалось, благодаря спонсорам, привести детям вещи, коляски и развивающие игры», - говорит Гурина.
В КУИС, отвечая на запрос Vласти, сообщали о том, что в колонии проводится «модернизация инфраструктуры» в рамках государственно-частного партнерства. Модернизировать придется многое: по данным НПМ в 2016 году в доме ребенка несколько раз прорывало водопровод, что усилило сырость, а инженерные сети по сей день нуждаются в капитальном ремонте.
Мировой опыт
В странах Западной Европы условия для осужденных матерей и их младенцев гуманизировали уже давно. И продолжают работать в этом направлении все активнее. По словам Шамбилова, много раз посещавшего формально аналогичные учреждения в Европе, там делается все, «чтобы ребенок в будущем не имел психологических травм». «Во Франции, Швеции и Нидерландах есть отдельные блоки, где женщины сами могут готовить еду своим детям. Там удобные полы. Двор – как двор обычного жилого дома. Не видно, что это тюрьма – нет колючей проволоки, стен и других ограждений. Люди, которые работают в таких блоках, они либо доктора, и одеты соответствующе, либо одеты в обычную гражданскую одежду. У нас же надзиратели и контролеры в униформе ходят», - делится опытом Шамбилов.
В Норвегии, по данным PRI, «существуют специальные соглашения, в соответствии с которыми некоторые заключенные могут отбыть (часть) приговора в учреждениях, не относящихся к тюремному заключению, таких как учреждения по лечению наркозависимости. «В рамках этой договоренности некоторые матери могут отбыть (часть) приговора в специальных домах матери и ребенка вне тюрьмы. Эти учреждения управляются другими организациями и не являются предназначенными исключительно для правонарушителей», - говорится в докладе PRI. В Нидерландах функционируют дома полузакрытого типа, где «женщины рессоциализируются/учатся начать жить заново и налаживают отношения со своими детьми». В Шотландии работает жилой комплекс за пределами тюрьмы Кортон-Вейл «Cornton Cottages», где матери могут жить со своими детьми, пока те не достигнут школьного возраста, а не до трех лет, как сейчас в Казахстане.
В существенной степени ситуация лучше даже в России, чья пенитенциарная система имеет те же – советские – корни, что и казахстанская. «В России есть 13 колоний, при которых работают дома ребенка (в Казахстане – всего одна – V). В Казахстане меньше население, думаю, можно сделать хотя бы две-три колонии. Я неплохо знаю вашу страну. Многие вещи для детей у вас делают замечательно. В Казахстане уже накоплен достаточный опыт оказания помощи матерям, оказавшимся в трудной жизненной ситуации. Например, проект "Дом мамы". Он ведь уникальный! Он вполне уместен в контексте этой темы. Почему бы их опыт не распространить и на пенитенциарную систему? Женщина, которая с ребенком находится, должна иметь возможность жить с ним и ухаживать. Было бы хорошо, если бы была возможность ночевать с ним. В упомянутом «Доме мамы» такие вещи реализованы, только без забора».
Рекомендации правозащитников и отсутствие денег в бюджете
НПМ по итогам проверок 2017 года в своем докладе рекомендовал МВД обеспечить детям в колонии те же условия, которые есть у малышей за пределами исправительного учреждения. Другая рекомендация НПМ – выделить трансфер из бюджета МВД «на постройку здания Детского дома РГУ Ла -155/4 в соответствии со всеми нормами и стандартами для создания благоприятных условий для жизнедеятельности несовершеннолетних».
В PRI одной из главных задач называют строительство нового, улучшенного дома ребенка, желательно – за пределами колонии, без колючих проволок и забора. Свои исследования и рекомендации организация направляла сразу в несколько государственных учреждений – от КУИС и прокуратуры до администрации президента. «Мы отправляли наши исследования и рекомендации в КУИС. В 2017 году подключили генпрокуратуру и администрацию президента, обращались к премьер-министру. Вопросы, которые мы подняли перед государством, по моему мнению, были услышаны. К этой теме подключилась уполномоченная по правам ребенка Загипа Балиева», - говорит Шамбилов.
В самом деле, надежды на прогресс в этом направлении появились в мае прошлого года, когда «Азаттык» сообщал, что детский омбудсмен Загипа Балиева предложила вывести дом ребёнка при исправительной колонии ЛА-155/4 за пределы поселка Жаугашты. Редакция Vласти направила запрос детскому омбудсмену и депутату мажилиса с тем, чтобы узнать каков прогресс в этом направлении, однако ответы не получила.
В КУИС Vласти сообщили, что «строительство дома ребенка за пределами учреждения в ближайшие годы бюджетом не предусмотрено».