Баян Есентаева, продюсер: «Мне уже не больно»

Зарина Ахматова, Мадина Аманова, Vласть

Фото Жанары Каримовой

После того, что случилось с продюсером и актрисой Баян Есентаевой, общество разделилось на тех, кто считает, что известный человек не принадлежит себе и тех, кто готов был признать право медийной личности на приватную жизнь. Сама Баян большую часть времени за последние пять месяцев проводила за рубежом, приезжала на суды и дала лишь одно видео-интервью, попытавшись объяснить, что произошло в ее семье. Но ажиотаж не угасал. Мадина Аманова и Зарина Ахматова поговорили с продюсером впервые после того, как суд озвучил решение – приговорить мужа Баян к 9 годам заключения. Почему она решила его простить, почему не изменила фамилию, почему больше никого не винит, как складывается теперь ее жизнь и как она переживала случившееся – Баян Есентаева рассказала в интервью Vласти. 

Она приходит минута в минуту - тоненькая, на каблуках, в яркой кофточке с прямой спиной, заказывает кофе и рассматривает телефон. Мы просим сказать, когда она будет готова к разговору. «Я готова», - отрезает она, и зеленоглазый ее взгляд загорается всей стране знакомыми искрами. Она слишком привыкла быть Баян Есентаевой и все случившееся (ей это важно) наверняка повлияло на нее, но не повлияло на ее манеру держаться и говорить. Хотя разговор, мягко говоря, не из простых.

Зарина: Баян, мне бы хотелось сразу спросить - есть ли вопросы, которые бы вы вообще не хотели затрагивать в интервью?

Баян: Нет, давайте вы будете спрашивать, и я скажу: «Я не буду отвечать на этот вопрос».

Зарина: Хорошо. Тогда мы начнем. Часто нас, Vласть, спрашивают, почему мы не освещали нон-стопом события, произошедшие с вами.

Баян: А вы не освещали?

Зарина: Нет.

Баян: Надо же. Я думала, все освещали.

Зарина: Для нас важно человеческое, и этим мы тоже измеряем профессионализм. Для меня открытый вопрос - действительно ли мы поступили верно, но почему-то позиция по нему у нас с руководством была единой. Я вам это рассказываю, чтобы вы понимали, что некоторые вопросы нам придется задавать не потому что это погоня за сенсацией. А потому что мы не можем не задать их - ответы на них ждут читатели.

Баян: Я все понимаю. Это мое первое такое расширенное интервью после интервью Динаре Сатжан. Я это сделала вынужденно как раз по той причине - неэтичности, по которой двигались некоторые средства массовой информации. После произошедшего я закрылась от всего мира, отключила все свои телефоны. Я понимала, какой бум в стране по этому поводу. И все это время я старалась быть вне страны. Я вернулась фактически три дня назад. Интервью для Динары Сатжан было вынужденным, чтобы хоть как-то прояснить все, и чтобы люди перестали так реагировать на мою ситуацию. Но ничего не поменялось, вопрос этики остался открытым.

Зарина: Но я могу объяснить вам эту логику. Она заключается в том, что человек, у которого только в Instagram 2 миллиона подписчиков, автоматически несет  в некотором смысле ответственность за них. И поэтому я хочу задать вам вопрос, ответ на который, наверное, должен прозвучать от вас. Вы написали, что простили мужа. Что вы вкладываете в эти слова? Ну, и уже, может быть, пора вам самой что-то сказать этим 2 миллионам девочек, за которых все так переживают.

Баян: Вы знаете, когда я зарегистрировалась в Instagram и Twitter, меньше всего я думала о том, что у меня будет самое большое количество подписчиков в нашей стране, мне просто посоветовали, и я решила - почему, нет? И меньше всего в жизни я говорила о том, чтобы с меня брали пример. Любой пример. Да я вообще никогда об этом не говорила, если вы следите за моим творчеством. Я никогда не била себя в грудь и не говорила, что все, что я делаю - это пример для подражания. Ни в коем случае. Никогда такого не было. И сейчас мне говорят: «Да, вы обязаны нести ответственность за всех тех, кто на вас подписан, всех тех, кто хочет быть похожим на вас, тех, кто вас любит или нет». 

На самом деле - я никому ничем не обязана. 

Мы все люди и мы все имеем право на ошибки. И так уж случилось, что мое портфолио, моя работа, привели меня к тому, что я теперь ответственна за тех, кто наблюдает за моей жизнью. Любое мое движение, любое мое слово, любой мой поступок, обсуждается в обществе и в СМИ.

Для того, чтобы простить мужа мне понадобилось фактически четыре месяца. Я вам сразу скажу - три месяца я была в абсолютно невменяемом состоянии, я была в глубочайшей депрессии, я пила антидепрессанты, лечилась у психологов, лечилась во всех странах мира, в которых я успела побывать. Это и Китай, и Франция - проходила обследования, делала иглотерапию… да чего я только не делала. У меня не было в принципе возможности думать обо всех, мне надо было восстанавливаться. И когда я стала приходить в себя, знаете, о чем я думала? Я вам расскажу. Я сидела за столом и говорила самой себе: «Меня зовут Баян, моя фамилия Есентаева, кто я собственно такая?» Состояние моей психики было на таком уровне. Я стала вспоминать - а что я сделала в этой жизни? А как я это сделала? Просыпалась утром, принимала душ и пыталась вспомнить, как я генерировала идеи. Вспомнить не получалось.

Сначала мне было физически, потом было больно душевно. Это гораздо тяжелее в моем случае, нежели физическая боль - физическую могут снять лекарствами. Тебя обезболивают – ты спишь. Это легче перенести, нежели то, что на меня обрушилось.

Потом, когда я поняла, что по закону ему светит от 15 до 20 лет за то, что он сделал, для меня это было такой шоковой терапией. Посадить человека на 15 лет… А это отец моих детей, я была глубоко за ним замужем. 22 года - это такой длительный срок, когда ты не то чтобы хорошо знаешь человека, ты его воспринимаешь своим продолжением. Это как твоя нога, как твоя рука…

Я впервые поговорила с ним по телефону лишь по прошествии трех месяцев. 

Я сама решилась поговорить с ним. Для меня это было очень важно, я не была готова съездить к нему на свидание. И мы разговаривали с ним час…

Я всегда говорила о том, что у меня был замечательный супруг - и это правда. Если не учитывать каких-то нюансов моих личных, то женщина могла бы быть с ним очень счастливой, потому что он отличный семьянин и отец. Я часто говорю это, и это правда. К сожалению, о том, что случилось с нами, узнала вся страна. И конечно, он не думал об этом резонансе. Он хотел сделать больно, прежде всего, своей жене, а не медийной персоне Баян Есентаевой. И то, что разразилось… Я не ожидала такого, и меньше всего об этом думала…

Вообще о том, что происходит за стенами клиники, в которой я лежала, я догадалась через неделю. Все это время мне никто не говорил, и я даже об этом не думала. О том, что пресса дежурит… Я - человек, женщина, мне больно. Я просто лежала в больнице. Кстати, пользуясь случаем, я очень хочу поблагодарить эту больницу, всех врачей, которые спасли мне жизнь. Пожалуйста, оставьте эту благодарность в тексте.

Так вот, я лежала в больнице. И не знала, ни про прессу. Ни про ту фотографию из больницы, которая гуляла в Сети...

Зарина: По этой фотографии тоже было много вопросов - у вас есть претензии к медсестре, которая её тайно сделала?

Баян: Вы знаете, после того, что произошло, у меня вообще ни к кому больше нет претензий. (Смеется) Это на ее совести. Когда я увидела эту фотографию, мне меньше всего было стыдно. Это я. Чего мне стыдиться. Человек меня сфотографировал, когда я ничего не могла сделать. Я думаю, что Бог все видит, так поступать - бесчеловечно… Я не стала узнавать, ни как ее зовут, ни кто она такая. Я перестала реагировать на обиды, на агрессию, на плохие слова, на то, что пишут в интернете… Мне уже не больно. 

Зарина: Когда вы решили поговорить с мужем по телефону, вам было страшно? Непосвященным из того, что вы озвучили, могло показаться, он пытался вам что-то доказать, сломать…

Баян: Вы знаете, он меньше всего думал о том, что он хотел меня сломать. Все это время он поддерживал меня. Я не могу сказать, что я святой ангел…

Зарина: Это была ревность?

Баян: Это была ревность, да. Я вам еще раз говорю, он хотел сделать очень больно не Баян Есентаевой, а своей жене. Это наши личные… не то, чтобы недопонимания. Я всегда знала, что он именно так отреагирует. Потому что у него ко мне всегда была даже не безумная любовь, а какая-то болезненная. Я 22 года жила в огромной любви. Наверное, когда она такая большая, не каждый сможет это вынести. Вот, собственно, я и не вынесла...

Мадина: При этом вы сказали в интервью, что никогда и никому не говорили о том, что любите его.

Баян: Да.

Мадина: И ему тоже?

Баян: И ему тоже.

Мадина: Может быть, в этом причина?

Баян: В этом причина основная и есть.

Зарина: Вы поговорили с мужем по телефону. Вы тогда приняли решение о прощении?

Баян: Нет, я приняла решение после того, как побывала в Индии, я ходила по всем храмам. Я видела очень много людей - бедных, несчастных и наоборот - счастливых и улыбчивых. И вообще философия этой страны, она немного меня изменила. Там счастье человека не зависит от его состояния или социального статуса. Я увидела, как миллиардер обслуживал бедных людей в храме, мыл полы, жарил лепешки и ел вместе с ними на полу. Я поняла, что счастливым можно быть в любом положении… Вы знаете, мы - очень злые. То, что творится в социальных сетях - это ужас, это и есть наше отражение, отражение агрессии, злости, зависти. И эту неделю в Индии я молилась все время - в разных храмах, мне было все равно, мусульманский это храм или католический, православный или индуистский. Я была везде, и там я решила, что надо быть счастливой вне зависимости от того, что с тобой случается. Я приехала уже с этим решением. И поговорила с мужем.

Зарина: Был ли у вас страх перед ним – вот сейчас его позовут к телефону?

Баян: Уже не было. До этого был страх - я закрывалась, я никуда не выходила, боялась людей, особенно мужчин. Я понимала, что это временно, что это депрессия. Боялась того, чтобы ко мне кто-то близко подходил, дотрагивался. Знаете, дошло до того, что как-то я сидела в ресторане и ко мне подошел здоровый такой мужчина, официант, и у меня началась паническая атака - мне казалось, что у него нож… Ну, то есть, я понимала, это стресс, все пройдет. Даже сейчас прошло всего пять месяцев - это маленький срок, чтобы сказать, что я твердо стою на ногах, у меня все в порядке, конечно, я могу срываться. Люди, бывает, садятся на жесточайшие антидепрессанты, начинают нюхать, колоться… ломаются. И был такой момент в моей жизни, когда я думала, что и я сломалась. Показалось, что все.

Зарина: Это связано с этой ситуацией?

Баян: Да. И я думала, что все, я больше не поднимусь, я больше не красивая, я больше не та Баян, я больше не смогу генерировать идеи, придумывать. Я больше не смогу снимать или сниматься. Но я понимала, какая ответственность на мне: мои родители, мои дети, моя компания. Мои проекты, мои подписчики и мой характер. Я всегда относилась с уважением к самой себе, не могу сказать, что с обожанием, но я всегда себя уважала. И я подумала, что если я перестану себя уважать, и скажу: «Все, Баян, ты тряпка, у тебя больше ничего никогда не получится», ничего бы и не получилось. Но у меня, видимо, с рождения присутствовала железная воля. И вот сейчас я в абсолютном сознании даю вам интервью, выверяю слова, нужно было время. Да, я сейчас тоже не готова выворачивать горы. Я всегда представляла красивого коня, серебристого, огромную бескрайнюю степь и я на этом коне. Вот так я всегда себя видела. Это правда. Конь немного загнался, споткнулся, упал. Сейчас он лечится.

Зарина: Но вы в седле?

Баян: Но я в седле… Да. Коня я и сама загнала - и работой, и проектами, я работала так много, что выдернуть дважды в год по 10 дней на отпуск - было очень сложно. Сейчас я полгода в таком расслабленном состоянии. Три месяца - физически мне было больно, сейчас два месяца я восстанавливаюсь душевно. И сейчас 4-го декабря у меня уже первый съемочный день, я запускаю телесериал. Я просто подумала: надо начинать работать, моя жизнь - это мое творчество, мои идеи, я все это понимаю. 

Мадина: Мы с вами встречались в разные годы раньше, удивительно, что после произошедшего вы стали мягче… Даже голос поменялся. Это, наверное, связано, со всеми духовными практиками, о которых вы рассказывали. Простите, что возвращаюсь к ситуации с судом и приговором. Слово «прощение» общество воспринимает очень поверхностно. Могли бы вы проговорить эту ситуацию «я простила»?

Баян: Если сейчас я буду говорить: «Я права!», поверьте, все равно найдутся люди, которые скажут, что неправа. Я сразу и сказала - не надо брать с меня пример, это моя ситуация, моя личная и я его простила, как жена, как человек, как мать, как женщина. И я всегда знала, с кем я живу. Я всегда знала, что он был способен на это. И он всегда был… решительным. Давайте сейчас вернемся - все увидели его лицо за месяц до событий…

Зарина: Казино?

Баян: Да.

Зарина: Ну, вас же за это и не могут простить. Вы защищали мужа, выгораживали его, а потом…

Баян: Послушайте, он - мужчина. Если бы в казино подрался любой другой, не муж Баян Есентаевой, на это бы никто не обратил внимание. Ну, напился мужик, подрался – а тут преподнесли, как преступление века.

Зарина: Именно потому что его жена - Баян Есентаева.

Баян: Мужчина напился, проиграл крупную сумму, ударил дилера. Такое происходит сплошь и рядом - в ресторанах, в казино, на улицах, но поскольку ему не посчастливилось оказаться моим мужем, это стало преступлением. «Как так?! Как вы с ним живете?!»

Зарина: Я сейчас про другое - вы сказали, что это не он.

Баян: Ну, а что мне тогда надо было сделать? Конечно, мне было легче всего сказать, что это не он, чтобы просто меня не теребили, да. То, что у нас было дома - это другая история, через 22 года все это вылезло. Но дома он был другим человеком - он никогда домой не приносил ни эту агрессию, ни это поведение. Ну, такой человек. И это моя проблема была то, что он делал там, за порогом дома, и я с ней смирилась, и я с ней справлялась. И мое прощение, это -  мое прощение.

Зарина: Когда вы прощали, вы просто не хотели, чтобы его посадили надолго?

Баян: Я понимала, что мое прощение не поменяет закона. Что собственно и произошло, ему дали 9 лет. Но есть моя душа, мое сердце. Сейчас я могу спокойно ему позвонить и спросить, как дела. Это же лучше, чем мы останемся врагами и я скажу: «Я тебя ненавижу, никогда не прощу». Я по природе, по сути своей, не мстительный человек, не злой. Я отходчивая. Если я повздорила с кем-то, я могу забыть утром. Здесь я переосмыслила все через три месяца. Я 22 года с ним прожила и если вспомнить, чего было больше - хорошего или плохого, то хорошего было больше, поверьте.

Зарина: Он извинился?

Баян: Он не то, что извинился... Конечно, он раскаивается… Это вообще уму непостижимо, что сейчас происходит в его судьбе, голове, сердце… И чтобы мне это все не переносить на себе - слезы детей, давление родственников… я просто беру билеты и улетаю. Потому что я не могу это выносить, и до сегодняшнего дня я не могла. Да, я приезжала на суды, но все это время меня не было фактически в стране, потому что я не могу выносить давление общества, давление родственников, давление прессы, друзей… Я осталась реально одна в этой ситуации.

Зарина: А родители? Или все-таки, наше: «Подумай о детях»? «Что люди скажут?»

Баян: Мои родители в шоке находились долгое время.

 И я помню, когда мама зашла в палату после того, как я очнулась, у нее началась истерика. 

Мне неделю не показывали зеркало, я себя не видела, когда увидела, у меня самой началась истерика. Но тогда я выгнала маму из палаты, сказав: «Мама, меня жалеть не надо, если ты будешь так себя вести, больше сюда не приходи!». И после этого мама все поняла, Она приходила с улыбкой и с поддержкой, и до сегодняшнего дня ни папа, ни мама мне слова не сказали – никто не давал оценки ни мне, ни ему. У меня абсолютно интеллигентные родители, которые за все это время ни разу меня не укоряли. Вообще не комментируют. Я всегда была достаточно самостоятельным человеком и все решения я принимала сама, какие-то генеральные, я не знаю, плохо это или хорошо, я мало их обсуждала с кем-то - всегда была достаточно авторитарна и в работе, и в своих поступках и действиях. Поэтому родители для меня это, конечно, поддержка огромная. Мои дети, за которыми смотрит моя мама, потому что я не в состоянии этим заниматься, и это меня тоже коробит, потому что я всегда была хорошей матерью, и хочу оставаться ею. Я всегда плотно занималась детьми. Всегда. И хорошо, что я была всегда близка с детьми со своими, они обе проявили огромную стойкость, огромную внутреннюю культуру, которой я учила их. Ни одна не сказала - мама ты плохая, папа - ты плохой. Они обе сказали - это наш папа, это наша мама, мы вас любим, вы ошиблись. Все это время дети были рядом, это я не могла быть рядом, я хотела убежать, прежде всего, от самой себя.

Зарина: От самой себя слабой, от самой себя растерявшейся?

Баян: Наверное, хотя я и понимаю, что это временно. Сейчас я разделилась на две половинки, с одной стороны, слабая женщина, с другой - кремень. И сейчас нет борьбы между той Баян и этой, мы сейчас ладим, реально, я проявляю характер на работе. Буквально вчера у меня была перестановка кадров конкретная. И я могу отключить эту слабую Баян и включаться в работу. Возможно, это и хорошо, потому что я никогда и не была слабой Баян. Мне было очень важно много работать, я думала, что счастье - в проектах, в детях, и я немного забыла о том, что я женщина, если честно. И Мадина сказала, что я стала мягче, возможно, бог указал мне дорогу, чтобы я вспомнила, что я женщина. Что я могу плакать. Ведь никто не видел мои слезы до этого, несмотря на то, что в моей жизни хватало огорчений. Я никогда не хотела, чтобы меня жалели, показывать свою слабость, я себе этого не позволяла. И сейчас, по-моему, никто моих слез и не видел… Хотя дома я плачу. Особенно сейчас. 

Зарина: Вы смогли поговорить с дочками,  найти нужные слова? Как отреагировала старшая?

Баян: Я бы сказала, что моя старшая дочь - это мой учитель, Гуру, сейчас молодежь настолько продвинутая и начитанная. Я просто поражаюсь насколько моя дочь умнее и мудрее меня, ей 20 лет, но она мне говорит абсолютно женские вещи. Все это время мы очень часто разговаривали с дочерью… Младшая еще маленькая, а вот со старшей мы очень много говорили и мне это помогало больше, чем беседа с психологами. Я, общаясь с психологами, вообще не понимала, зачем они ковыряют мое детство. С каждым из них - их было всего двое - я встретилась всего один раз. Лучше я переговорю с дочерью, попью чай с мамой, мне станет лучше.

Мадина: Сейчас ситуация, когда личная история становится общественной. И этого не избежать, если ты как профессионал всю свою жизнь делал медийные проекты. Этот момент, когда личное и общественное переплетается и приходится убегать даже от семьи в другую страну… У вас поменялось отношение к медийному статусу? Я помню ваши прежние интервью, вы никогда не скрывали, что хотели быть известным человеком.

Баян: Какое-то время я думала о том, что не хочу возвращаться в медиа. Был такой переломный момент. Я думала, чем могу еще заниматься – общественной организацией, еще чем-то. Скажем так, я – не та женщина, которая закроет себя в четырех стенах и будет счастлива в приготовлении каш. У меня мышление шире, глобальнее. Скажем так, сейчас мои рамки, наоборот, расширились. Еще больше я хочу генерировать новые проекты, заниматься не только творчеством. Если до этого я занималась сугубо творчеством, мне было интересно только это направление – кино, сериалы, телевизионные проекты, актерское мастерство, мое присутствие на экране, то сейчас у меня другие цели и задачи. Единственное - мне нужно расставить приоритеты. Я ни в коем случае не хочу закрываться, уходить из медиа. Это то, с чем я родилась, мои родители – артисты. Это мое предназначение, я всегда об этом знала. Просто сейчас я хочу расширить рамки и то, что случилось в моей жизни, наверное, придало мне еще больше сил и профессиональных амбиций.

Я не могу сказать, что я – бедная, несчастная, меня сломали. Нет, меня сделали еще крепче. В моей жизни всегда были трудности, всегда были люди, которые мне эти трудности создавали – я пришла в эту ситуацию уже достаточно крепкой, с хорошим иммунитетом. У меня нет задачи нравиться всем, нет задачи быть любимой всеми. У меня есть свои личные задачи, которые я хочу воплотить в реальность. Так было всегда.

Мадина: Те изменения, что произошли и все еще происходят с вами – это зрелая реакция, реакция взрослого человека. Но мы все понимаем, что так получается только у единиц. Не у всех есть на это способности – физические, финансовые, ментальные. Вам не хочется этим поделиться? Это ведь следующий уровень мышления. Есть два миллиона девочек, которые хотят быть, как Баян, вы не можете это игнорировать.

Баян: Я и не хочу это игнорировать. Я говорила в интервью Динаре Сатжан, что хочу основать общественную организацию по защите прав женщин – я не шутила.

Мадина: Ни один из подобных фондов с вами так и не связался?

Баян: Нет. Я пока не углублялась в эту тему, потому что мне еще нужно восстановиться. Я должна прийти к этому очень подготовленной. И это один из тех проектов, которыми я хочу серьезно заниматься. Раньше я никогда не думала о том, как страдают женщины от бытового насилия. После того, что со мной случилось, ко мне только ленивая не подошла и не рассказала о том, что она тоже подвергается бытовому насилию. Я была в шоке. Я многих из этих женщин знала по двадцать лет, и они никогда не говорили, что подвергаются – периодически или регулярно – бытовому насилию. Врачи, косметологи, стоматологи, подруги, мамы и тети подруг – все сказали мне, все перестали стесняться. Может быть, я вообще стала первой в этой стране, которая сказала: да, такое случилось, да, у меня вот так. А что делать? Кто-то же должен это сказать?

Мадина: Вы даже говорили, о том, что, возможно, это должно было случиться с вами, чтобы на это обратили внимание.

Баян: Я очень верю в Бога и знаю, что он меня ведет. Мне говорят: тебя сглазили, на тебе порча, иди к бабке (Смеется). Я не хожу по бабкам, я не верю шарлатанам. Я знаю, что Бог меня ведет, и он послал мне такое испытание не просто так.

Зарина: Баян, до этой ситуации с вашим заявлением о прощении, пока все его не восприняли, как то: «она показала, что да, ее можно бить в живот ножом», люди понимали, что, возможно, вы что-то и перевернете. Я где-то прочитала фразу: «Баян – наша принцесса». Наверняка сложно быть принцессой, за которой наблюдают в таких масштабах. Я не буду выражать свою человеческую позицию относительно вашего поступка, но, как журналист, я вам скажу: общество, которое жаждало, как в гладиаторских боях, чьей-то крови, сейчас разочаровано вашим поступком. Если бы вы вышли к журналистам и громко заявили, что пойдете до конца, и поступок вашего мужа не может быть прощен, сейчас вы уже могли бы баллотироваться куда-нибудь. А теперь это вопрос, сможете ли вы возглавить ассоциацию помощи женщинам, пострадавшим от домашнего насилия…

Баян: Послушайте, я понимала, что его в любом случае не отпустят – он совершил преступление. Это мое личное прощение. Я уже говорила о том, что я с этим человеком прожила 22 года. И я уже говорила о том, что я – прежде всего человек. Я не хочу соответствовать правилам общества и тому, что оно мне диктует. Это мое решение. Я не хочу искусственно нравиться подписчикам и СМИ. Я никогда не хотела казаться лучше, умнее или талантливее, чем я есть. Я – такая, какая есть, и это мое решение.

Мадина: Подождите, но вы ведь развелись с ним?

Баян: Да.

Мадина: И вы – Баян Максаткызы, вы поменяли фамилию?

Баян: Нет, я не меняла фамилию. Я думала об этом, но когда люди с тобой здороваются: «Здравствуйте, Баян Есентаева»», ты понимаешь что смысла нет. И у меня нет аллергии на эту фамилию.

Зарина: То есть фамилию вы не сменили? А почему в СМИ вас упоминают иначе?

Баян: Я сменила никнейм в аккаунте в инстаграм на Баян Максаткызы. Просто так захотелось, было такое настроение.

Зарина: А по документам вы Есентаева?

Баян: По документам я – Есентаева.

Зарина: Все сильные люди внутренне немного одиноки. Вы одинокий человек? Вы сказали, что остались одна. Усилилось ли это ощущение после случившегося? И было ли оно, несмотря на то, что есть дети, муж, кошка, друзья, партнеры?

Баян: Вообще, интересный вопрос. 

Я сказала, что осталась одна с проблемами, имея в виду бытовые проблемы. Это то, чем я никогда не занималась до 10 июня этого года.

 Я не знала, сколько зарабатывает домработница, сколько стоит мясо, сколько нужно платить водителю и когда нужно платить охране. Я никогда не заправляла свою машину и никогда не пополняла баланс на мобильном телефоне. Никогда. Я не знала даже, с какой стороны открывается бак в машине.

Зарина: Всем этим муж занимался?

Баян: Вся организационная, административная, так скажем, часть быта лежала на моем супруге. Я могла себе позволить быть Баян Есентаевой, ходить в салон красоты, заниматься любимыми проектами, чем я собственно и занималась. Я была абсолютно атрофирована от кастрюль, порошков и вопросов «сколько это стоит». Никогда не знала, сколько стоит школа ребенка. Он мне говорил: «Баяша, ты работай, я сам все сделаю». Сейчас я лишилась этого. Мне мама говорит: «Надо заплатить водителю и охране», звонят со школы… Я растерялась. А сколько все это стоит? Представляете, будучи в своей депрессии, я еще и во все это окунулась. Я имела в виду именно это, когда сказала, что осталась одна. Речь шла о бытовых проблемах. Я пришла на работу, а там полный разгром – сломался паровоз, полетели вагоны. И я абсолютно спокойно сказала: девочки, давайте по пунктам – первое, второе, пятое, десятое. Давайте по приоритетам решать, что сейчас важно? И мы потихоньку приходим в себя. Все решается, девочки. Все ре-ша-ет-ся.

Зарина: Это прям заголовок: «Все решается, девочки».

Баян: Это такая чепуха все… и то, что произошло у меня на работе – естественно, ничего не пройдёт незамеченным – это такая чепуха по сравнению с тем, что бывает в жизни.

Зарина: А что у вас случилось, расскажете?

Баян: Да, как обычно. Пока меня не было, просто коллапс полный. Нет смотрящего, он ранен. Но я сказала: девочки, я хоть и ранена, но я – тигр. Вот так и живем.

Зарина: Кто-то отвернулся от вас из тех, кто был вам важен? Кого-то потеряли?

Баян: Проявили себя многие в этой ситуации. Кто-то обиделся, что я не принимала его в больнице, кто-то обиделся, что я не встретилась с ним. Никому же невдомёк, что я просто никого не хотела видеть. То, что вы сейчас видите на моем лице – это просто Венера. А то, что было до этого… У меня были истерики. Я всю жизнь была красивой женщиной, женщиной, которой восхищались, у которой не было никаких проблем. А у тебя еще и лицо кривое, глаз не закрывается, тебе элементарно физически больно, а люди зачем-то еще обижаются, что ты их не приняла в больнице – это просто бред какой-то. Я не обращала на это внимания, я попросила Баголю (сестра Баян, Багым Мухитденова - V), чтобы она оградила меня от всех. Я поменяла номер телефона, было ровно пять человек, которые могли до меня дозвониться. Многие не знали, как себя вести со мной, подходили? смотрели на меня, как будто я мертвая перед ними стою и трагическим тоном спрашивали: «Как твои дела?» - «Расслабься, у меня все нормально», – отвечала я. И они: «Ух ты, ты все та же!». Многие не знают, как себя вести: скорбеть или жалеть… Деньги предлагали, клиники, самолеты личные… Люди себя проявили в большинстве своем вот так – звонили отовсюду, начиная с Нур Отана, из министерств, все они были в больнице. Всем большое спасибо.

Мадина: Президент не звонил?

Баян: Нет, не звонил. Мне многие говорят, что они за меня молились, люди, которые меня совершенно не знают. Я не думала об этом в тот момент, конечно, но позже стала думать о том, что было много светлой энергетики, в большинстве своем люди поддерживали меня. Это правда. 

Зарина: Простите снова за вопрос. Как произошло привыкание к «новому» лицу? Когда вы приняли себя? Когда вы перестали болезненно реагировать на людей, которым хотелось вас разглядеть?

Баян: Это ужасно, конечно. Во-первых, меня не было в стране именно по той причине, что когда я где-то появлялась, конечно, меня узнавали, на меня глазели, не могли скрыть своего ужаса. Знакомые подходили и спрашивали, что с моим лицом, говорили, что это не я. Ну, не хватает у людей воспитания сделать вид, что ничего не происходит. Конечно, мне было комфортнее находиться за границей, где всем все равно, что с тобой вообще происходит. Вопрос принятия своего нового лица… Знаю, что нужно принять. Очень долго все заживает. Уже должно было все встать на место, но все еще не проходит, говорят, это потому что я его не принимаю. Знаете, это очень тяжело. Я смотрю на это, как на урок Бога, который мне говорит: вот побыла красивой, теперь прими себя такой. Мне еще предстоит операция на нос, я даже думать об этом не хочу, я так устала от больниц. Конечно, я знаю, что рано или поздно все восстановится, а пока я даю интервью. Я подумала, а чего мне стыдиться? И так вся страна знает, что со мной случилось.

Мадина: Если честно, я вас слушаю с удивлением. Я вот смотрю на вас… Вы не считаете себя красивой сейчас?

Баян: Ну, конечно, нет.

Мадина: Я с вами не согласна.

Баян: Я знаю каким было мое лицо и каким оно стало сейчас. Я, наверное, лучше многих разбираюсь в красоте, много работала с самыми красивыми девушками.

Мадина: Вы говорите, как продюсер и телевизионщик. Я у вас давно хотела спросить: во всех ваших проектах всегда были красивые девочки, но все они были похожи на вас и друг на друга соответственно. Это всегда один и тот же типаж внешности.

Баян: Мадина, во всем мире все красивые люди похожи друг на друга.

Мадина: Не согласна.

Зарина: Похожи антропологически?

Баян: Да, это прямой нос, открытые раскосые глаза, пухлые губы. Я хочу, люблю, красоту…

Зарина: Мы опять сейчас про социальную ответственность. Позволь, я переформулирую твой вопрос грубее, Мадина? Девочки, которые не соответствуют этому типажу, тоже хотят ощущать себя счастливыми. А вы своими проектами пропагандируете каноны классической, журнальной, очень голливудской красоты. Вот теперь вы не хотели бы поменять свое отношение к этому?

Мадина: Недавно на TED было прекрасное выступление Гульнары Бажкеновой об обсессии красотой. Не у всех девочек прямые носы и раскосые глаза, красота бывает разная. Тем более, вы планируете снимать сериал о конкурсе «Казак аруы», очевидно, что тема красоты вас волнует очень сейчас. Может быть, действительно стоит начать пропагандировать другие каноны? Я позволю себе абстрагироваться от журналистской позиции и высказать личное мнение: на мой взгляд, вы сейчас красивее чем раньше. Правда. У вас другой взгляд, другая тональность голоса, внутренняя энергетика изменилась. Красивый человек – это ведь совокупность разных факторов. Вы - сейчас совсем другая.

Баян: Спасибо, Мадина, но я занимаюсь бизнесом и это не благотворительность. Особенно в моей сфере. И если вы наблюдаете за тем, что было сделано за десять лет и знаете, кто сейчас в топе отечественного шоу-бизнеса, то это мои девочки – Камшат, Жанар Дугалова, Молдир Ауелбекова, Айдана Меденова, можно продолжать, но они все в топе. И если вы посмотрите, как они выглядят, они все разные, но они все талантливые. И когда есть совокупность таланта и внешней красоты – это всегда стреляет и это всегда приносит деньги. Почему вы говорите мне сейчас, что я должна открывать другие каноны красоты? Я эти каноны не придумала. Посмотрите, Бейонсе – красавица? Да. Уитни Хьюстон? Красавица была. Любая голливудская звезда хай-класса красива. Почему продюсеры не занимаются другими канонами красоты? Потому что они не приносят денег.

Мадина: Мэрил Стрип, Барбару Стрейзанд, даже Джулию Робертс классическими красавицами не назовешь.

Баян: Но в процентном соотношении, классических все же больше. 

Зарина: Это деньги просто, бизнес?

Баян: Я никогда не ставила деньги во главу угла. Много групп открывается и закрывается. Есть знания, есть опыт. У меня было много ошибок. Куча денег была выброшена на ветер, но я никогда об этом не сожалела. Я все воспринимала, как опыт. Мне было важно, чтобы у этих девочек был хлеб. Я их всегда учила быть самостоятельными. Посмотрите, как они все продолжили свой путь без моей помощи – у них у всех все хорошо. Разве это не есть точное попадание и вера в талант? Я поверила, дала дорогу.

Зарина: Вы всегда верили в Бога?

Баян: Всегда. Поэтому я ничего плохого в своей жизни не делала. Я много раз говорила, что нет ни одного человека, которому мне стыдно было бы посмотреть в глаза. Я всегда была честна в работе, в отношениях, я была честна в отношениях двадцать два года замужем. Пока не обидела его. Я обидела – я получила.

Зарина: Вы считаете, что наказание вот такое – справедливо?

Баян: Я не могу сказать всему народу, что я – святая.

Зарина: Вы сейчас  транслируете  риторику: заслужила – получила. Есть же более цивилизованные методы. Вы считаете, что женщина заслуживает такого наказания?

Баян: Такого нет. Нет, но он просто человек такой. Я не могу отвечать за другого человека.

Зарина: Скажите, Баян, вы считаете возможным бить женщину?

Баян: Бить женщину нельзя. Он меня за двадцать два года ни разу пальцем не тронул.

Мадина: Но то, что было 10 июня, обнулило эти двадцать два года.

Баян: Обнулило. И он сел на девять лет.

Мадина: Я видела комментарии, которые оставляли мужчины под публикациями об истории Баян Есентаевой. Меня потрясло, что многие считали: изменила – заслужила. У нас процветает институт токализма и эти двойные стандарты, конечно, поразительны. Я не хочу бить в грудь и кричать про феминизм, но меня удивляет, почему женщина всем должна и всегда виновата, а мужчина – нет? Это фальшиво.

Баян: Мадина, я всегда говорила про это. Про фальшь. Ее много: мы всегда стесняемся, нам нельзя даже целоваться, держаться за руки, у нас дети от ветра рождаются, от честного слова. У нас секса нет. Слово «сексуальный» является ругательством, сказать про кого-то, что он сексуальный – это стыдно. Об этом стыдно говорить. И когда меня ругают, что в моих сериалах люди целуются, я говорю, что люди должны любить друг друга. Вы посмотрите, в детских домах в основном дети-казахи – вот, где правда. Почему мы об этом не говорим? Потому что уят. Потому что матери не говорят дочерям: пей таблетки, покупай презервативы, маме стыдно. А дочь идет и в любом случае занимается сексом, потому что все занимаются сексом. Когда мы начнем об этом говорить? Кто начнет? Девочкам нужно говорить об этом с 15 лет, объяснять про контрацепцию. А у нас что говорят: ана жеріңе ие бол. Дословно: следи за одним местом. Это все, что говорят матери. А как она должна догадаться смотреть за этим местом? Я в 16 лет посадила дочь и поговорила с ней. Она сказала, что ей стыдно, я велела смотреть мне в глаза. И сказала, что аборты очень вредны для здоровья. Ей сейчас 20 лет и она говорит: «Мама, какая ты мудрая женщина». Я снимаю кино в детских домах, и я вижу своих братьев и сестер-казахов, и мне больно. Когда мы будем об этом говорить? Вот тут начинаются несчастные жены и матери, которые не знают своих прав. Об этом мне интереснее говорить, чем о своих личных проблемах, я с ними справлюсь. А что творится в поселках, в аулах? Как донести до них? Мне нужна большая общественная организация с подразделениями в разных городах – нужно организовывать офисы, ставить телефоны и компьютеры, кто-то должен делать сайты, сколько должно быть волонтеров, а сколько человек на зарплате? Это все нужно просчитать, я никогда этим не занималась. Но, поверьте мне, я этим займусь.

Зарина: Будем считать, что это ваш официальный statement. Возможно, его заметят… Баян, последний вопрос. Что дальше? Вы готовы дальше жить, любить, у вас есть какие-то планы?

Баян: Я не считаю эту страницу черной, я не держу зла ни на себя, ни на ситуацию. Она не самая лучшая, конечно. Но эту ситуацию я должна пройти.

Что касается планов, то их у меня не очень много, но все они масштабные. Если раньше мне было все равно, я за все могла браться: снять пять клипов за неделю, две программы за две недели, кино за месяц, сериал за 15 дней – меня хватало на все. Я настолько организовала свой труд, что я могла одновременно заниматься утверждением костюмов, сметы и так далее. Сейчас мне нужно свою энергию распределять в соответствии с приоритетами, которые я определила для себя: это общественная организация, на которую нужно много сил. Сейчас я думаю, кого привлечь, как написать, что там будет и как – я пока ничего не знаю. Это как шесть лет назад я решила снять кино, которое никогда раньше не снимала, я не знала, как это делается. Но сделала. Это просто процесс. Сейчас у меня сериал будет, я там буду сниматься, я это люблю, я – актриса, хочется немного развлечься.

На весну у меня запланировано продолжение «Станции любви» – это сработал мой продюсерский нюх, мне кажется, через 25 лет пришло время снять продолжение нашумевшей когда-то и до сих пор всеми любимой картины. Раз уж Бог меня оставил в живых, я должна это сделать (Смеется). Мне кажется, это будет хороший коммерческий ход. Естественное, у меня куча клипов, которые нужно снять, еще куча проектов, но к этому я спокойно отношусь.

Единственное, мне нужно еще пару месяцев, я не хочу моргать левым глазом и думать, что у меня еще что-то не так. Меня это смущает. Люди на меня смотрят и меня все эти взгляды напрягают, я к этому не привыкла. Я думаю, еще пара месяцев и у меня все встанет на место, в первую очередь, эмоционально. Я пока недостаточно окрепла. Я окрепла говорить об этом, но делать – это другое все-таки.

Прошло всего пять месяцев. Пользуясь случаем, хочу напомнить вашим читателям, я – маленькая, хрупкая женщина, которая все еще не может набрать вес. У меня даже физических сил недостаточно еще. Все нормально, трагедии нет. Просто нужно время.