Верю в добро. Не в то, что на словах – а в то, что можно увидеть своими глазами. Потрогать руками. Погреться сердцем.
До последних дней вот так я грелась в приюте отца Софрония. Впрочем, не только там (есть и другие приюты, в которые мы с друзьями ездим) – но именно оттуда все началось, когда я, вооруженная за годы скопленными цинизмом и скепсисом, поехала посмотреть на обитель, созданную попом-подвижником.
Спасибо ему и его детям – разоружили они меня практически моментально. «Здра-а-авствуйте! – открыто и радостно кричали девчонки и мальчишки. А те, что позастенчивее, просто улыбались. И сковавшее мой холодный разум недоверие растаяло за считанные минуты. Милые, домашние ребятишки. Много ребятишек. Длинные ряды трогательных сандаликов у входа, аккуратные спальни, ворох игрушек, сумасшедше красивые картины на стенах: «А это наши девочки рисовали!» - хвастается малышня. Воспитательница, видя мой недоуменный взгляд, кивает – правда…
В доме престарелых сжимается сердце, а где-то в районе горла встает комок. Практически у каждого на столике у кровати фотографии. Умерший муж, погибший сын. Живой сын – просто бросил…
Мы меняемся, когда у нас рождаются дети. Когда приходит любовь. Это все – переломные моменты. Сейчас, по прошествии полугода, я понимаю: тот день стал для меня одним из них. С тех пор, как я увидела, что добро бывает не маленьким и внутрисемейным, а большим и общим. Которое создается руками людей – не руками православных или мусульман, казахов или русских, богатых или бедных – а просто Людей. Многих из них могу назвать теперь своими друзьями. В них я верю тоже.
А вот во что не верю – так это в слова. Красивые – но не подкрепленные действиями. Порочащие – но опровергнутые самой жизнью. И вот таких – и первых, и вторых – за неделю было сказано слишком много. Очень пафосно говорили о своих намерениях те, без чьей помощи не обошлось при удалении того самого Софрония из приюта, который «является драгоценным достоянием всей воспитательной системы Республики Казахстан»*. Всех, кто следил за ситуацией, заверили, что цель преследуется только одна – «сохранить это благотворительное учреждение и дать ему возможность развиваться в точном соответствии с требованиями гражданского законодательства и каноническим уставом Православной Церкви».
На этом бы и закончить – и глядишь, со временем бы смирились сочувствующие с тем, что пришлось основателю обители покинуть ее. И забылась бы история с опечатыванием кабинетов и расставленными по периметру казаками. Но нет – не остановились. И посвятили две трети своего заявления описанию того, каким грубым, безнравственным, строптивым и безалаберным человеком был прежний руководитель приюта, как он «саботировал все действия государственной власти и церковного священноначалия, направленные на нормализацию обстановки в детском приюте», как «вел активную работу с целью посеять в обществе недоверие к руководству Церкви и государства, распускал клеветнические слухи и измышления».
Не поверила не только я. Люди, годами оказывавшие помощь обители милосердия и лично знакомые и с Софронием, и с его подопечными недоуменно поднимали брови и спрашивали: «Что за бред? Что за грязь? Что за стилистика 37-го года?» Затравленный священник, в своей прощальной речи сказавший, что не держит ни на кого зла и просивший всех не оставлять детей и стариков, ей-богу, выглядел куда достойнее.
Благотворителей, которые сегодня сомневаются, дойдет ли их помощь по назначению, я по-человечески очень хорошо понимаю. Ведь им те, кто теперь ведает делами приюта, попытались в своем заявлении доказать, что белое – это черное. Вы бы после такого доверием прониклись?
Что до нас с друзьями – то мы как приюту помогали, так и будем помогать. Не только – и столько – потому что просил об этом перед отъездом отец Софроний. А потому что не хотим, чтобы в детских глазах радость сменилась настороженностью. Чтобы старики еще раз почувствовали себя брошенными. Потому что, в конце концов, мы взяли на себя ответственность – пусть понемногу, но каждый.
…Наверное, главное, во что я верю – это в карму. Не знаю, в этой ли жизни или в иной, но каждый получит то, что заслужил.