В феврале этого года президент Касым-Жомарт Токаев выступил с программным заявлением о либерализации экономики. Его основными положениями стали разгосударствление экономики, реформирование квазигоссектора и отказ от сдерживания цен на товары и услуги в прежнем объеме. Власть поговорила с председателем правления ФНБ «Самрук-Казына» Нурланом Жакуповым о том, как на фоне поручений президента меняется роль фонда в экономике, почему руководство «Самрук-Казына» не видит альтернатив повышению тарифов на услуги своих портфельных компаний, и что в ближайшие годы позволит увеличить стоимость этих компаний.
Как вы видите момент появления «Самрук-Казына» в 2008 году, зачем был создан такой фонд и считаете ли вы этот шаг оправданным?
Я до сих пор считаю, что это была очень здравая и правильная идея — объединить компании квазигоссектора в один фонд. И здесь очень важно целеполагание. Основная цель фонда — это увеличение долгосрочной стоимости компаний под управлением.
А в чем цель правительства или любого министерства? Их основные цели — регулирование и реализация социальной политики государства. Что-то про прибыль? Ни один госорган никогда этими категориями не мыслил. Поэтому нужен был «Самрук-Казына».
К примеру, у нас есть компания КТЖ, которой фонд владеет на 100%. Мы изо всех сил работаем над тем, чтобы КТЖ была прибыльной, чтобы выплачивала дивиденды нашему акционеру — правительству, и они шли в республиканский бюджет. И чтобы часть прибыли шла на обслуживание долга, модернизацию существующей инфраструктуры, расширение узких мест и строительство новых железных дорог.
При всем этом есть масса социальных направлений и обязательств. Что было бы, если бы КТЖ напрямую подчинялся правительству? Возьмем ситуацию, которая произошла перед новым годом. Один из областных акимов говорит: мне необходимо до нового года увеличить частоту рейсов пассажирских поездов из Астаны в областной центр. Сейчас ходит один рейс в неделю, а по причине нового года нужно несколько. На что я говорю: нам это экономически нецелесообразно. Загрузка на вашем направлении, к сожалению, очень мала. И здесь мы готовы пойти вам навстречу, но если будут соответствующие субсидии от профильного министерства, как это положено. А если бы КТЖ владело какое-либо из министерств, оно бы, ни секунды не думая, поставило бы дополнительные поезда, а затем бы выставило счет министерству финансов.
Поскольку правительство - и акционер фонда, и регулятор и госорган, отвечающий за социальную политику, здесь всегда есть конфликт интересов. Например, QazaqGaz покупает газ по одной цене, но продает его населению по цене ниже себестоимости. И у нас идут постоянные дебаты с антимонопольными органами по поводу справедливой цены на газ. И я говорю: чтобы QazaqGaz мог содержать газотранспортную инфраструктуру в надлежащем состоянии, нам необходим справедливый тариф, который покрывает как минимум себестоимость. Но с другой стороны на чаше весов есть социальный аспект. Повышение цен на газ, возможно, негативным образом затронет некоторые слои населения и компании из разных секторов, которые привыкли к нынешней ценовой конъюнктуре.
К слову о конфликте интересов: три стратегические цели «Самрук-Казына» создают впечатление о его наличии внутри фонда. С одной стороны это улучшение внутренних процессов в портфельных компаниях для увеличения их стоимости, с другой — инвестирование в новые компании, а с третьей — приватизация активов для сокращения доли государства в экономике. То есть первые две цели направлены на удержание и увеличение числа активов под управлением, а вторая — на их сокращение. Как уживаются между собой эти разные направления?
Если вырвать из контекста эти три составляющие, то такое впечатление действительно может создаваться. Но в нашем случае всё мне кажется очень логичным и правильным. Как я уже говорил, наша задача — это увеличение долгосрочной стоимости активов фонда через лучшие стандарты корпоративного управления. Мы уделяем этому большое внимание. Это приводит к оптимизации тех или иных расходов, и по идее должно приводить к повышению эффективности через увеличение соответствующих финансовых показателей.
Инвестиции здесь тоже выглядят очень логично. У нас есть транспортно-логистический потенциал или, например, нефтехимия. Казахстан ставит для себя задачу уйти от сырьевой направленности экономики в смежные переделы с более высокой добавленной стоимостью. И вот на примере нефтегазовой отрасли мы развиваем нефтехимию. В Атырау наша дочерняя компания «КазМунайГаз» запустила проект по производству полипропилена в 2022 году. Недавно закончились пусконаладочные работы, следующий этап — производство полиэтилена, огромный проект. Параллельно мы с нашими иностранными партнёрами развиваем это направление через проект «Бутадиен».
Такие проекты создают дополнительные рабочие места, создают дополнительный поток налоговых отчислений, и, самое важное, повышают компетенции казахстанцев. Все эти проекты коммерчески привлекательны, они начаты не просто чтобы проинвестировать их и забыть. У них будет срок окупаемости — 5-7 лет. А с 8-го года, если говорить в среднем, наши проекты должны зарабатывать и приносить соответствующую прибыль нам и нашим партнерам.
Теперь что касается снижения доли государства в экономике. Во-первых, у нас есть ряд непрофильных активов, которые мы реализуем в рынок, и они не влияют на нашу финансовую устойчивость и финансово-экономические показатели. Во-вторых, выход на фондовые рынки. Если мы сейчас продадим 20%-ю долю того же КТЖ или QazaqGaz на фондовом рынке, то у нас появятся деньги, которые мы можем вложить в проекты, способные увеличить доходность компаний фонда, и, соответственно, их стоимость. Это также способствует еще более высокой прозрачности и стандартам корпоративного управления, потому что у публичных компаний уровень раскрытия информации на сегодняшний день — высочайший. У нас тоже один из самых прозрачных суверенных фондов, потому что мы делаем полное раскрытие по всем нашим активам.
Поэтому здесь никакого конфликта интересов я не вижу.
Этот вопрос важен на фоне постоянных призывов президента к тому, чтобы «Самрук-Казына» снизил долю в экономике. Если обращать внимание на его риторику, то создается впечатление, что фонд стоит на месте. Время идет, а крупнейшие 13 портфельных компаний остаются при вас. Вы проводите IPO, но в основном продаете небольшие доли. И часто вас критикуют за это, но вы все равно отдаете предпочтение тому, чтобы государство оставалось основным владельцем этих активов. В чем все-таки ваша мотивация здесь?
Хороший вопрос. То, что в наших руках сосредоточены активы, сопоставимые с половиной экономики Казахстана — это заблуждение. На конец 2023 года они составляли порядка $80 млрд, а ВВП у нас был порядка $260 млрд. То есть активы фонда к ВВП составляют около 30%. А доля самого фонда не превышает 7% от ВВП.
Правительство провело большую работу по снижению присутствия государства. Да, мы остаёмся акционерами основных 12-13 системообразующих компаний, но мы не во всех 100%-е акционеры. Я, в частности, говорю о “Казахтелекоме” и “Казатомпроме”. А в “Эйр Астане” наша доля вообще равна 41%. Тем не менее мы остаемся крупными акционерами и влияем на процессы принятия решений.
Для чего это нужно? Чтобы был баланс. Есть мнение, что государство не является эффективным собственником и управленцем, в отличие от частного бизнеса. Хотя есть и нерадивые частные компании, которые банкротятся — как у нас в стране, так и за рубежом. Нельзя этим лозунгом руководствоваться просто так. Есть хорошие кейсы, когда государство показывает отличные результаты по управлению компаниями или направлениями бизнеса.
Если мы откроем учебник макроэкономики, там есть разделы фиаско рынка и фиаско государства. Когда происходит фиаско рынка? Например, когда нужно организовать освещение улиц. Если отдать это в рынок, то каждый построит освещение возле своего дома и все. Кто-то скажет, что ему вообще не нужно освещение, поскольку освещения соседа вполне достаточно. И будет кавардак. Поэтому государство взяло на себя эту функцию.
И можно провести параллель с нашими портфельными компаниями. Необходимость государства здесь присутствовала, потому что политика в этих направлениях бизнеса должна проводиться в интересах граждан всей страны.
А что все-таки первичнее для фонда: экономические параметры вроде повышения прибыльности компаний или социальный аспект? Из какой перспективы вы выстраиваете свои операции?
В законе о фонде чётко сказано, что основная цель фонда — это увеличение стоимости активов под управлением. Но это не значит, что мы оголтело несёмся за сверхприбылью. Мы — законопослушный и социально ответственный корпоративный гражданин.
Ежегодно через нашу 100%-ю дочернюю некоммерческую организацию «Samruk-Kazyna Trust» мы оказываем благотворительную помощь в размере порядка 10 млрд тенге, причем не только в регионах нашего присутствия. Мы сфокусировались на инклюзии и занимаемся реабилитационными центрами для детей с особыми потребностями. На конец этого года у нас будет работать 50 таких центров, которые помогают таким детям.
Хотел бы тогда вернуться к теме субсидий, а также стоимости товаров и услуг внутри фонда. Вы разделяете мнение многих аналитиков о том, что они сейчас не на справедливом уровне. Почему это так? Как быстро должны повышаться тарифы, чтобы цены пришли к равновесному, на ваш взгляд, уровню?
Здесь нужно немного уточнить ваш вопрос, потому что мы никакие субсидии не получаем. Мы как фонд субсидируем экономику Казахстана на сумму около 1,2 трлн тенге. Что это значит? Это значит, что КТЖ, как и другие компании фонда, за прошлый год продал товары и услуги по цене ниже себестоимости. КТЖ просубсидировал экономику на сумму порядка 700 млрд тенге. То есть его тариф не включал какие-то плановые предупредительные ремонты. Какие-то работы перекрывались не тарифами, а другой статьей доходов компании, например, доходами от транзита грузов. Хотя все это должно учитываться в тарифе.
QazaqGaz просубсидировал экономику на сумму порядка 175 млрд тенге. QazaqGaz покупает газ по одной цене, и продаёт ее по другой цене, которая ниже. И эту разницу он компенсирует за счёт продажи газа на экспорт. Но к 2026 году мы планируем нулевой экспорт газа, потому что потребности нашей собственной экономики растут. Поэтому модель в средне- и долгосрочной перспективе неустойчива.
Но опять же за один год невозможно поднять тарифы, чтобы прийти к точке равновесия. Это окажет серьезное влияние на инфляцию и уязвимые группы населения. Мы против шоковой терапии, против резких ценовых скачков. Мы сейчас обсуждаем с уполномоченными государственными органами и регуляторами поэтапное повышение тарифов в течение нескольких лет, чтобы это не сильно повлияло на социальную обстановку. В идеале мы хотели бы дойти до точки безубыточности в течение 3 лет. Наше предложение по повышению тарифов находится в рамках таргетируемого инфляционного коридора.
Нам это нужно в первую очередь для того, чтобы снизить темпы износа нашей основной инфраструктуры. Например, на начало прошлого года наша магистральная железнодорожная сеть была изношена на порядка 57%. В целом, в зависимости от отрасли и инфраструктуры, износ составляет 50-70%.
Вы говорите, что кроссубсидируемые направления исключали все, что связано со снижением износа инфраструктуры. Почему тарифы изначально были устроены так, что ремонт и модернизацию они не покрывали?
Вопрос о кроссубсидировании в тарифах на инфраструктурные услуги, такие как транспорт, коммунальные услуги и другие, касается фундаментальной проблемы баланса между доступностью услуг для всех слоёв населения и необходимостью поддержания и модернизации инфраструктуры.
Кроссубсидирование — это механизм, при котором одна группа потребителей платит более высокие тарифы, чтобы компенсировать более низкие тарифы для другой группы. Это часто применяется для обеспечения доступности базовых услуг для наименее обеспеченных слоёв населения или в районах, где обслуживание более дорогостоящее.
Тем не менее, когда тарифы устанавливаются на уровне, не покрывающем полные затраты на обслуживание и обновление инфраструктуры, это может привести к её постепенному износу.
В результате, если тарифы не обеспечивают достаточного финансирования для поддержания и обновления инфраструктуры, это ведет к ухудшению качества услуг и увеличивает риск серьёзных сбоев в системе. Это, в свою очередь, может требовать ещё более значительных затрат в будущем для восстановления уровня инфраструктуры.
Я отвечу вам такой аналогией. Представьте, что единственный источник вашего дохода — это частный извоз. Перевезти человека из точки А в точку Б стоит 100 тенге. Но чтобы что-то заработать нужно 110 тенге. А вам говорят: нет, вы будете за 70 тенге возить. И вы возите, но вам при этом нужно заправлять машину, питаться самому, проходить плановый техосмотр, откладывать деньги на новую машину и многое другое. Но вы не можете позволить себе этого. Вы закрываете только самые насущные и большие потребности — питание и бензин. А все остальное перекрываете побочным заработком. У нас получалось так же.
В Казахстане проводились разные инфраструктурные программы, в том числе «Тариф в обмен на инвестиции», а также точечно привлекались деньги на модернизацию инфраструктуры. Но эти вложения ситуацию, как мы видим, не особо улучшили. Где гарантия, что после повышения тарифов износ действительно снизится?
Вопрос хороший. В Казахстане еще в 2000-е годы принимали программу «Тариф в обмен на инвестиции», чтобы подготовиться к Азиаде и обновить всю инфраструктуру по части электроэнергетики. И, действительно, на участках, которые затронула эта программа, износ сегодня ниже. Мы это видим по алматинскому энергоузлу, и по Астане. Но по другим регионам, где программы не было, мы видим больший износ.
Практика «Тариф в обмен на инвестиции» себя оправдала. И если сейчас у нас будет справедливый тариф, который будет учитывать всю производственную себестоимость, плюс амортизацию и планово-предупредительные ремонты, это будет иметь положительный эффект.
В случае шоков — климатических, геополитических, экономических — вы готовы корректировать свои планы? Будет ли растягиваться период повышения тарифов?
В случае каких-то шоков мы будем садиться с регулятором, и, может быть, регулятор опустит этот тариф. Они не обязательно должны нас спрашивать по поводу тарифов. Но вот сейчас сложился такой дисбаланс, что наши тарифы низкие, и у нас есть понимание с правительством, что эту ситуацию надо исправлять. Мы будем неизбежно это делать, но взвешенно и плавно.
Вопрос про дивиденды по всему портфелю ваших компаний, которые вы выплачиваете в бюджет. Почему до недавнего времени они оставались не такими большими? Почему уровень возрос в последние два года и есть ли еще потенциал для их роста?
Согласно дивидендной политике, базой для расчета дивидендов является денежный поток от операционной деятельности, представленный как раз дивидендами, полученными фондом от портфельных компаний.
Размер дивидендов определяется от суммы свободного денежного потока с учетом потребностей компаний в покрытии затрат, в том числе на обслуживание долга, поддержания уровня финансовой устойчивости, затрат на поддержание производственных активов и реализацию инвестиционных проектов.
При этом стоит понимать, что в портфеле группы имеются растущие компании, компании, предоставляющие социально-значимые услуги. Часть генерируемого дохода идет на кросс-субсидирование и поддержание производственных активов.
За прошлый год в качестве дивидендов мы выплатили 238 млрд тенге (в 2022 году — 170 млрд тенге). Рост дивидендов связан с потребностями нашего единственного акционера — правительства. С другой стороны, мы хотим быть полезными нашим акционерам.
Но важно понимать, что у «Самрук-Казына» нет других источников дохода. Он получает только деньги от портфельных компаний. В среднем за год сумма дивидендов, которые поднимаются на корпоративный центр, составляет порядка 500 млрд тенге.
В прошлом году из 500 млрд тенге мы 238 млрд отдали в виде дивидендов правительству. Еще 67 млрд мы в соответствии с законом перевели в фонд «Қазақстан Халқына».
Порядка 133 млрд мы направили на прочие распределения, то есть дополнительную социальную нагрузку, такую как строительство перинатального центра, центра экстренной медицины, строительство инфекционного центра в Алматы.
А с 2018 года мы выделили на финансирование социальных проектов 581 млрд тенге. В том числе на восстановление различных объектов после ЧП в Арыси, закуп вакцин против коронавируса, финансирование образовательных учреждений, строительство социальных и медицинских объектов и так далее.
За прошлый мы отдали почти 90% нашего дивидендного дохода на нужды государства. Хотя нам нужно обслуживать долг, имеющийся не только на портфельных компаниях, но и на самом фонде. Плюс, как мы говорили раньше, нам нужно сократить высокий износ через вложение в новые проекты, чтобы расширить мощности.
Еще у нас порядка 100 новых проектов на сумму 49 трлн тенге. И нам нужно иметь 14 трлн тенге, чтобы вложить их в капитал, а все остальное привлечь как долг. Но мы сможем сделать это только если тарифы будут коммерчески привлекательными, позволив нам брать деньги у международных финансовых институтов, которые отнюдь не альтруисты и должны зарабатывать, чтобы выплачивать дивиденды своим акционерам.
Получается, что мы стоим перед вызовом из-за большого ограничения по тарифам.
У вас действительно есть очень разные обязательства: и по кредитам, и по дивидендам, и по налогам, и по реинвестированию. Учитывая это, вы все равно ставите себе цель довести стоимость портфельных компаний до $100 млрд долларов с нынешних $80 млрд. Насколько это достижимо при такой финансовой нагрузке?
У нас есть понимание как к этой цели идти. У нас есть 5 направлений по точкам роста. Про два мы уже говорили: это повышение эффективности корпоративного управления, а также поэтапное приведение наших тарифов к точке безубыточности.
Третья точка роста — это привлечение прямых иностранных инвестиций. Мы себя видим как катализатор прямых иностранных инвестиций. Исходя из нашей текущей бизнес-модели мы делаем совместные предприятия с иностранными компаниями. Буквально до вас я встречался с китайской компанией China Power International Corporation, с которой мы строим ветрогенерационную электростанцию мощностью 1 ГВт. У нас там 35%-я доля. Мажоритарную долю мы оставляем для стратегического инвестора, и мы оказываем всю необходимую административно-техническую поддержку на территории Казахстана. То есть мы отрабатываем все по участку земли, по подведению коммуникаций, по получению необходимых решений исполнительных органов и т.д. И, вкладывая 35% в капитал, мы несем бизнес-риски вместе с иностранным партнером, что повышает доверие к таким проектам. У нас по такой модели реализуется 10-12 проектов на сумму более $10 млрд.
Четвертая точка роста — у нас есть около 100 потенциальных проектов на общую сумму 49 трлн тенге, начиная от транспортно-логистической сферы, заканчивая возобновляемыми источниками энергии.
А пятая — развитие высокотехнологичных секторов производства. Например, в нефтегазохимии. Это проекты «Бутадиен», «Полиэтилен». Или проект по внедрению сотовой связи поколения 5G в области цифровизации.
В последнее время вы заметно активизировали переговоры с иностранными компаниями. Помимо катарских инвесторов обсуждается много сделок с российскими. Причем в разных отраслях — от атомной промышленности до нефтяной. Как вы определяете с каким инвестором работать? И какое значение для вас имеют здесь санкции? Потому что некоторые акционеры вашего партнера, компании «Сибур», участвующей в проекте по производству полипропилена, находятся в санкционных списках.
Мы работаем со всеми странами и географиями. Мы работаем в рамках действующей законодательной среды. Как я уже говорил, мы являемся законопослушным корпоративным гражданином, и соблюдаем все санкционные ограничения, которые имеются в тех или иных отраслях.
Что касается «Сибур», сама компания не находится под санкциями. Возможно, там кто-то был или сейчас есть в акционерах, но они не принимают участие в операционном управлении. В любом случае, перед заключением каждого меморандума и договора мы обязательно проходим комплаенс проверку. У нас для этого есть специально обученные коллеги. У нас есть программное обеспечение, которое позволяет делать комплаенс проверки, и мы постоянно мониторим те или иные санкционные базы и списки.
И у нас есть отношения со многими финансовыми институтами и компаниями: от Японии до США.
То есть дело не обстоит так, что у кого-то есть преимущество перед остальными?
Нет, вообще нет. И мы всегда действуем в рамках законодательного поля, соблюдаем всё действующее законодательство.
А почему у россиян стали вызывать такое повышенное внимание казахстанские активы?
Об этом, конечно, лучше спросить их самих. Но это говорит, наверное, о том, что в Казахстане хороший инвестиционный климат. Потому что компании со всего мира готовы идти сюда, инвестировать и реализовывать совместные проекты. Это показатель хорошего климата, что здесь правильная корпоративная и юридическая среда. А группа компаний «Самрук-Казына» является для них надежным партнером.
Но во всех наших проектах, будь то с российскими, китайскими, американскими, катарскими и эмиратскими компаниями мы руководствуемся, в первую очередь, своими корпоративными интересами.
Когда была совершена сделка по Будёновскому месторождению, у граждан возникло беспокойство, что Казахстан теряет контроль над ключевыми сырьевыми активами. Но вы неоднократно говорили, что основная доля владения во многих проектах остается за Казахстаном. И все же, планируете ли вы полностью продавать или давать абсолютное право на реализацию каких-либо проектов инвесторам?
Разговор об уране — это одно, а о железной дороге — это другое. Если речь идет об уране, то есть закон, в соответствии с которым нацкомпания «Казатомпром» при любом раскладе должна владеть не менее чем 51% в любом урановом активе. И мы не можем его нарушить. Что касается «Казатомпрома», то мы не планируем какие-то урановые активы к отчуждению.
Аналитики часто критикуют портфельные компании вашего фонда за высокую закредитованность, называя это скрытым государственным долгом, с которым государство может не справиться в ситуации резкого и сильного кризиса. Насколько «здоровыми» с финансовой точки зрения вы считаете свои портфельные компании? И насколько фонд в силах выполнять обязательства по их кредитам?
Текущий уровень долга группы компаний «Самрук-Казына» находится на приемлемом уровне. У нас есть финансовые коэффициенты, такие как долг на EBITDA, которые мы на ежеквартальной основе мониторим. И сейчас эти коэффициенты для нас как для группы находятся на достаточно комфортном уровне. Поэтому я не вижу никаких рисков с выплатой долгов, которые есть по группе «Самрук-Казына».
Но учитывая пайплайн проектов на 49 трлн тенге, который у нас сейчас есть, уровень нашего долга будет расти. Мы частично будем финансировать эти проекты за счет долга. И это стандартная практика во всем мире. Мы внимательно будем относиться к росту долга, чтобы обеспечить должную финансовую устойчивость фонда.
Наш кредитный рейтинг сейчас равен суверенному кредитному рейтингу. У Казахстана он составляет BBB по оценке S&P, это означает, что мы стабильная организация с точки зрения финансовой устойчивости в моменте.
Но в случае чего вы можете рассчитывать на помощь государства, верно?
Вопрос немного некорректный. Прямо сейчас у нас приемлемый уровень долга. Нам не нужно думать про «в случае чего». Мы уверены и комфортно себя чувствуем в части обслуживания наших долговых обязательств.
В феврале президент делал программное выступление о том, что нужно либерализовать экономику. Что это значит для фонда, который в существенной степени определяет направление экономики, при его нынешней конфигурации?
В рамках либерализации экономики мы должны утвердить справедливые тарифы. Тогда экономика сбалансируется. Тогда наши дочерние компании смогут сократить накопившийся износ инфраструктуры, смогут кредитоваться у финансовых институтов, расширять инфраструктуру и узкие места.
Ещё раз подчёркиваю, что фонд — это лишь 7% от ВВП. Мы не такие большие, как кажется, но мы привержены поддержке отечественных товаропроизводителей. И вся наша правовая закупочная база нацелена на их поддержку. Более того, в начале апреля, чтобы поддержать инициативы, заявленные правительством по 6%-ному росту ВВП в этом году, приняли ряд поправок и новелл в правила своих закупок на нашем совете директоров. Они дают еще больше преференций отечественным производителям.
Мы также нацелены на поддержку МСБ, и для этого внедрили интернет-магазин sk.kz. Цена одного лота там должна быть не ниже 14,8 млн. тенге. Эта платформа нашла большую поддержку среди местных представителей МСБ. И объем торгов растет из месяца в месяц. Мы думаем, что к 2029 году мы доведем объем закупок товаров через платформу до 100 млрд тенге в год.