Куат Акижанов (PhD), ассоциированный профессор Высшей школы экономики КазГЮУ им. М. Нарикбаева, руководитель Научно-исследовательского центра политической экономии. До учебы в докторантуре и научно-исследовательской работы в Великобритании более 15 лет проработал на государственной службе, в том числе в администрации президента, министерствах юстиции, финансов и труда и социальной защиты.
Какие важные процессы в экономической и социальной политике Казахстана завершились, начались и продолжались в последние 30 лет?
Главный процесс последнего тридцатилетия − это неолиберальная реструктуризация, которая началась под видом реформ в 1990-е годы, продолжалась до сих пор и никак не закончится.
Неолиберализм – это социально-экономическая модель, основанная на принципах ничем не сдерживаемого рынка. Её основные принципы это: приватизация, дерегулирование финансового сектора и либерализация международной торговли, сокращение социальных расходов, и, главное, коммерциализация всех видов человеческой деятельности. Даже госуслуги стали предоставляться на принципах рыночных отношений.
Реализация этой модели не заканчивается потому, что мы втянуты в процесс глобализации, в котором обречены на периферийное положение. После 1991 года в мировом разделении труда нам могли предложить только эксплуатацию и вывоз наших природных ресурсов, чтобы «не нарушать» устоявшуюся глобальную цепочку поставок.
Взамен наш компрадорский класс получил возможность участвовать в перераспределении доходов от продажи сырья. Напомню этимологию происхождения португальского слова comprador – «покупатель». В европейских колониях Восточной Азии под этим словом понимался слуга местного происхождения, который занимался покупками для своего хозяина на местном рынке.
Приватизация стала ключевым инструментом в построении неолиберальной модели?
Да, в момент распада социалистического блока приватизация, как и другие части программы «шоковой терапии» − либерализация торговли и финансов; ужесточение денежно-кредитной политики − стала представляться неким лекарством, горьким и сильным, но необходимым для выздоровления. Главными проводниками приватизации начиная с 1980-х годов были Всемирный банк, Международный валютный фонд и Всемирная торговая организация.
Во всех странах, применивших рецепты Вашингтонского консенсуса (по названию места, где находятся главные штаб-квартиры МВФ и Всемирного Банка) произошло резкое падение уровня жизни, которого можно было избежать.
Но главной целью неолибералов был полный демонтаж социал-демократических институтов. В результате него общество должно было потерять доступ к механизмам, которые позволяют равномерно распределять доходы и гарантировать социальную защиту всем работникам.
Согласно мифам и пропаганде идеологов неолиберализма, приватизация создает «эффективного собственника» и «средний класс». На самом деле из-за политики массовой приватизации за последние десятилетия в таких странах, как Россия и Мексика, появился очень узкий класс супер-богатых или олигархов. Они ничего не создали, а просто оказались в нужном месте в нужное время.
Сторонники неолиберализма, например, не видят разницы между Карлосом Слимом и Джеком Ма. Первый является богатейшим человеком Латинской Америки и контролирует коммуникационную индустрию Мексики, которую удачно приватизировал благодаря серым схемам. Второй – тоже миллиардер, но принципиально другого типа. Благодаря инфраструктуре государства всеобщего благоденствия Ма не отправился толкать тележки на базар после того, как трижды провалил вступительные экзамены в вуз. Страна, в которой основные средства производства оставались в государственной собственности, и которая смогла гарантировать бесплатное и относительно хорошее образование, позволила Ма создать компанию Alibaba и стать миллиардером, а не рантье.
Оба этих примера, однако, помогали расширению неравенства. Средний класс, как средство против него, расцветает только в тех странах, где достойная зарплата и развитая государственная социальная сеть доступны для всех. В Казахстане же неолиберальная идеология позволила сконцентрировать ресурсы в руках узких групп.
На протяжении 30 лет эксперты не теряли веры в то, что ставка на рост ВВП − залог благополучия широких слоев. Насколько оправданной она была?
Рост ВВП по привычке используется в мейнстримном экономическом анализе для определения количественных параметров. Однако даже мейнстрим экономисты вынуждены признать, что рост ВВП далеко не точный критерий оценки социально-экономического развития. Есть множество «внешних эффектов», которые очень часто являются негативными последствиями экономического роста. Например, если страна производит слишком много винно-водочной и табачной продукции это приносит и выгоду, и рост ВВП. Но при этом возникает бремя медицинских расходов, связанное с плохим состоянием здоровья населения.
В этом отношении ставка на рост ВВП практически себя исчерпала. Из-за добычи сырья у нас в разы ухудшилась экология, восстановление которой будет стоить миллиарды. Новое поколение экономистов, например, Томас Пикетти, считает, что вывоз невозобновляемых природных ресурсов – это ни с чем не сравнимая растрата достояния страны. Сама зависимость от экспорта природных ресурсов хоть и обеспечивает рост ВВП, но не позволяет развивать промышленность, ведет к деградации агропромышленного комплекса страны.
Фото Алмаса Кайсара
Несомненно, при росте экономики происходит некоторый рост благосостояния населения. Но актуальными остаются вопросы о том, насколько рост ВВП устойчив, отражает ли он позитивные трансформации в структуре экономики и как распределяется доход по социальным стратам. Если в 2001 году доля доходов нефтегазового сектора в общем объеме экспорта составляла 53%, то к 2014 году эта доля увеличилась до 77%.
В это же время происходит концентрация доходов в руках 0,001% населения. По некоторым оценкам, Казахстан превратился в страну, где пятьдесят человек владеют примерно 50% всего богатства страны или 16% номинального ВВП.
Учитывая все это, как бы вы охарактеризовали тот политический порядок, который построил Казахстан за годы независимости?
С точки зрения политической экономии − которую никто не отменял и законы которой действуют независимо от того, признаем мы их или нет − в нашем государстве возник режим власти богатых, иначе говоря плутократии.
Как я уже говорил, самих богатых не так уж и много. Казахстан по паритету покупательной способности со своими $25 тыс. на душу населения занимает 49 место из 163 стран. Примерно в этой же категории такие страны, как Россия, Чили, Турция, Болгария, Аргентина, Латвия и Румыния. Последняя, кстати, считалась самой бедной страной Европы до того, как таковой стала Украина. Хотя все эти страны могут сильно отличаться друг от друга, за последние 30-60 лет они пережили радикальные трансформации, от тоталитарных режимов до относительно свободных, от социалистических и сравнительно равных форм распределения доходов до форм капитализма с резко усиливающимся имущественным неравенством.
Общее у нас также и то, что почти везде обещали построить «страну равных возможностей для всех» или «государство всеобщего благоденствия». У Казахстана были очень даже неплохие стартовые возможности. Но наша политическая элита сильно увлеклась неолиберальными реформами.
Думал ли Казахстан о том, чтобы выбрать другую траекторию развития? Если нет, то была ли у него в принципе такая возможность?
Из-за давления международных финансовых институтов и надуманного подхода TINA (“There is no alternative” или “альтернативы нет”) в Казахстане и других постсоветских странах был взят курс на экономический рост через привлечение иностранного капитала. Нашей идеей фикс, после промывки мозгов идеями «невидимой руки рынка» и «совершенной конкуренции», стало привлечение иностранных инвестиций.
Справедливости ради надо отметить, что неолиберальная экономическая модель доминирует и во многих других странах. Но мы бросились выстраивать рыночную экономику не задав себе главных вопросов: Какой мы хотим видеть свою страну? Какая форма рыночной экономики должна быть взята за идеал? И какая форма капитализма должна быть взята за основу?
Ведь в политэкономии существует несколько моделей капитализма. Есть, например, англо-саксонская модель либерального капитализма с низкими социальными гарантиями. Есть социально-корпоратистская модель Германии или Франции. Есть скандинавская модель крупных олигополий, контролируемых сильными профсоюзами и государством, как в Швеции и Дании. А есть восточно-азиатская модель государства развития, характерная для Японии и Южной Кореи.
Но проблема в том, что реальность гораздо сложнее того, что написано в учебниках по экономике. В реальной жизни у каждой страны есть задачи по созданию рабочих мест и повышению добавленной стоимости своей продукции, чтобы продавать выгоднее и повышать благосостояние своего населения. Есть и множество других факторов вроде «проклятия ресурсов».
В реальности же неолибералы заявляют: качайте нефть, ублажайте инвесторов, не суйтесь в машиностроение и не поддерживайте свой агропромышленный комплекс – они у нас «неконкурентоспособны». А если не хватает денег – занимайте на внешних рынках. Что мы послушно и делаем. Хотя это помогает лишь до очередного кризиса или девальвации национальной валюты, после которых нам становится тяжелее платить по этим кредитам.
Почему общество оказалось выключено из обсуждения траектории развития?
В самом начале была какая-то вера, что важнейшие вопросы социально-экономического развития должны обсуждаться кулуарно, без привлечения широких кругов общественности или гражданского общества. То есть, произошла деполитизация важнейших, по своей сути, политических вопросов. Они якобы должны были решаться узким кругом технократов, поскольку только они знают, как функционирует и должна функционировать экономика.
Для привлечения иностранного капитала технокоратам необходимо было подорвать переговорную силу рабочих, которых у нас после 1991 года по привычке представляло государство. В тот период госаппарат как раз стали подталкивать к тому, чтобы представлять интересы нарождающегося олигархата. Поэтому и произошел такой перекос в балансе сил – рабочий класс, по существу, остался незащищенным и без сильных и независимых профсоюзов.
Но так уже нельзя было поступать в XX, и тем более нельзя в XXI. Каким путем должна двигаться страна? Что можно и нужно сохранить? Как обеспечить равный доступ к экономическим ресурсам? Как создать гармоничное социально-экономическое развитие? Эти и тысячи других вопросов не могут быть правильно решены без участия широких кругов населения через представительные институты – парламент, профсоюзы, неправительственные организации и т.д. Инклюзивность, о которой у нас наконец заговорили и стали включать в различные программы, подразумевает, в первую очередь, участие самих граждан в решении социально-экономических вопросов.
Как люди попытались компенсировать отсутствие доступа к экономическим ресурсам? Если он не открылся через доходы, он появился в виде кредитов?
К сожалению, в нашей стране действительно наблюдается устойчивая и негативная тенденция роста кредитной задолженности. Это свидетельство крайне низкой заработной платы основной части населения. Это также свидетельство растущего экономического неравенства в стране. И обе эти проблемы признаются сегодня одними из ключевых, как в богатых странах, так и в бедных.
По некоторым оценкам, в 2019 году средняя доля ежемесячных доходов, потраченных на питание казахстанскими домохозяйствами, составила 47,6% от их общих доходов. В других странах, таких как Украина, Болгария и Молдова, которые также подверглись неолиберальной реструктуризации, эта доля составляла 50%, 36,5% и 43,8%, соответственно. Тогда как в Великобритании это соотношение было равно 10,6%, а в Финляндии − 11,7%. И добиться такого результата этим странам позволили сравнительно развитые и эгалитарные институты социальной защиты.
У нас часто представляют проблему растущей задолженности просто как поведение «финансово безграмотных людей». Говорить так не только аморально, но и безответственно. Люди вынуждены обращаться в микрофинансовые организации для удовлетворения базовых потребностей, а не для расширения бизнеса, как предполагалось во время запуска программ кредитования через частные финансовые учреждения.
Заемщики у здания агентства по регулированию и развитию финансового рынка. Алматы, 9 декабря 2021 года, фото Алмаса Кайсара
Везде в мире, будь это страны с высоким уровнем доходов или со средним, при падении уровня членства в профсоюзах происходит дисбаланс сил и интересов в сторону владельцев капитала. Это приводит к падению уровня жизни основной части населения. И мы в экспертном сообществе не видим, что Казахстан меняет приоритеты в социально-экономическом развитии страны.
Поэтому нам жизненно необходимо менять парадигму социально-экономического развития. По индексу социального прогресса за 2021 год Казахстан занимает всего лишь 68 место среди 168 стран. Например, «смертность от инфекционных болезней» − 66 место, «задержка роста ребенка» − 63 место, «доступ к улучшенной санитарии» − 74 место, «равный доступ к качественному образованию» − 63 место, «преждевременная смерть от неинфекционных заболеваний» − 144 место, «смертность, связанная с загрязнением атмосферного воздуха» − 132 место, «равенство политической власти по социально-экономическому положению» − 141 место, «доступ к правосудию» − 98 место. Абсолютное большинство данных показателей можно улучшить при проведении сбалансированной политики, сосредоточившись на качественных показателях, без высокого роста ВВП.
Что необходимо сделать Казахстану, чтобы улучшить свое положение?
Наши главные конкурентные преимущества – трудолюбивое и образованное население, а также наличие природных ресурсов. Но наши технократы с 2000 года одержимы концепцией «конкурентного преимущества», подменив ею идею «сравнительного преимущества», чтобы мы не сильно роптали на вывоз нашего сырья за копейки. Теперь нам говорят, чтобы усилить свои «конкурентные преимущества» надо еще больше преференций давать международным корпорациям, еще больше снизить налоги на них, чтобы они вывезли еще больше нашего сырья, и тогда у нас рост ВВП продолжится.
Но это замкнутый круг. И чтобы его разорвать, Казахстану необходимо внедрять новую экономическую политику. А для этого нужно новое экономическое мышление. Пока наш политический класс не осознает ущербность проводимой социально-экономической политики, наша страна будет «подхватывать» то один диагноз нездорового развития, то другой. Это и «проклятие ресурсов», и «ловушка средних доходов», и деиндустриализация, и «утечка мозгов», и т.д.
Я пока не вижу подвижек в сторону нового мышления. У нас в государственном финансово-экономический блоке преобладают чиновники со степенью МВА (деловое администрирование). Мода на нее существует с 1990 года, но эта сфера имеет такое же отношение к народному хозяйству, какое ветеринария к здравоохранению.
Неолиберальная идеология проникла очень глубоко не только в структуры государственного аппарата, но и общества. Это заметно и по публицистике в наших СМИ, и по учебным программам университетов. Например, если посмотреть на расписание студентов экономических курсов, мы не найдем там такой дисциплины, как политическая экономия. Нет также других важных предметов: истории экономической мысли; истории экономического развития; экономики развития (Development Economics); теории и практики международного развития и многих других.
Завтра эти выпускники напишут очередную госпрограмму о «радостях цифровой экономики». Но Казахстан не Сингапур, и точно не Эстония. Не в том смысле, что мы не можем заниматься инновациями – у нас много талантов. Но у нас и население почти 19 млн. человек, а не 2-4 млн. Мы – евразийская страна, а не островок с дефицитом земли. Нужно учитывать реалии нашей страны, развивать, например, агропромышленный сектор, а не финансовый, в котором сможет устроиться меньше 1% выпускников.
Но если говорить о сложившейся ситуации, есть ли в ней у Казахстана какие-либо возможности для устранения неравенства?
Механизмы для более равномерного распределения благ не изменились. В Казахстане очень низкая доля оплаты труда в ВВП − ниже 30%. Это показатель бедных стран. Пора уже понять, что развитые страны стали считаться богатыми именно потому, что сначала повысили заработную плату своим рабочим.
Я считаю, что экономическая демократия для нас важнее всех остальных вопросов. Ее надо рассматривать не как конечную цель, а как постоянный процесс. Это подразумевает внедрение прогрессивной шкалы налогообложения; защиту групп населения с низкими доходами, то есть большинство наших граждан. А значит надо внедрять регулирование цен на жилье, поддержку строительства кооперативного жилья, финансирование универсального общественного здравоохранения. Также пора навести порядок в кредитной деятельности наших финансовых организаций.
Начиная с конца XIX века и по сегодняшний день наиболее прогрессивные изменения происходят в тех странах, где достигается компромисс между трудом и капиталом. Такой компромисс возможно достичь только при жизнеспособных профсоюзах. У нас же сегодня бесправны перед отечественными и иностранными работодателями и госслужащий, и шахтер, и профессор университета. Государство должно перестать видеть в нас, в своих гражданах, конкурентов и нахлебников. Оно должно воспринимать общество как равного партнера и помощника, двигателя социально-экономического прогресса.