Чтобы встретиться с любимцем муз, я отправился на закрытие литературного фестиваля «Полифония», на который, собственно, Бахыт и прилетел из Нью-Йорка. Поэт восседал за уютным столиком, с бокалом коньяка в руках, на голове - тюбетейка, подаренная накануне другим казахстанским поэтом Ерболом Жумагуловым. Однако на аксакала Бахыт нисколько не похож. Взгляд. Молодой и хитрый.

Собеседник из Кенжеева -  блестящий, может, оттого и непростой. Во-первых, с ним все хотят сфотографироваться, а процесс фотосъёмки плавно перетекает в выражение признания его литературного таланта. Во-вторых, поэт то и дело осыпает комплиментами красивых женщин, которых, к чести организаторов фестиваля, в зале было великое множество. В третьих - коньяк, который, безусловно, оживлял в беседу, но то и дело уводил её от первоначального направления.

Троценко: Начнём, пожалуй, с вопроса, который…

Кенжеев: Все журналисты начинают с  двух вопросов. Поскольку ваша аудитория знает Ильфа и Петрова, то вспомнят, когда Остап Бендер устраивал вечера с материализацией духов и раздачей слонов, ему очень не нравилось, что его спрашивают две вещи: почему нет в продаже подсолнечного масла и еврей ли вы? Нет, я не еврей, а почему нет в продаже подсолнечного масла, я не знаю. Давай дальше.

Троценко: Когда вы последний раз приезжали в Казахстан?

Кенжеев: В Казахстан я приезжаю редко, 12 лет не был в Казахстане. Боже, это полное безобразие! Это как 12 лет любовью не заниматься! Это моя любимая страна.

Троценко: А почему же тогда 12 лет не приезжали?

Кенжеев: Денег нет. Добраться из штатов далековато. Если зовут - приезжаю, а если не зовут… Далеко, к тому же - 17 часов лететь. В Москву ещё надо ездить. Потому что Москва это мой интеллектуальный центр.

Троценко: Вы следите за событиями в Казахстане?

Кенжеев: Не очень. И потом, у меня ещё слабость к Казахстану. Я немножко «ватник» в хорошем смысле. Я очень люблю эту страну и выискиваю в ней только самое хорошее. А потом появляются реальные казахские патриоты, диссиденты, которые говорят: «Не всё у нас так хорошо, у нас всё очень плохо». А я развожу руками, потому что мне нечего сказать. Мне очень здесь нравится, здесь красивые девушки, здесь нет войны с Украиной…

Троценко:  Вдохновляет ли вас Казахстан как поэта?

Кенжеев: У меня нет стихов, посвящённых Казахстану. Казахстан, как идея, растворяется в мировой гармонии. Я что-то могу взять оттуда и поместить в свои стихи, в которых будущие литературоведы увидят и о Казахстане. Но ничего нет более пошлого, чем вставить в стихи слово «домбра». Какая домбра? «Казахстан родимый мой, я хочу сюда домой». Ну, ей-богу! «Звенит домбра Курмангазы» (морщится, выпивает коньяк)…

Троценко: Возможно, вы не знаете, но у нас в Казахстане есть некая разновидность соцреализма. Существуют вполне конформистские поэты, которые только такие стихи и пишут…

Кенжеев: Я не знаю этого, но с удовольствием слышу… Дружище, это не стихи, это мусор, о котором с презрением забудут через пять лет. А те, кто это пишет… Пусть это останется на их совести (минут на пять отвлекается на сидящую неподалёку девушку, сыпет комплиментами, затем объясняет журналисту: «А что я ещё буду делать в присутствии такой девушки? Если не буду за ней ухаживать, она обидится»).

Троценко: Ещё в девяностые впервые вышла книга ваших стихов, переведённых на казахский язык. Как вы оцениваете качество своих переводов на казахский?

Кенжеев: Я не разговариваю по-казахски. Увы, большая моя проблема, очень огорчён. Когда меня переводят на любой язык, ровно также, когда меня кладут на музыку, я прихожу в состояние такого восторга от оказанной чести, что не могу судить о качестве перевода или о качестве песни.

Кенжеев (внезапно, не дождавшись вопроса): Когда меня спрашивают, любишь ли ты Путина, я говорю: «Нет, не люблю». А вот когда меня спрашивают: «Любишь ли ты Иисуса Христа?»,  я говорю: «Да, люблю настолько, что готов перед ним на колени упасть». Я -  христианин. Я очень люблю всем хвастаться грузинским крестом (показывает аккуратный нательный крестик на верёвочке). Я ношу именно грузинский, потому что не могу носить крест, который благословил патриарх Гундяев. А кто ты по вероисповеданию?

Троценко: Сложный вопрос, пожалуй, агностик.

Кенжеев: Плохо, очень плохо. Ну что за мода пошла? А вообще мне кажется, что верить в бога бессмысленно, потому что есть такая замечательная вещь как доллар, евро или юань. В них надо верить. Это наше спасение. Если у тебя есть благословение от бога, это хорошо, а если есть 570 тысяч долларов, это ещё лучше.

Троценко: Когда вы покидали в Советский Союз, почему отправились именно в Канаду? Многие поэты ехали в Штаты. И в плане работы в Нью-Йорке было гораздо больше вариантов.

Кенжеев: Ничего этого не было. Во-первых, было очень трудно уехать. Лишь в Израиль можно было, и то, лишившись советского паспорта. Но ты угадал - я действительно никогда не хотел ехать в Америку по очень простой причине. Я, как ни крути, всё-таки казах. В чём разница между казахом и русским? Она не очень большая - у казаха никогда не было комплекса хозяина империи. Мы простые тихие ребята живём, растим своих лошадок, овечек, кушаем их и всё. Мы не хотим завоевать весь мир. И поэтому у меня версия отвращения к идее великодержавности. Паспорт у меня канадский, но сейчас я живу в Америке, чисто по семейным обстоятельствам. Я до сих пор не взял американского паспорта, хотя мог это сделать ещё десять лет назад. Честно говоря, я бы с удовольствием казахский паспорт взял вместо русского (второе гражданство Бахыта Кенжеева - российское - V), особенно учитывая политические события последних лет.

Троценко: Недавно у известного поэта и вашего друга Алексея Цветкова вышел двухтомник стихов, после которого он заявил, что снова собирается взять паузу в творчестве (Цветков уже брал «отпуск» - не писал стихи 17 лет). У вас не было такого желания?


Кенжеев: Это лицемерие. Лет 20 назад я приехал к Алексею Петровичу в Прагу. А он тогда не писал. И я ему говорю: «Алёшенька, почему ты не пишешь?» Он говорит: я ненавижу Россию и не хочу быть русским поэтом. Я говорю: ты опоздал, ты уже великий русский поэт. А потом, когда муза его вновь посетила, он снова начал писать. Так что это всё выпендрёж. Он трогательный, великий писатель. Ты же не будешь об этом спорить?

Троценко: Бродский в своё время говорил, что он является русским поэтом, евреем по происхождению и гражданином США. А как вы себя охарактеризуете?
Кенжеев: Я русский поэт, казах по происхождению и гражданин… Вот не знаю, чего я гражданин. Дело в том, что гражданин-то я Канады и России. Российское гражданство это бремя, которое даётся от рождения. Мандельштам тоже был гражданином России. Но я гражданин правильной России - России Набокова, Шостаковича и Мандельштама. И Льва Рубинштейна, добавлю уж.

Троценко: Поскольку я журналист, Рубинштейн мне больше нравится как эссеист, а не как поэт.

Кенжеев: С Рубинштейном-поэтом у меня отдельные отношения. Я говорю о Рубинштейне, как о политическом деятеле и эссеисте. Американские друзья меня спрашивают: зачем ты ездишь в Россию, почему ты так её любишь? Я, наконец, придумал, что ответить. Символ той России, которую я люблю - Лев Рубинштейн. И наши читатели, которые следят за событиями в интернете, это поймут. Рубинштейн и есть совесть России - вот этот маленький, старенький, но, боже, какой гениальный мальчик (Рубинштейну 68 лет - V)! Как я рад! Давай (протягивает рюмку с коньяком), половинка твоя, половинка моя.

Троценко: Ну, тогда за Рубинштейна.

Кенжеев: И за Россию, что одно и то же. Ой-ой-ой, смотри, какая красивая девочка пошла, какая хорошенькая (интервью прерывается на пять минут)!

Троценко: За дни фестиваля я вас ни разу не видел абсолютно трезвым. Как вам удаётся сочетать алкоголь и поэзию и насколько это плодотворный союз?

Кенжеев: Это совсем не плодотворный союз. Просто жизнь - ужасно тяжёлая штука, и если я не пью, то постоянно нахожусь в депрессии. Алкоголь - это такой мягкий антидепрессант. Таблетки от депрессии я не буду пить никогда, потому что это меня убьёт. А с другой стороны некоторых поэтов, таких, как Есенина, это довело, сами знаете, до чего.

Троценко: Когда мне довелось встретиться с Губерманом, он сказал, что жить в России современному поэту унизительно, а в одной из книг написал: «Чего только Россия не делала со своими поэтами, самой поэзии как таковой это шло только на пользу»…

Кенжеев: Я так не считаю. Это циничная точка зрения. Лучше всего сформулировала ответ Надежда Яковлевна Мандельштам. Она сказала: все говорят, что Осипа Эмильевича сделала его биография. Нет, пишет Надежда Яковлевна, если бы его так не гнобили, он бы стал ещё более великим поэтом. Поэт должен страдать, но это вовсе не означает, что ему нужно перебивать коленную чашечку. И не надо его расстреливать, как Гумилёва, не надо его заставлять умирать от отчаяния, как Блока. Всё это глупость, какая-то странная романтика, которая мне кажется безнравственной. Любите поэтов, ребята, они хорошие.

Троценко: Разве не вредят поэту благополучная жизнь, достаток и внутреннее равновесие?

Кенжеев: Покажи мне поэта с достатком и я буду тебе благодарен, но их нет.

Троценко: Был Бродский, который владел собственным рестораном.

Кенжеев: По западным понятиям Бродский был очень беден. Нобелевской премии ему хватило, как это ни смешно, на квартирку в полторы комнаты не в лучшем районе Нью-Йорка. Это - бедность. По-настоящему не богатым, а даже зажиточным, не был ни один поэт. Кроме Пушкина.

Троценко: И у того были долги.

Кенжеев: Он был зажиточный за чужой счёт. Государь-император ему благоволил.


Троценко: Был помещик-Фет, был Некрасов, талантливый издатель и бизнесмен.

Кенжеев: Ну что такое богатый или небогатый? Вот возьмём моё материальное положение. Я скажу, чего я не могу себе позволить. Я не могу себе позволить жить в отдельной квартире в центре Манхэттена. Хотя я живу в такой квартире, но не я, это жена. Тем не менее, я могу купить любое количество алкоголя, какой захочу, нормального качества. Могу себе позволить поехать в любую страну мира в любой момент. Это такое якобы богатство. С точки зрения нормального американского человека это, конечно, нищета, потому что богатый человек может себе позволить ещё много чего.
Был такой человек Зигмунд Фрейд, может, ты слышал. И этот самый Фрейд придумал, что какашки, которые снятся во сне, как правило, символизируют деньги. И мне нечего к этому добавить, потому что нормальный человек прекрасно понимает: избыток материальной обеспеченности губит. Мы (поэты) не юродивые, мы очень любим, чтобы у нас было немножко денег на дешёвый коньячок и хорошую водочку. Но зачем же перебарщивать? Есть разумный минимальный уровень материального потребления. Я могу сказать, что в области материального потребления я очень счастливый человек. И не только я. Например, Алексей Петрович Цветков тоже счастлив. Почему? Потому что мы сравниваем нынешний уровень потребления с нашим уровнем потребления в Советской России в 1974 году. И в результате мы счастливы. А как не быть счастливым, когда у нас (зимой) лежит на столе помидор. Это же чудо! Или вот сейчас я пью казахстанский коньяк…

Троценко: Как он вам, кстати?

Кенжеев: Хорош, хорош (пробует на вкус)… Я вообще чувствую здесь себя абсолютно счастливым, я приезжаю в Москву, она моя вторая родина, живу там, читаю стихи. Пора культурную столицу России переносить в Киев и Алматы. Я не шучу. Я совсем не шучу. Потому что это две столицы, в которых царит русский язык.