Настоящая война вызвала эпидемию стыда среди русскоязычных из-за своей причастности к русскому языку и культуре. В первый же день вторжения я обратился к своему украинскому ментору со словами поддержи, предварительно извинившись за русскую речь. Несколькими часами позднее, мои коллеги, давно уже в России не проживающие, но сохранившие гражданство, не сговариваясь вторили друг другу по электронной почте: «I am ashamed of being Russian». При этом, ни я, ни они, ни многие из моих друзей и знакомых не испытывали никакого внешнего давления, не подвергались остракизму, не были свидетелями бытовой русофобии, что сейчас, к сожалению, набирает обороты в Европе. Связь между действиями России и своей внутренней русскостью, как нейронный синапс, создалась сама по себе, естественно и моментально.
Здесь, однако, и проявляется парадоксальность такой позиции. Как бы мы ни пытались отстраниться от войны, заверив, что Путин – не мы, наш всеобщий стыд подтверждает факт нашего соучастия. «Русский мир», о котором заявляют пропагандисты Кремля и который, по их словам, требует защиты, обретает вполне реальные контуры даже в головах его искренних русскоязычных противников, ментально закрепивших за языком статус языка угнетателя. Получилось так, что у Путина и его России есть, пусть и не монополия, но особое право на интерпретацию культурного наследия, на оценку его общей стоимости.
Сейчас, оправившись от шока первых дней, я поразился той легкости, с которой мы – русскоязычные всех стран – наделили кремлевского вождя такими полномочиями. Наоборот, следовало тогда, и следует сейчас разорвать эту порочную связь между культурой и чуждого ее ценностям государством, лишить последнего исторического права говорить от лица кого-либо и чего-либо. Путин действительно освобождает русскоязычных – от остатков благоговения перед агонизирующей империей, от аффективного притяжения, что все же заставляла нас иногда вращаться вокруг Москвы и ее ресентимента. Он окончательно денационализировал (не сказать «денацифицировал») русский язык, предоставив его в наше личное пользование. Так воспользуемся же им по нашему усмотрению и в соответствии с нашей совестью!
Всяческим образом сопротивляясь этому, мы обязаны подчеркивать космополитичность языка и напоминать тем, кто подзабыл (возможно самим себе), об общечеловеческом посыле культуры, вышедшей из него. Мы можем и должны поддерживать Украину на русском языке. Ведь ее борьба – это еще и борьба с системой, пытающейся цензурой, пытками и тюрьмой подчинить себе русский язык, хуже, лишить его жизни, поскольку жизнь языка, как и любого другого явления духа – в его свободе. Поэтому не стыдиться, а говорить призывает нас эта война, говорить правдиво, говорить ясно – так, чтобы не осталось сомнений, кто выражает суть мира, а кто, подобно Людоеду из стихотворения Одена, льет лишь «бессмыслицы потоки».