Начать свое обещание хочется с того, что это одна из тех книг, которые не очевидны. О ней, кажется, не много писали в прессе, а сама я узнала о ней из тиктока. Вроде как англоязычного — придется вам простить ненадежного рассказчика внутри меня. Эта книга неочевидна еще и тем, что одновременно относится и к самоучителям по написанию рассказов, и к литературоведческим трудам о русских классиках, и просто к добрым, терапевтичным эссе о жизни.
Но начнем с начала. Обычно, чтобы написать рецензию, мне приходилось прошерстить большой массив информации об авторе и контексте написания его книги в интернете, однако для этой рецензии я ограничусь тем, что советует использовать при чтении короткого жанра сам Джордж: только то, что дает нам сам рассказ, и ни слова больше или меньше.
Тогда получится, что Джордж Сондерс — уже двадцать лет как преподаватель русского рассказа XIX века в Сиракузском университете, а до этого — инженер, работавший на нефтяных месторождениях и просто сильно любивший читать. Чтение спасло Джорджа, и он решил отблагодарить мир тем же: «Несколько лет назад после очередного занятия (скажем, меловая пыль плавала в осеннем воздухе, в углу урчала старомодная отопительная батарея, где-то вдали репетировал духовой оркестр) я осознал, что лучшие мгновения моей жизни, мгновения, когда я по-настоящему чувствовал, что предлагаю миру нечто ценное, случились у меня на этом русском курсе».
Здесь я поступлю, как Тургенев, которого ругают чаще, чем хвалят, за внезапные отстраненные вставки — Джордж, кстати, блистательно объясняет, зачем они нужны. Вернусь к неочевидности моего совета познакомиться с этой книгой. Она вышла в 2022 году — и последние два года мир за пределами России непрерывно задается почти Шекспировским вопросом: отменять или не отменять русскую культуру, язык и все с ними связанное. Этим вопросом задавалась и я. Задаюсь до сих пор: российские политики делают действительно потрясающую работу по вызыванию к своей культуре острой неприязни. И конечно, я понимаю всех, кто дойдя до этого момента и окончательно убедившись, что Джорджем в книге разбираются семь рассказов русских авторов (а особенно — тех авторов, которыми нас всех неумело пичкали в школе), сначала выругаются, а потом закроют статью. Я это пойму и приму — это действительно висящий неоднозначным ребром вопрос.
Для других, готовых этот вопрос выдержать или вообще ответивших себе, что никакого вопроса изначально не стояло, я снова вернусь к Джорджу. Джордж — американец, и русского языка он не знает. Это накладывает какой-то новый и странный слой на книгу: ведь мы, получается, читаем эти рассказы (все приведены в книге полностью) в оригинале. Возникает какое-то странное чувство: американец, прочитавший то, что нам и даром не хотелось читать, в переводе, увидел и полюбил то, что не увидели и не смогли полюбить мы. Здесь я говорю, конечно, не за всех. Скорее, за таких, как я: до «Купания в пруду…» мне приходилось читать русскую литературу с трудом, в отличие от зарубежной, которая априори казалась глубже, интереснее, приятнее. Чужая трава все-таки зеленее и не ассоциируется с учительницами средней школы, которые одинаково ненавидели и детей, и свой предмет.
Страница за страницей он ведет нас за руку, разбирает мастерство написания рассказа для тех, кому это нужно, а кому нет — просто показывает глубину, красоту и полную забавностей жизнь. Он не отрицает ее трагизма, но как хороший психотерапевт помогает посмотреть в этот трагизм, согласиться с ним и выдержать его. Он дает надежду. Поэтому я считаю совершенно преступным не посоветовать вам хотя бы попытаться подружиться с «Купанием в пруду».
Закольцуем. «Купание в пруду под дождем» честно не хочется сводить до препарирования русского рассказа глазами и руками иностранца. Но хочется привести цитату из предисловия Джорджа и на этом оставить выбор за читателем — отправляться с ним в это расследовательское приключение или идти искать дальше что-то свое:
«Мы живем, как вы, вероятно, замечаете, в эпоху вырождения, нас бомбардируют необременительные, поверхностные и стремительно рассеивающиеся сгустки информации, имеющей свои неявные цели. …Вскоре побываем мы в семи прилежно выстроенных моделях мира, вдохновленных определенным намерением, какое наше время, быть может, не очень-то поддерживает, а именно – задаваться большими вопросами: Как нам тут жить? Что следует ценить? Что вообще такое истина, в конце-то концов, и как ее распознать? Как сохранять покой, когда у одних людей есть всё, а у других – ничего? Как с радостью жить в мире, какой вроде бы хочет, чтобы мы любили других людей, а сам, не церемонясь, рано или поздно разлучает нас с ними, невзирая ни на что?
(Ну вы понимаете, такие вот жизнерадостные – большие вопросы, очень русские по духу.)»