До сих пор перед глазами картина.
Тенистый сад. Вишни. Сыто гудят в цветах урюка полосатые шмели. Скачут воробьи наглые, склевывая с дастархана хлебные крошки. Бабочки садятся на выцветшую тюбетейку старика. Но он не видит их. Да и старика мало, кто замечает. Слился с этим миром. И эта пестрая его корпешка, словно малая заплатка в окружающем многоцветье… Конфуций.
Изредка, все-таки, его беспокоили. Поднимали и увозили: кто – на похороны, кто – на свадьбы. Усаживали на почетное место – тор – и давали слово. Первому. Так было положено. Ералы-ата произносил какие-то незамысловатые слова о совести, о чести, о достоинстве, о праведной жизни и – замолкал. Больше от него ничего и не требовалось. Дальше уже шло собственно действо, ради которого и собрались.
Не сказать, чтобы его так уж обожали в селе. Или каким-то образом выделяли этого малословного старика. Нет. Просто он был живым воплощением традиции. Носителем некой важной информации, о которой мало кто знал. Или помнил. Настолько она стара, казалось, эта информация. И банальна. И говорить о ней вслух по большому счету не имеет уже смысла. Другое время на дворе. Никто ведь не задается вопросом, почему солнце двигается с востока на запад? Или почему за осенью непременно следует зима? Просто так оно заведено и все.
И вот, помню, однажды Сарыбай (был у нас такой весьма пакостный мужичонка, заведовавший водоснабжением поселка, местный Посейдон) в самый разгар полива взял да и перекрыл воду. Закрутил кран, повесил на него замок и закрылся у себя дома. Он всегда так делал и народ к этому привык. Бизнес у него был такой. Богомерзкий.
И снаряжались посольства к этому самому Сарыбаю. Люди складывались дворами и шли на поклон: кто барана приволокет, кто мешок с картошкой, кто - куль с мукой, а кто и с деньгами наведается. Без соответствующей мзды никто не появлялся. Бесполезно.
С каждым разом Сарыбай все больше хамел. Такса росла. Начались раздоры: потому что у кого-то получалось договориться, у кого-то – нет. Драться бессмысленно, поскольку сарыбаевскую позицию защищали уже те, у кого вода в огороде была.
И вот едет, бывало, Сарыбай на своем сивом мерине по деревне, проверяет арыки да и потешается. Власть свою над людьми чувствует. На одного шикнет, на другого прикрикнет, а кого и камчой огреет. На кого-то бумагу составит, оштрафует, если увидит, что воду в огород завернули без его ведома.
А вода в поселке нужна всегда. Не только в полив.
Одним словом, дело приняло совсем дурной оборот. Люди разделились на кланы и улицы, перестали ходить по гостям. Стали "дружить по интересам", то есть, "против" а не "за". Слухи пошли всякие. Обо всех и обо всем. И главной темой всех разговоров был, естественно, Сарыбай. Для кого-то он чуть ли не отец родной. Кормилец. Для других – упырь и кровосос. Мироед.
Короче, поперла грязь из человеков. А хуже этого в ауле ничего нет.
И тогда, поднялся со своего топчана Ералы-ата. Оперся на свою высохшую, как он сам, кривую палку и захромал к Сарыбаю домой.
Недолго у него пробыл. С полчаса. Никто не знает, что он там ему такого сказал. Только помню, как вышел на крыльцо Сарыбай, побитый, как собака, забрался на свою клячу и погнал на развязку. Отвинтил кран, снял замок и пустил воду в поселок. Потом собрал наскоро свою семью и уехал. Неведомо куда. Так и не появился больше.
А почему уехал?
Стыдно стало. Не мог оставаться, людям в глаза смотреть.
И вернулось все на круги своя. Помирились люди, повинились друг перед другом. А то как жить? Дети ведь растут, видят все. У нас ведь как говорят: «Ұяда көргенді ұшқанда іледі». То есть: что в детстве видел, то и будет тебе ориентиром по жизни.
К чему я вдруг вспомнил старого Ералы?
Где-то в казахской прессе я говорил с сожалением: «Стариков у нас много. Аксакалов не осталось».
А кто такой – Аксакал?
У нас это не просто человек преклонного возраста. Это – носитель информации. Носитель Слова. А Слово в степи почиталось за оружие. Словом можно поднять, словом можно опустить. Словом можно воскресить, словом можно убить…
Красиво стареть – искусство. Не каждому оно дано. И далеко не каждому по плечу стать с возрастом настоящим аксакалом. Вот о чем разговор.
Завели у нас такую традицию. Президент в конце года встречается с заслуженными стариками. По смыслу, вроде как, хорошее дело, но что-то там не так. Смотрится весь этот «аттракцион невиданной щедрости» убого и некрасиво. Неприятное послевкусие оставляет. Потом эти встречи по телевизору показывают. Одна такая встреча мне запомнилась. Остальные уже не смотрю – стыдно.
Лет десять назад это было. А может и больше. Многих уже нет на свете. Да простят меня их покойные души. Никого не хочу обидеть, я ведь не о них, я – о спектакле.
У Абая есть строки: «Осы, біздің қазақтың өлген кісісінде жаманы жоқ, тірі кісісінің жамандаудан аманы жоқ».
«У казахов среди мертвых нет плохих, а среди живых нет тех, кто бы уберегся от плохого». Абай был мудрым человеком.
Пришли, значит, к президенту деятели культуры. Им должны были что-то там вручать по какому-то случаю, я уже не помню по какому. Мало ли у нас нынче разных праздников в календаре по случаю и без. Кто-то пришел сам, собрав невеликие силы. Кого-то привели под руки дети и внуки. Кого-то прикатили в колясках. Всех их, увешанных орденами и медалями, усадили в просторном зале за большим овальным столом. Появился Президент. Деятели культуры, как водится, стали по очереди признаваться ему в любви и преданности.
Иван Щеголихин сравнил Президента со своим отцом. Бесстрастная камера скользнула по лицам обоих. Писатель выглядел явно старше своего «отца». Видимо, он и сам это понял. Поспешил исправиться и сравнил Елбасы с Богом. Мне показалось, Бог услышал. Возможно, удивился, но на всякий случай, слегка подвинулся, уступая рядышком место.
Далее выступления пошли гуськом. Старики сменяли друг дружку, приводя примеры политиков-долгожителей, прозрачно намекая на то, что вечность – категория относительная. Некоторые своим видом красноречиво это подтверждали.
Кто-то не совсем удачно вспомнил Черчилля, видимо позабыв, что незабвенного премьер-министра пару раз со скандалами смещали. Правда, потом просили вернуться, пока премьер развлекал себя художествами на пленэре.
Роза Багланова обратилась к Президенту со словами: «Ақ патшам!» Буквально – Мой Белый царь. По-русски примерно как «Ваше Высокоблагородие».
Старики еще долго соревновались в словоблудии, но так и не смогли выявить победителя. С тем и разошлись.
Осталось после всего этого странное ощущение. Зафонило чем-то. Плесенью потянуло. И вопросы полезли в голову всякие нехорошие.
Например, такие.
Интересно: передается ли лизоблюдство по наследству? Что происходит с нашими стариками? Всегда ли было так? Нужно ли это, прежде всего, самому Президенту? Кому это вообще нужно? Кто режиссировал? Что они придумают в следующий раз? Словом, много вопросов возникло.
Полагаю, самыми заинтересованными во всем этом действе были дети и внуки тех, кто находился в зале. Ну, это понятно. Это – мирское. Поэтому они подняли своих стариков с постелей и, прихватив с собой аптечки, потащились на горку. Туда, у кого в кармане ключи от крана.
Я никого не изобличаю. Никого не сужу. Дело это, сами знаете, неблагородное и щекотливое. Я просто размышляю вслух. И не претендую на истину. Я просто знаю, что нельзя хранить чеснок рядом с яблоками. Иначе яблоки со временем пропитаются запахом чеснока.
Как ни крути, но за моими неосторожными высказываниями проглядывает неприкрытая правда. Бедная и позорная. Неловкая и постыдная. Как это ни досадно, она всегда выглядит в весьма невыгодном свете. А на голую и вообще смотреть больно.
Не так уж это безобидно.
Что мы теперь имеем?
Мало людей, уже и не в чиновничьей среде, но и среди простых смертных, кто бы не начинал свою речь с благодарности Президенту. Уже и по самым диковинным поводам. Стоит кому-то защитить диссертацию, открыть супермаркет, выпустить фильм, построить развязку, настричь рекордное количество шерсти, поднять штангу и побить мировой рекорд. Помнится, ученые какой-то камень собирались назвать в честь президента. Недавно кто-то предложил цитаты из речей в паспорта записывать… За всем происходящим на свете они видят и чувствуют невидимую поддержку и помощь Ел басы.
Это уже как дежурный тост. Вначале скороговоркой благодарность хозяину тоя и дальше уже по теме. Это уже настолько превратилось в привычку, что потеряло собственно смысл.
По всей стране висят портреты разных размеров с никчемными цитатами. Облик Ел Басы превратился в элемент социальной рекламы, как бессмысленный призыв из серии «Берегите природу – мать вашу!» Вот уже и молодежь скандирует хором. Вот уже и в детских садах водят хороводы под незатейливые оды. Так во времена Советского союза малыши ходили и слушали сказки про доброго дедушку Ленина. И некому сказать: «Послушайте. А, может, хватит? Было уже. И ни к чему хорошему не привело».
Потому и пришел мне на память старик Ералы. Наш аульный аксакал. На корпешке. В тени яблонь. Молчаливый. Как наша сегодняшняя совесть.
Но нет больше старика Ералы. Умер он давно. Кто-то его еще помнит, но многие позабыли. Вместе с ним в моем ауле забыли про честь, и достоинство, про совесть и уважение. Теперь каждый сам себе совесть. И ничего больше не значит слово аксакальское. Потому что нет тех, кто бы мог его высказать. А, значит, скоро мы потеряем тех, кто способен его услышать.