Дорога до Шымкента довольно монотонна. Ландшафт меняется медленно и неохотно: за Кордайским перевалом начинаются равнины, единственной декорацией к которым служит силуэт холмов.
Нельзя сказать, что места эти безжизненны. Напротив: много возделываемых земель, тут и там мелькают старенькие «москвичи» и тракторы. Одинокий пастух в плаще отгоняет стадо овец подальше от шоссе, вдалеке по кромке обрыва едет состав. Иногда мне казалось, что я на выставке оживших полотен классиков соцреализма: настолько пасторальные были пейзажи.
Соцреализм закончился с приездом в Тараз. Окраины города и вид заброшенных предприятий удручает. Тут же и дорога нормальная обрывается. Машины тянутся пыльной вереницей во главе с рейсовыми автобусами, немецкие создатели которых вряд ли предполагали, как закончат свои дни их комфортабельные детища. Удивительно, но в этих местах работают отличные радиостанции. Проезжая по выбоинам мимо фосфорного завода, мы наслаждались Radiohead, к посту дорожной полиции дали Pink Floyd.
Тараз остается позади, и в какой-то момент кажется: все, дальше ничего не будет. Милый сердцу рок сменяет русская служба Международного радио Китая. «Член Политбюро и заведующий отделом пропаганды ЦК КПК Лю Цибао принял участие в церемонии открытия акции «Россия знакомится с Китаем», - звучит из другой галактики.
Окна саманных домов грустнеют до безнадежности, редкие люди будто бы засыпаны пылью. Не спасают положение даже алюкобондовые дома культуры и обелиски героям Великой Отечественной. «Планета Шелезяка. Полезных ископаемых нет. Воды нет. Растительности нет», - проносится в моей голове. «Необходимо работать над состыковкой инициатив создания Экономического пояса Шелкового пути и Евразийского экономического союза», - отвечает китайское радио.
Добро пожаловать в Южно-Казахстанскую область! В тени огромного щита на стуле спит полицейский. Его коллега помоложе ходит вдоль дороги и помахивает жезлом, вглядываясь в лица машин, водителей и пассажиров. Наученный опытом прошлых встреч с этими разбойниками, я проезжаю мимо намного медленнее, чем того требует дорожный знак и ловлю на себе разочарованный и сиротливый взгляд.
Через несколько километров действительность вдруг резко преображается. Такыры сменяются садами и серебристой листвой тополей. Аулы, аккуратно разделенные пополам асфальтом шоссе, зажиточны и ухожены. Я замечаю интересную деталь: даже мечети здесь строят по-другому. В них чувствуется старина, опрятность и смиренный уют. Зайдешь - а там старик-мулла в тюрбане, который знает про тебя все и одним прикосновением руки излечивает от всех болезней - душевных и телесных.
Впрочем, заходить я не стал. Вместо этого купил тандырную лепешку, за уплетанием которой оставшиеся до Шымкента километры промчались незаметно. Опомнился я при въезде в город: преградив путь, на меня строго глядела тойхана. Я стряхнул с колен крошки, спешно дожевал застрявший в горле кусок, и, робея, проговорил: «Сим-сим, откройся». Тойхана, скрепя углами и осыпая машину позолотой, отодвинулась в сторону.
Первое, что бросилось в глаза, - это то, насколько Шымкент напоминает какой-нибудь турецкий городок среднего размера. Рельеф, засушливый климат, тысячи наползающих друг на друга крыш, архитектура новостроек, широкие проспекты. О том, что я все еще в Казахстане говорили только свадебные кортежи из черных джипов у исполинского памятника Байдибека - мудрого полководца из славного прошлого Казахского ханства.
Многочисленные залы торжеств и торговые центры тут смотрятся совершенно органично. Несмотря на нелепую архитектуру, кажется, что они вполне соответствуют торговому духу города. В Алматы подобные здания выглядят вставными зубами - здесь же они воспринимаются как символы торжества местных ценностей.
Шымкентцам явно по душе пьянящий воздух феодального капитализма. Их чаяния никогда еще не были так близки к реальности. Искренняя радость оттого, что можно жить раздольно, сыто и в окружении родни, сквозит в каждом движении шымкентских автолюбителей на дорогих иномарках.
Общественных пространств в городе мало. Да они и не нужны: жизнь кипит во дворах и за высокими заборами частных домов. В одном из таких типичных советских дворов я провел большую часть вечера, чтобы влиться в густую, вязкую азиатскую действительность. Каждое окно в этом дворе говорило о своем: где-то плакали дети, на втором этаже шла семейная ссора, бубнило российское телевидение, по карнизу бегала кошка. Все эти звуки и запахи вместе с электрическим светом выливались в знойное пространство вечернего двора.
На следующее утро я выехал обратно в Алматы. С трудом преодолев несколько сотен километров по дневной жаре, добрался до Кордайского перевала, на который спустилась высокогорная прохлада. Здесь шла другая жизнь: алматинцы изысканно и неспешно путешествовали на Иссык-Куль, в свете фар встречных машин из колонок доносился джаз. В окне обогнавшего «рэндж-ровера» я уловил нежный девичий профиль. Надув губки и затянув волосы в конский хвост, девушка смотрела на Запад - туда, где в лучах заходящего солнца в морях и океанах плескались звезды Instagram.
Кордайский перевал остался позади, и передо мной расстилалась горная равнина, откуда не было видно среднеазиатской действительности. До Алматы оставалась сотня километров. Внезапно я понял, насколько чужероден мой родной город местным традициям и укладу. Верный строился как форпост империи на границе с вражескими территориями кокандцев и хивинцев. Советская Алма-Ата была теплицей для формирования новой человеческой формации. Алматы сегодняшний своих амбиций не оставил: он по-прежнему пытается ухватиться за Европу, протянув свою загазованную ручку через безжизненные степи Казахстана. Он по-прежнему капризно отворачивается от Азии, грезя о пляжах Италии.
Да и сам себя я ощутил плодом масштабного социального эксперимента. Ценой миллионов жизней, в числе которых жизни моих прямых предков, советская власть сумела переломить многовековую азиатчину, сформировав новый тип казаха, очарованного европейской цивилизацией. Этот казах полон взращенного советской национальной политикой страха скатиться обратно в юрту, поэтому клеймит своих аутентичных соплеменников как отсталых и диких туземцев.
В Шымкенте этой среднеазиатской аутентичности хоть отбавляй. И постепенно она экспортируется в другие регионы, становясь частичкой разнородного казахстанского культурного пространства. Это как нельзя лучше заметно при въезде в Алматы. Южноказахстанцы осваивают город с окраин, строя оптовые рынки и заправки вдоль трассы. Вести себя здесь - в конкурентной и многообразной среде - они начинают иначе. Кочевническую апатию сменяют напор и агрессия, борьба за кусок хлеба заставляет лихачить на дорогах и хитрить в беседах. Алматинцы в ответ косятся и игнорируют иногородних, не понимая, что именно в таком культурном взаимодействии и рождаются настоящие города.