Досье:
Имя: Хажбек Алуев
Год рождение: 1937
Место выселения: Чеченская ССР, Чеберлоевский район, село Хо (в переводе c чеченского - «поселение стражников»)
Операция: «Чечевица»
Дата выселения: 23 февраля, 1944 год, 02:00
Место жительства: Алматинская область, поселок Береке
Иногда я думаю – я много прошел, много бед знал, много людей увидел, оглядываюсь и удивляюсь: даже дожил до сегодняшнего времени.
Нас выселяли из высокогорного села Хо. Это – живописный район. Рядом высокогорное озеро Кезенойам (самое большое и глубокое озеро Северного Кавказа - V)
У меня было две сестры и три брата. Отец и один из братьев умерли через некоторое время по прибытию в Казахстан.
Вечером 22 февраля мы легли спать – под утро нас разбудил стук в дверь. Еще темно было, отец встал, я тоже проснулся, выглянул - увидел двоих вооруженных военных. Один зашел в дом, второй остался на улице. Отцу велели одеться. Я – старший сын, мне было 7, меня тоже вывели, обыскали. Нас посадили зимой во дворе. Тогда мы не знали русский язык, я понял, что надо ждать во дворе. Эти солдаты были по всему селу – кажется, говорили, что это были учения Красной Армии, поэтому они в Хо.
Меня позвали в дом, я услышал, что солдат пытается сказать, что мы можем взять с собой одного барана. А куда его брать? Село – высокогорное. Спускаться вниз – тяжело, транспорта нет.
Я заплакал, пошел ловить барана, а он меня лягнул и отбросил в сторону. Отец сказал солдатам: «Нам не нужен баран» и вывел семью на улицу. Мы открыли сарай и выпустили скот. В селе выли собаки. Мы вышли. Я смотрю – на площади люди стоят, все наши сельчане стоят.
До этого слухи ходили, кто-то говорил: «Чеченцев увезут в Среднюю Азию», мы не верили, конечно. Ну, какая Средняя Азия? Нам, детям, казалось, что дальше Грозного нет белого света. У нас и Грозный не все видели.
Те, кто жили в городе, были грамотнее, немного русский знали, возможно, они понимали больше. А мы жили высоко в горах, занимались скотоводством. Оторваны как-то были, мы вообще не могли в такое поверить. Ну, куда нас выселят?
Село наше небольшое было – домов 50-60.
Людей выгнали на площадь и стали конвоировать вниз. Пешком. Это была горная дорога. Очень тяжелая. Мы спускались, мне помнится, двое суток, ночевали в горах, в пещерах. Женщины готовили еду на костре, из того, что было. Они оказались умнее мужчин - тихо взяли в дорогу каких-то лепешек, что успели, потом делили на всех – детям давали, а на вокзале нам дали хлеба и воды. В дороге в Казахстан уже не кормили.
Те, у кого были сани, которые запрягали быками, спускали своих больных и стариков на этих санях, остальные шли пешком. У отца нашего была сестра, она была старенькая. Через какое-то время она не смогла идти, упала на снег и сказала, что дальше не пойдет. Тогда солдат подошел и выстрелил в нее. Отец хотел ее поднять, но ему сказали идти дальше, если он не хочет лечь рядом.
При мне двое стариков - их дети сейчас живут в Узын-Агаше (Алматинская область - V) - отказались идти дальше. Они устали и замерзли. Остановились и сказали: «Мы не пойдем, делайте, что хотите». Тогда нас всех отогнали на несколько шагов назад, а их расстреляли.
Таких много оставили в горах за те двое суток. Через двое суток нас спустили в город, привели на вокзал. Там стояли «телячьи» вагоны, «теплушки», нас подводили и забивали в них до отказа. Как скот.
Солдаты нам сказали: «Потом вас привезут». Они не разговаривали с нами особо. Загоняли в вагоны – если женщины или старики не могли идти, они их били. Если стреляли кого-то из родственников – отца, сына, мать, ты не имел права подойти. Горцам было вообще тяжело. Жителей с равнины увезли на пару дней раньше. В числе первых. Они даже смогли взять кое-какие вещи и еду - кукурузу, сушеное мясо. Нас посадили и везли, кажется, суток 10-12. Я точно не помню, но по ощущениям - долго. Многие умирали. Не выдерживали.
По дороге ели то, что нам давали другие. Если кто-то взял с собой, он делился. Наша семья ничего не смогла взять с собой. Мы долго шли вниз, на руках ничего не унесешь, ну, что там можно было взять? Мать взяла две бурки – в горах это незаменимая вещь, она не пропускает ни дождь, ни снег. В Казахстане мы их выменяли на продукты у чабанов. Нам дали немного муки взамен.
Уже потом мы узнаем, что из нашего поселка в горах, в отгонах во время депортации осталось четыре пастуха. Осетины им сказали: «Ваш народ угнали». Они бросили скот и собирались догнать нас. Они не знали, куда нас повезли, но знали, что вниз погнали, и они поскакали за своими. Но солдаты их застрелили.
Когда кто-то умирал в вагоне, ребенок или старик, поезд останавливали и выбрасывали тела. Не на ходу, но просто скидывали. Наверное, их собаки съели.
Спустя много дней нас привезли на станцию Чемолган. Мы попали в колхоз Молотова. Нас встречали местные. На лошадях, пешком. Они стояли и смотрели на нас. Потом они рассказывали, что сначала были в панике: пошел слух, что привезут «людоедов». (Смеется) Людоедов не привезли. Привезли нас. А мы были голодным, истощенными и уставшими. Местные жалели нас. Хорошо к нам относились.
Мы попали к старикам – у них было всего две комнаты, пятеро семей сразу к ним заселили. Я точно не помню, но, кажется, их фамилия была Копабаевы, их уже нет в живых. Утром нас распределили в пустые помещения – в клуб, в домики. В этом колхозе до нас жили армяне, их сюда выселили в 30-х годах. И вот когда повезли нас, их заставили освободить часть домов.
Через несколько дней по центральной улице в поселке ехала бричка, там сидел человек из комендатуры, у него в руках были две булки хлеба, он показывал этот хлеб голодным детям и говорил: «Пойдемте со мной в детский дом, вас там будут кормить таким хлебом». Я не сел, сестренка моя не села, двое младших (6-7 лет им было) сели. Их увезли в детдом, в Каскелен. Многих так увезли. Чтобы с голоду не умирали. Их там кормили. Родители уже после их нашли. Стали их искать, им сказали, что увезли в Каскеленский детский дом. А мы не понимали, что такое детский дом и где находится Каскелен, тоже не знали. Через неделю туда поехала мать, а там, в детском доме работала ингушка, очень грамотная женщина. Она всех «молотовских» детей нашла.
Был голод. Очень хотелось есть. Многие умирали именно от голода. По этой причине родители не забирали своих детей из детского дома, надеялись, что выживут – там хоть какую-то еду давали. Мои брат с сестрой пробыли там 5 месяцев. Мы к ним приезжали, сидели с ними, разговаривали. Они говорили: «У нас все хорошо, нас кормят». Многих детей увезли потом в другие детские дома из Каскелена.
Когда наши младшие вернулись, братишка умер почти сразу.
Отец еще раньше умер - через неделю после того, как приехали. Он заболел, о врачах никакой речи и быть не могло. Человек заболевал и умирал. Для чеченцев очень важно - правильно проводить в последний путь, искупать, одеть в саван, это важно. Но тогда было такое время, что для того, чтобы хоронить, как полагается, не было ни возможности, ни сил.
В колхозе было много чеченцев, они быстро собирались, могилу копали, находили ткань для савана, если не находили ткань, то хоронили в кошме, которую нам давали местные. Вот сейчас время такое – даже два брата могут поссориться. А тогда все были вместе, как одна семья. Очень дружные. Помогали друг другу.
Через много лет я поехал в Чечню, там был один из этих чеченцев, который был старше нас. Он уже в то время лежачий был – болел. Он увидел меня, и хотя лежал, обнял меня и не отпускал: «Вас же было четверо, я вас помню, вы все дожили?» А я сказал, что нас осталось только двое. Жена его ругалась – оставь его, он с дороги устал, пусть поест. А этот человек все спрашивал меня, спрашивал, как мы… Он был бригадиром в поселке. Когда мать наша овдовела, осталась с детьми на руках, он помогал нам, приносил еды. Если бы сейчас они были живы все эти люди, которые тогда были в поселке, я бы отдал им все, что у меня есть. (Улыбается)
Я учился в школе до пятого класса, потом уже невозможно стало учиться – надо было помогать матери и младшим, надо было работать, чтобы была еда. В колхозе я зерно подвозил, любую работу делал. Трудодни записывали – хлеб давали, пшеницу или ячмень. Со мной работал пацан, он как-то ссыпал в карманы зерно и отнес домой. Накормить своих. Его поймали и осудили на пять лет. Ему было уже лет 15. Не маленький. Он отсидел три года, потом его выпустили.
Пределы поселка нельзя было покидать. Дети ходили на поле. Там с осени осталась ботва выкопанной картошки, и там были маленькие картофелинки, мы собирали их и приносили домой. Картофелинки были мягкие, как каша, прогнили за зиму, но из них можно было делать лепешки. Многие ели траву – из-за этого поумирали, она была какая-то ядовитая. Я не ел траву, может, поэтому выжил…
Через какое-то время колхоз выдавал скотину на семью – кому-то корову, кому-то баранов, нам достались две козы. Я должен был пасти их. Маленький еще был – очень хотелось есть… (Молчит) Я отгонял козу, и когда голод был невыносим, я забирался под нее, и ел молоко из вымени… (Улыбается)
Я до сих пор живу, но с того времени я всю жизнь работал. Колхоз занимался овощеводством и свекловодством. Я работал овощеводом до последнего времени, в 1997 году вышел на пенсию.
В 1957-м разрешили вернуться в Чечню, но только на равнину, а не в горные аулы. От нашего аула ничего не осталось – только стены, разрушили. Село было на границе с Дагестаном, когда нас выселили, люди оттуда пришли и растащили все, что осталось, скот угнали. Мы не вернулись обратно. Здесь остались. Сначала не разрешали, а потом и привыкли. Обжились.
Больше 70 лет уже живу в этом поселке, работал всю жизнь почти в одном отделении одной бригады! Постепенно все наладилось, заработал на скотину, лошадь, потом женился…
Меня тут уважали – я всегда работал, сколько себя помню, аким в любое время принимает. Недавно медаль дали – к 70-летию Победы.
Знаете, когда мы сюда приехали, местные сами были очень бедными. У них ничего не было. Война шла… Мы не знали русского языка, казахи не знали русского языка, так сначала и общались с трудом. Мы бегали на улице с другими детьми. И вот мать чья-нибудь выходила и звала чай пить и нас тоже звала: «Кел, шай ішейк!» («Пойдемте чай пить» – каз.) У них самих ничего не было, но заводили и сажали вместе со своими детьми, ставили на стол, что у них было и нам давали – курт, пшеницу в ступке колотили, кашу делали, нам тоже давали. Армяне тоже помогали – видели, что плохо живешь – работу подкидывали, продукты давали…
Я часто думаю – не дай Аллах больше войны. Сейчас все как-то избалованы – каждому нужна отдельная комната, специальная еда. А я вспоминаю, как по 8 семей в одной комнате жили, спали на полу годами. Людьми выросли. Я как-то шел по поселку, и дети тех, кто встречал наших родителей в 44-м на станции Чемолган все идут навстречу или едут - останавливают машину, выходят и говорят: «Ассаламу-Алейкум, аға, почему вы пешком, может, вас подвезти?» Мы на казахском говорим – я научился сносно разговаривать. А я смеюсь в ответ: «Сказали ходить пешком, поэтому машину снохе отдал». Я не могу за всех говорить, но в нашем поселке никогда не было вражды. Все как-то хорошо жили – немцы, армяне, русские, казахи, чеченцы… Трудно было, голодно было, тяжело было, но вражды не было, жили дружно. Уважение было. Сейчас молодежь друг друга не знает, сосед соседа не всегда узнает.
У нас в колхозе был завскладом и председателем сельского совета Мухутдин Искакович Искаков, он был фронтовик, контуженный, раны у него были на голове. Он жил по соседству с моим свояком. Если он видел, что дети голодные – давал продукты, не боялся. Многим помогал.
В 80-х мой свояк уехал в Чечню, позвал их с женой в гости. Они поехали. В селе узнали, что приехал гость из Казахстана и стали приглашать их к себе. Когда в этом селе все пригласили их в гости, стали приглашать во второе, потом они поехали в город – там ходили в гости, потом они поехали в горы, в Наурский район, там тоже их приглашали к себе… Так прошло два месяца. Он приехал и сказал мне: «Хажбек, я съел 15 баранов!».
Еще, когда он вернулся, говорил, что хочет свой век дожить в Чечне, в горах – так ему понравилось. Он умер в начале 90-х, еще до начала чеченской кампании. А когда там началась война, его дочка сказала мне: «Хажбек-аға, если бы папа дожил до этого дня и увидел, что творится в Чечне, он бы все равно умер от расстройства».
Я на Кавказ езжу нет-нет. Правда, в последнее время все чаще - на похороны. А после депортации, впервые туда поехал только в 1964 году... В последний раз был там три года назад, поднимался в горы - дорогу проложили, рядом турбазу строили. Красиво. Теперь подняться легко. Гораздо легче, чем в 44-м было идти пешком по снегу голодным и напуганным людям. Только я запомню эту дорогу другой, и всех тех, кто остался там навечно, убитый или замерзший…
Записала Зарина Ахматова, фото автора и из личного архива Хажбека Алуева, из социальной сети Vkontakte