Долгая попытка утверждения коммунизма в Китае была прервана в конце 1970-х годов, когда Дэн Сяопин, противник «Культурной революции» и фактический руководитель страны в период 1978-1989 годов, взял курс на построение капиталистической экономики. В течение десяти лет китайское правительство отказывалось от контроля цен и зарплат, чтобы расширить зону свободного рынка. Время от времени ему приходилось жестоко подавлять выступления сторонников демократизации – случай на площади Таньаньмэнь в 1989 году стал самым жестоким. Тем не менее многие из реформ команды Дэн Сяопина пользовались популярностью: крестьяне получали больше свобод, а в городах восстанавливалась торговля. Но преобразования конца 1980-х годов оказались крайне непопулярными, в результате чего часть из них пришлось свернуть.
С началом 2000-х годов страна продолжила трансформацию, правда уже в ином ключе. Замедлившееся движение к капитализму в предыдущие 10 лет не помешало Китаю стать основным направлением прямых иностранных инвестиций в следующую четверть века. Но инициировав программу выхода на глобальный уровень, Китай стал поощрять свои компании вкладывать деньги в зарубежные проекты. И если приток внешних средств в 2001 году занимал 15% в структуре инвестиций страны, то к 2015 году их объем вырос в 5,5 раз. Это при том, что поток внешних инвестиций в сам Китай держался примерно на том же уровне. Столь резкий поворот во многом был обусловлен вступлением страны во Всемирную торговую организацию (ВТО). Страна старалась прилежно соответствовать правилам организации, и взамен получала право доступа к мировому рынку. И хотя ВТО создавала некоторые препятствия для товарных и денежных потоков Китая, это не мешало ему накапливать экономическое могущество за счет собственной промышленной политики.
Китай и по сей день признает важность ВТО, позиционируя себя защитником принципов международной торговли. Но параллельно он расширяет сеть стратегического партнерства и двусторонних соглашений, тем самым разрабатывая собственную торгово-экономическую систему права. К этому Китай подталкивает и то, что США, Европейский союз и Япония официально не признают его рыночной экономикой, что сдерживает возможности страны в части заключения торговых соглашений. Потому Китай и стремится спроектировать собственное – Всестороннее региональное экономическое партнерство (ВРЭП), охватывающее Австралию, Новую Зеландию, Японию, Южную Корею и Индию. Если страны смогут подписать учредительные документы в ближайшей перспективе, в совокупности на них будет приходиться около 32% мирового ВВП и почти 30% объемов международной торговли. Эту активность Китай дополняет множеством двусторонних инвестиционных договоров. К сегодняшнему дню страна подписала 145 подобных документов, 110 из которых вступили в силу. Это больше, чем у любой другой страны, кроме Германии.
Однако значение юридической рамки в китайской модели со временем становится все более второстепенным. Сегодня страна координирует совместные действия с другими правительствами преимущественно через меморандумы о взаимопонимании и неформальные договоренности. При такой прагматичной коммуникации текущие отношения государств оказываются на порядок важнее формальных юридических обязательств. За счет этого Китаю удается создать образ идеологически нейтрального партнера, что повышает шансы заручиться поддержкой зарубежных элит при создании рычагов воздействия на политику и экономику их государств. Решающее значение здесь имеет размер внутреннего рынка Китая, что обещает крупную экспортную прибыль, кредитные ресурсы и другую экономическую поддержку его партнерам. Уже после этого Китай дополняет эти инициативы двусторонними инвестиционными контрактами и соглашениями о свободной торговле.
Однако в 2000-х годах западные юридические системы и институты имели колоссальное значение для Китая. На протяжении последних 20 лет он пристально изучал функционирование таких структур как ВТО, Международный центр по урегулированию инвестиционных споров, Всемирный банк и Лондонский коммерческий суд, чтобы затем переизобрести их на собственных основаниях. В отличие от либеральной модели международных институтов, основанной на частном предпринимательстве и рыночной конкуренции, китайская модель подчеркивает ключевую роль государственного планирования и промышленной политики, предполагающей крупные инвестиции в инфраструктуру. По мере того как китайская экономика становилась сильнее, страна продвигала свою институциональную парадигму в качестве альтернативной. При всем этом Китай не думал о том, чтобы отказаться от участия в ВТО и Всемирном банке. Напротив, он был нацелен на то, чтобы со временем взять на себя руководящую роль. Представители Китая, к примеру, возглавляют уже четыре агентства ООН, связанных с экономическим правом, и ряд других учреждений вроде Всемирной организации интеллектуальной собственности, Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН, Международного союза электросвязи и т.д.
Собственную институциональную среду Китай начал активно развивать с запуском Экономического пояса шелкового пути. Этот проект стал логическим следствием внешней политики «Сообщества общего будущего человечества», анонсированной председателем КНР Си Цзиньпинем в 2015 году во время 70-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Инициатива ЭПШП предполагает ведущую роль Китая, в которой он перестраивает западные модели контрактов, коммерческого арбитража, защиты инвестиций и либерального режима торговли, опираясь, тем не менее, на западные нормы защиты интеллектуальной собственности. При этом исходными целями ЭПШП являются развитие новых рынков, обеспечение безопасного доступа Китая к ресурсам и придание юаню статуса резервной валюты. Страны-участники же поддерживают инициативу по другим причинам: они хотят усилить координацию политик развития с Китаем, повысить инфраструктурную связанность не только с ним, но и с другими странами, а также добиться свободной торговли и финансовой интеграции.
На сегодняшний день ЭПШП охватывает около 65 стран на трех континентах с общим населением около 4,4 млрд человек (63% мирового населения). На эти страны приходится 29% мирового ВВП и 23,4% мирового экспорта товаров и услуг. Американские аналитики часто сравнивают этот проект с послевоенным планом Маршалла, но ЭПШП превосходит его по размеру. План Маршалла предоставил шести европейским странам всего $13 млрд на восстановление разрушенной во время войны инфраструктуры, что на сегодняшний день равно $150 млрд. Тогда как предполагаемый бюджет ЭПШП составляет не менее $1 трлн. Только в 2017 году китайские компании подписали 7217 проектных контрактов со странами-участниками с общим объемом инвестиций в $144,3 млрд. Однако его ключевая уязвимость – отсутствие прозрачности, из-за чего остаются неизвестными как точный размер трат, так и их оправданность. Политические режимы большинства стран ЭПШП создают высокие политические и экономические риски, из-за чего Китай вынужден постоянно искать способы защиты инвестиций.
Упор ЭПШП на создание инфраструктуры должен увеличить миграцию, торговые потоки и объемы инвестиций, которые дают мультипликативный эффект. Параллельно Китай ведет регулярную по стандартизации товаров, обустройству специальных экономических зон, формированию специальных налоговых режимов и консолидации знаний через академический и студенческий обмен. К январю 2019 года Китай построил 82 экономические зоны в других странах, вложив в них порядка $29 млрд. Прокладка дорог и организация портов помогает Китаю усовершенствовать работу таможенных служб и инфраструктурной сети в других странах, дополняя ее железными дорогами, аэропортами, трубопроводами, электростанциями и телекоммуникационным оборудованием.
Фото с сайта reconnectingasia.csis.org
В этой работе происходит синтез частных предприятий, государства и китайских институтов вроде Китайского банка развития и Экспортно-импортного банка Китая, результатом чего становится главенство формы государственно-частного партнерства, нередко удовлетворяющей интересам членов компартии. Она также дополняется и вовлечением специально созданного для проектов ЭПШП Азиатского банка инфраструктурных инвестиций (АБИИ). На первых порах роль Китая в нём была доминирующей. Однако затем в уставный капитал института вошли крупнейшие западные страны, после чего он начал действовать в кооперации со Всемирным банком, став еще одним звеном международного экономического порядка. И тем не менее, АБИИ продолжает финансировать преимущественно проекты ЭПШП, хотя с самого начала он заявлял о желании не фокусироваться только на них.
Сфера действия ЭПШП не ограничивается только инфраструктурой, как могло показаться. Одновременно с ней создаются условия для китайской электронной торговли. Благодаря этому доля Alibaba Group на внешних рынках растет гораздо быстрее, чем у Amazon. Усилия по разветвлению инфраструктуры и наращиванию товарных потоков в другие страны позволяют Китаю решить и другую задачу – распространения собственных стандартов. Сегодня Китай, посредством компании Huawei, лидирует в разработке беспроводной технологии 5G, которая способна трансформировать экономику коренным образом, потребовав замены стандартов и в других сферах – от транспорта до интернета вещей и робототехники. Хотя еще 5-10 лет назад китайские стандарты занимали маргинальное положение в сравнении с американскими и европейскими.
Эти победы позволяют переориентировать китайскую экономику на развитие высоких технологий, в сторону которых перенаправлялась его промышленная политика с середины 1990-х годов. Чтобы избежать зависимости от западных компаний и давления со стороны США, Китай стал поощрять местные инновации. К 2025 году страна намеревалась достичь 70% местного содержания во всех производимых товарах. Но постепенно Китай задумывался о доминирующей роли в области передовых технологий для этого госсовет в 2006 году издал национальный план развития науки и технологий до 2020 годов. Благодаря ему в стране резко выросло количество патентов – на 3245% за период 1997-2011 годов. В 2019 году Китай впервые превзошел Соединенные Штаты в качестве основного источника международных патентных заявок.
Подобных результатов позволило добиться сочетание массового субсидирования локальных инноваций, поглощения иностранных компаний и получения зарубежных технологий другими способами: прямой покупкой или изучением продуктов с открытым исходным кодом. Высокая результативность этих мер предопределила появление программы «Сделано в Китае 2025». Она была разработана с оглядкой на немецкий проект «Индустрия 4.0» и американскую инициативу «Промышленный Интернет», и направлена на то, чтобы связать технологии больших данных, автоматизированные аналитические инструменты и беспроводные сенсорные сети с промышленным оборудованием для «умного производства». План фокусируется на 10 секторах – от коммуникационных технологий и передовых систем автоматизации, до медицины и сельского хозяйства. В силу этого политические исследователи нередко говорят о Китае, как о новой угрозе технологическому первенству Запада.
Экспансия Китая уже несколько лет вызывает беспокойство у США и ЕС, а также защитную реакцию в других преуспевающих странах, которые опасаются резкого переустройства экономического миропорядка. Страны Запада, впрочем, насторожены не только экономической стороной происходящего, но и стратегической. Взяв верх в сетевых технологиях и сфере инноваций, Китай сможет получить контроль над информацией и самой структурой мировой экономики. Под давлением США и других стран китайское правительство и СМИ перестали упоминать план «Сделано в Китае 2025». Но это не отменяет всех его амбиций – например, достижения абсолютного первенства в регистрации патентов к 2049. В этих обстоятельствах США в 2018 году увеличили тарифы в отношении китайского импорта на $250 млрд, а позже стали угрожать перекрытием всех каналов поставок.
И хотя комментаторы предполагают, что торговая война между США и Китаем может разделить мир на конкурирующие экономические блоки и породить новый вариант холодной войны, большинство стран будут работать над преодолением напряженности между двумя сторонами, чтобы поддерживать прочные экономические связи с другими странами. Во многом такую поддержку Китаю удалось завоевать своей внешнеполитической стратегией. Достигая гармоничных отношений с автократиями, он не только располагает к себе их правителей и делает их зависимыми от собственных ресурсов, но также меняет их политическую парадигму. Китайские методы контроля над интернетом, новые стратегии поддержания общественного порядка через локализацию данных, введение законов о кибербезопасности и покупкой его технологий наблюдения и цензуры оказывают громадную услугу авторитарным лидерам, позволяя им удерживать свои режимы на плаву.
Однако норвежский социальный теоретик Йон-Арильд Йоханнесен в книге «Автоматизация, капитализм и конец среднего класса» рассуждает о том, что усиливающееся доминирование Китая создает проблему появления нового варианта феодализма. «Китайская разновидность капитализма» развивается вне каких-либо уравновешивающих демократических механизмов, что дает возможность частному или аффилированному с государством капиталу получать прибыль без всяких политических и этических барьеров. Но гораздо большую опасность здесь представляет не усиление неравенства, а обретением частичного благополучия ценой отказа от гуманистических принципов.
Китайский образец феодального капитализма проявляется в виде эффективного государственного управления, центром которого является группа экспертов-технократов. Вооружившись риторикой об освободительной силе технологических инноваций, они будут пытаться устранить проблемы экологического кризиса, бедности и социального неравенства. Но в действительности их политика может подстегнуть к еще большей стратификации людей: роботизация и автоматизация будет обогащать состоятельные элиты, а небольшое возрастание массового достатка будет отвлекать от растущих социальных диспропорций. Эта логика, уже активно применяющаяся в Китае, уже скоро может стать здравым смыслом большинства лояльно настроенных к Китаю стран.