Юлия Онуфриец. Осень 2008 года, Костанай
Юлие Онуфриец нужна доза героина, но дома нет шприца. Накануне знакомый наркоман оставил ей пять граммов, предложив взять небольшую часть, а остальное, если удастся, распространить. Но об этом она не думает, потому что наркоторговлей никогда не занималась, а просто стала жертвой сильной зависимости, которую приобрела девять лет назад, накануне миллениума, когда в возрасте двадцати восьми лет попробовала героин «из любопытства». Теперь, годы спустя, она мчится через весь Костанай в аптеку, чтобы купить шприцы. Ей звонит знакомый, что оставил пять грамм. «Говорит, есть парень, который хочет взять. Мы с ним пересекаемся, я ему где-то полграмма отсыпаю, а потом мы вместе за шприцами едем», - утверждает Онуфриец. Взяв шприцы, они ловят такси. Вскоре его с обеих сторон перекрывают две гражданские машины, в которых сидят оперативники КНБ.
«Тот, который оставил мне пять грамм, - говорит Онуфриец, - сказал им, что я распространитель». С собой у неё только 00,24 грамм, очень мало для серьёзной статьи Уголовного кодекса, поэтому оперативники предлагают ей съездить с ними на «яму» – к дому, где героин отпускают во внушительных количествах. Если она согласится взять там наркотики на меченную валюту и поспособствует поимке наркодилера, её отпустят. Так ей обещают. И она в компании нескольких оперативников в гражданской одежде едет к «яме». Ей говорят зайти туда и купить наркотики, но она не знает дилера и не вхожа в этот дом. Тем временем около него снуют наркоманы, с некоторыми она знакома. Оперативники приказывают ей, чтобы она дала меченные деньги кому-то из них. Она так и делает, просит одного купить ей героин и даёт купюры. Тот совершает покупку, но выходит через чёрный ход, ловит попутку и уезжает. Оперативники, сплошь крепкие, сосредоточенно шагают вдоль аллеи, явно выдавая себя. Так, без толку, Юлия Онуфриец и оперативники костанайского департамента КНБ стоят недалеко от дома пять часов. Затем Онуфриец везут в изолятор временного содержания, запирают в камере. Ей не по себе, но она воспитанница детского дома, поэтому думает, что переживет. Утром её везут в костанайский департамент КНБ. Капитан Пустовойтов, один из тех, кто задержал её накануне, говорит, что вещество, которое у неё изъяли – морфий, а не героин; кроме того, его количества хватит только на вторую часть статьи 259 Уголовного кодекса (хранение, перевозка, употребление без цели сбыта - V).
- Надо у тебя обыск сделать, - говорит Пустовойтов.
Они едут домой к Онуфриец, но её приёмная мать не открывает дверь. В курилке ДКНБ, по словам Онуфриец, оперативник делает вид, что проникся к ней, наркозависимой, и говорит, что «если нет вещдока – нет и дела». При этом он кивает на конверт с результатами экспертизы, которая обнаружила, что у Онуфриец изъяли морфий. Когда он выходит, она хватает конверт и сжигает его, бросив тлеющий вещдок в мусорную урну. Вскоре её арестовывают и избивают за уничтожение конверта. Её пинают, бросают, как скомканную бумагу, бьют по лицу, выбивая зубы. «Все зубы покрошили», - говорит Онуфриец. Затем – суд, который признает её виновной по двум статьям, включая уничтожение вещественного доказательства. Её приговаривают к десяти годам лишения свободы.
Юлия Онуфриец
***
В тюрьме Юлию Онуфриец ждут пытки и избиения, но когда она весной 2018 года выйдет на свободу, репрессивные методы со стороны системы МВД вновь дадут о себе знать: женщине, вернувшейся к приёмной матери, запретят жить с ней, потому что, как сказал Онуфриец участковый, «такие, как ты, мне на участке не нужны». Он дал ей понять, что у неё есть два варианта: либо переехать, либо вернуться в тюрьму, где она отсидела 9,5 лет.
Гуманизм и здравый смысл?
В начале этого десятилетия в Казахстане официально взяли курс на гуманизацию уголовно-исполнительной системы. В интервью деловому еженедельнику «Капитал» от 14 января 2016 года на тот момент заместитель генерального прокурора, ныне – председатель Верховного суда Жакип Асанов заявил, что «очередной процесс гуманизации законов продолжается в республике с 2010 года, старт ему дал глава государства в своем ежегодном послании». В том же интервью он рапортовал, что «снижается репрессивность уголовного законодательства, корректируется карательная практика, правосудие направляется в сторону гуманизации наказаний». «Поэтому сейчас все больше осужденных остаются на свободе либо досрочно освобождаются из колонии», - говорил Асанов. Помимо этого, одним из важнейших аспектов гуманизации системы он называл ресоциализацию – процесс адаптации освободившегося из тюрьмы человека к жизни в обществе. «Это не какой-то феномен! – Подчеркивал экс-замгенпрокурора. - Потребность в ресоциализации возникает у любой личности, даже когда речь идет о смене культурной среды, места жительства».
Ресоциализация освободившегося из тюрьмы, кроме того, должна волновать не только его, но и всех нас. «Выходя из тюрьмы, они (бывшие зэки – V) отправятся не на Марс, а к нам, на наши улицы. Будут ходить без жилья, денег и работы. И что они будут делать, если от них отвернулись?», - говорит в разговоре с Vластью директор казахстанского Бюро по правам человека и соблюдению законности (КМБПЧ) Евгений Жовтис. По его словам, помимо гуманизма, продуманная ресоциализация призвана обезопасить общество от рецидивов преступлений.
«Когда человека наказали, - отмечает Жовтис, - изолировали, то любой прагматик поймет, что если мы не хотим рецидива преступления, то надо думать о будущем. Если он выйдет и не найдет дом и работу, то может пойти на рецидив. Так что решить эту проблему надо ради самих себя: если не хотим рецидива, надо помочь человеку найти дом и дело. Нужна максимальная социальная реабилитация Это не стопроцентная гарантия, что рецидива не будет, но это существенное снижение риска». Более того, любое преступление, подчеркивает правозащитник, в той или иной мере является виной не только отдельного индивида, но и всего общества. «Когда человек совершил преступление, здесь всегда есть доля вины общества. Человек не рождается закоренелым преступником. Есть комплекс причин, который привел человека к преступной жизни. У кого от семьи внимания не было, кто-то в трудной ситуации оказался. Какая-то часть вины общества существует всегда», - говорит правозащитник.
Имея в виду эти факторы – помощь оступившемуся и профилактику рецидива – государство начало разрабатывать систему психологической подготовки заключенных к освобождению. В конце 2015 года, комментируя вопрос, тот же Асанов заявил, что там, в тексте системы психологической подготовки, «есть советы, как планировать свою жизнь, выстраивать общение, достигать цели и другое».
Наконец, в конце 2016 года президент Назарбаев утвердил Комплексную стратегию социальной реабилитации граждан, освободившихся из мест лишения свободы и находящихся на учете службы пробации на 2017-2019 годы. В рамках стратегии разработан социальный проект «Встреча у ворот». На тот момент (2016 год) начальник департамента уголовно-исполнительной системы (ДУИС) по городу Астана Узакбаев, как сообщал zakon.kz, заявил: «Благодаря "Встрече у ворот", освобождающиеся лица осведомлены, куда можно пойти и переночевать, как восстановить документы, найти работу, чем конкретно может помочь им государство. Кроме того, им посоветуют, как планировать свою жизнь, выстраивать общение, достигать поставленных целей и так далее».
Алгоритм процесса ресоциализации выглядит так: освободившись, человек может обратиться в службу пробации и сообщить им, что ему нужна крыша над головой и работа. С трудоустройством ему в дальнейшем должны будут помочь в центрах занятости, а с местом жительства – в центрах адаптации.
«В службе пробации сказали, что работа будет через два месяца. И что мне все это время делать? У матери на шее сидеть?»
Найти работу и крышу над головой особенно важно в первые месяцы после освобождения из тюрьмы. «Риск рецидива высок в первые дни после освобождения. Поэтому можно распространить проект "Встреча у ворот" и устройства в приюты. Экс-заключенные могут идти в центры адаптации для лиц без места жительства. Они есть в 22 городах, но туда не все идут», - цитировал три года назад Жакипа Асанова портал 365info.kz.
Вероятно, непопулярность такого рода центров связана с тем, что они не могут принять всех желающих, особенно в зимний период: помимо экс-зэков, центры реабилитации должны давать крышу лицам без определенного места жительства. В интервью Vласти исполняющий обязанности директора алматинского городского центра социальной адаптации Болат Айтмурзаев сказал, что прошлой зимой из-за наплыва нуждающихся, в том числе бывших заключенных, социальные работники не смогли разместить всех как следует. Многим приходилось спать в коридорах. «Правда, сейчас ожидаем новое здание, которое будет соответствовать нуждам. То есть, оно будет не барачного типа, как сейчас, а там будут комнаты, в каждой – отдельный санузел», - говорит Айтмурзаев.
Об этой проблеме, между тем, в центре говорят не в первый раз. В конце 2017 года на действующее здание центра жаловался заместитель директора по социальной работе Казбек Шалкыбеков: «Согласно госстандарту, на 100 тысяч населения должен быть один такой центр. Мы же одни на весь Алматы. Центр рассчитан на 180 человек. Он сейчас полностью заполнен». Кроме того, социальные работники получают очень низкие – особенно с учетом важности их труда – заработные платы. Айтмурзаев утверждает, что, например, зарплаты медицинских сестер, работающих в Центре, составляют порядка 60 тысяч тенге. «Соцработники сегодня получают меньше медицинских служащих, меньше почти всех других категорий. Хотя это важный труд и довольно непростой», - говорит он. Шалкыбеков в конце 2017-го давал еще более низкие цифры. По его словам, медсестры получают 35-40 тысяч тенге в месяц. Социальные работники зарабатывают 58 тысяч тенге. «О нас забыли. У нас санитарки получают 35-40 тысяч. В больницах у санитарок оклад 70 тысяч. А к таким людям, с какими мы работаем, иногда в больницах даже не подходят. Больницы принимают их с трудом. Без документов вообще почти не принимают. Первую помощь окажут, но потом – нет документов, ты никто», - негодовал Шалкыбеков.
Тем временем, вопрос проживания – наиболее насущный. Многие осужденные, освободившись, не знают куда податься: кто-то загремел за решетку едва ли не с порога детского дома, от кого-то отвернулись близкие, а многие потеряли недвижимость, находясь в тюрьме. «Многие сидельцы теряют жилье. В силу обстоятельств теряют. Будучи в отчаянном положении, не обладая правовой грамотностью, становятся жертвами аферистов (наглядный пример – свидетельства Перизат Байкенжеевой, героини статьи «Холодный дом в ауле Жаугашты», которая чуть не потеряла квартиру, выданную ей как сироте, отбывая срок в колонии – V). Особенно это сирот касается. Они выходят в никуда. Хорошо, если у кого-то есть родственники и друзья, а у них никого нет», - говорит руководитель общественной наблюдательной комиссии (ОНК) по Павлодарской области Елена Семёнова. Другая проблема, по ее словам, в том, что, попав в Центр адаптации, бывшие заключенные вновь становятся подконтрольны. «Там строгое расписание, - говорит Семенова, - распорядок, ограничение на свободу передвижения. Ночью выйти нельзя. Дежурит сотрудник, который обо всем расспрашивает».
Подобный подход, особенно в случае бывших зэков, является пагубным: освободившись, человек хочет жить свободно, а любое ограничение свободы или тем более столкновение с человеком в погонах воспринимает с раздражением и страхом. Это особенно заметно на примере служб пробации, которые подотчетны МВД, и где работают сотрудники этого ведомства. «Служба пробации не может быть полицейской службой. Пробация как таковая – это альтернативная мера наказания. Не может полицейский надзирать за лицами, совершившими мелкие преступления. А те, кто освободились из тюрем, не хотят вновь иметь дело с полицией. Они чувствуют себя виновными до сих пор, хотя они свое отсидели. Именно поэтому люди, освободившиеся из мест лишения свободы, часто не хотят идти в службу пробации. Для них это как будто двойное наказание – вновь возвращаться в руки полицейских. Это тот же контроль надзирателя, контроль который они пережили в тюрьмах и хотят забыть», - говорит региональный директор Международной тюремной реформы (PRI) в Центральной Азии Азамат Шамбилов. Он также подчеркивает, что, когда разрабатывалось соответствующее законодательство, PRI настоятельно рекомендовала вывести службу пробации из МВД в гражданское ведомство, но это замечание не было принято во внимание. «70-80% сотрудников службы пробации – это юристы, бывшие сотрудники уголовно исполнительной инспекции МВД. Хотя там, по меньшей мере, 50% сотрудников должны составлять психологи. Во всех развитых странах, где служба пробации есть уже хотя бы сто лет, пробация относится к гражданским ведомствам. Наши же сотрудники службы пробации носят полицейские мундиры. Во всем мире у них гражданская одежда, потому что бывшие заключенные – уже не арестованы и не осуждены. Они свое отсидели и должны вернуться в общество. Иначе доля рецидива заметно вырастает», - добавляет Шамбилов.
В Комитете уголовно-исполнительной системы (КУИС) МВД подтвердили Vласти, что в основном в службе пробации работают юристы, а наличие психологического образования только «допускается». «Учитывая специальные функции службы ОВД (органы внутренних дел – V), состав сотрудников службы пробации формируется специалистами, имеющими юридическую специализацию, при этом допускается и наличие педагогического и психологического образования», - говорится ответе на запрос Vласти за подписью первого заместителя председателя КУИС Бекбулата Туремуратова.
Директор КМБПЧ Евгений Жовтис, как и Шамбилов, настаивает, что уголовно-исполнительная система не должна быть в ведомстве полиции. «Мы (КМБПЧ) стояли и стоим на очень жесткой позиции, что тюрьмы не должны находиться в ведении военного или милитаризованного ведомства, каковым является МВД. Это принципиальный вопрос. А ресоциализация – главная цель. И если мы хотим, чтобы из тюрьмы вышел не ожесточенный человек, склонный к агрессии, а нормальный человек, то люди в погонах должны быть задействованы крайне ограниченно – для охраны периметра и поддержания порядка. Всем остальным должны заниматься гражданские службы. Службы пробации – тем более не должны иметь отношение к МВД. Я согласен с мнением, что они (люди в погонах – V) чувствуют власть над людьми, они занимаются контролем и надзором, фиксацией на бумаге, а не помощью и содействием», - говорит правозащитник, добавляя, что «проблемы начинаются еще в местах лишения свободы». По словам Жовтиса, «если вы там (в тюрьмах – V) не имеете четкой цели реабилитации и ресоциализации, на выходе мало чего хорошего получите».
При этом, согласно многочисленным поправкам в законодательство, ресоциализация и трудоустройство осужденных еще в колониях – один из важнейших факторов. В этом смысле, пожалуй, очень показателен пример Самата Саттарова – заключенного колонии 155/12 поселка Заречный Алматинской области. Прежде, чем оказаться в колонии 155/12, он, по словам его супруги Айнур Саттаровой, отбывал срок в Карагандинской области, где заболел туберкулезом и был переведен в санитарный городок; там Саттаров, приговоренный к 19 годам, начал работать. Он трудился полтора года, чтобы помогать семье, а потом его перевели в поселок Заречный, где он работать перестал: пытки и издевательства со стороны сотрудников учреждения не оставили ему такой возможности. Жестокое по отношению к себе поведение Саттаров «спровоцировал» тем, что написал в прокуратуру заявление на сотрудников колонии, которые, по его утверждениям, вымогали у него деньги.
«Когда его (Самата Саттарова – V) перевели в колонии ЛА 155/12, которая в Алматинской области, он, как уроженец этих мест, воспринял эту новость позитивно: родственники рядом. Все-таки ближе к дому, здесь и стены помогают. Но не тут то было. Пытки продолжились (пытки Саттаров, по словам его защитников и родных, переживал и прежде: ему разбивали голову, заставляли мыть туалет, петь национальный гимн голым, засунули в задний проход шланг с холодной водой – V). Были факты вымогательства. По нашему мнению, к ним имеет отношение начальник колонии Алихан Молдабаев и оперативники. Один из них приказал Саттарову, чтобы тот подставил фельдшера Данияра. Он отказался, пытки продолжились. Один из сотрудников попросил Саттарова обратиться к своему знакомому на воле, чтобы он починил ему машину. Тот отказался, снова был избит. Он не выдержал пытки, проглотил предмет, похожий на железный болт или штырь. Ему не хотели делать операцию. Потом все-таки сделали. Сейчас он в капшгайской больнице. Сотрудники зоны не хотели его оставлять там, хотели отвезти обратно, чтобы он, видимо, забрал свое заявление. Когда мы были у Саттарова, успели с ним поговорить.Печально, что прокуратура Алматинской области не реагирует на случай с пытками. Если реагируют, то спустя время, когда следы пыток сойдут. Поэтому мы считаем, что прокуроры прикрывают сотрудников зоны», - говорила на пресс-конференции в КМБПЧ адвокат Айман Умарова.
Похожий в чем-то опыт имеет другой осужденный, только бывший – Евгений Сорокин, который сейчас вместе с беременной женой живет в 20 километрах от Петропавловска, в селе Новокаменка, где он время от времени ждет визита сотрудников управления собственной безопасности (УСБ) МВД. Дело в том, что во время отбывания срока Сорокин пережил избиения и пытки, в результате которых ему отбили пах, и операцию. Он обратился с заявлением на сотрудников колонии и «наглотался иголок», написав предсмертное письмо прокурорам, чиновникам и депутатам. Но вместо того, чтобы расследовать его жалобы, Сорокину, отсидевшему от звонка до звонка, назначили надзор. «Подал заявление против сотрудников тюрьмы, а УСБ хочет замять дело. До суда мое заявление даже не дошло. Когда я освобождался, надзор дали за то, что я не сотрудничал, стоял на своем. Прокуратура передала дело УСБ, которые как раз хотели все это замять. У меня 200 ответов из самых разных инстанций. Правда, недавно мне опять из прокуратуры позвонили, обещали разобраться. Но я теперь не знаю, как быть, жду усбшников, что они приедут и начнут меня отговаривать (от жалоб – V) опять».
Сотрудники УСБ – те, кого бывший заключенный опасается и не хочет видеть. У него беременная жена и ему надо работать. Однако и с этим все непросто: недавно ему удалось устроиться, но путь этот был весьма тернист. Вскоре после освобождения из колонии, он пошел искать работу самостоятельно. Устроился устанавливать бензоколонки; за работы обещали заплатить 200 тысяч тенге, но на руки Сорокин получил только 10 тысяч. «Пришел за получкой, а начальника нет, бригадир сам ничего не знает. Трое пацанов бросили это дело тоже», - вспоминает Сорокин. Затем он устроился рубить лес. Бывший заключенный работал три недели, днем и ночью, и должен был заработать 90-100 тысяч тенге, однако опять был обманут. «Там мне тоже не доплатили. Где-то 90 – 100 тысяч должен был я заработать. А у меня еще проблемы со здоровьем начались. Я попросил аванс пятнадцать тысяч, но работодатель дал мне пять, а потом совсем не заплатил. За эти три недели он мне только 12 тысяч заплатил», - утверждает Сорокин.
Специалист алматинского городского центра занятости Еркеш Жакупова говорит, что такого рода случаи – не редкость. Бывшие осужденные, как правило, не знают законодательства, которое выходит за пределы их личного опыта, особенного трудовое и пенсионное. По ее словам, одна из главных задач специалистов центров занятости как раз и заключается в разъяснении прав бывших заключенных. «Работодателю выгодно брать их (бывших заключенных – V) на работу неофициально, потому что в таких случаях фактически можно не делать пенсионные отчисления. Человек, который мыкается без работы, рад и такому. Категория бывших заключенных в основном так и трудоустраивается. Мы разъясняем им, почему это неправильно, разъясняем, что их могут обмануть», - поясняет Жакупова принцип работы центра занятости Алматы.
Однако случай Сорокина говорит о том, что зэки осведомлены о помощи государства, на которое они имеют право; другое дело, что получить ее на деле удается не всегда. В начале июня этого года, едва освободившись, Евгений Сорокин первым делом пошел в службу пробации Петропавловска, но там ему получить работу не удалось. «В службе пробации сказали, что работа будет через два месяца. И что мне все это время делать? У матери на шее сидеть?», - сетует он.
В алматинском центре занятости пояснили, что предпринимателей принимать бывших зэков на работу обязывает законодательство, однако многие из освободившихся испытывают сложности именно с официальным трудоустройством. Не в последнюю очередь – из-за опасливости предпринимателей. «Проблемы с трудоустройством, - говорит Еркеш Жакупова, - испытывают очень многие лица, состоящие на учете в службе пробации. Психология работодателя такова, что они считают, что если у человека есть судимость, то он точно не подходит. У нас было совещание в управлении занятости акимата Алматы по поводу квотирования рабочих мест для лиц, состоящих на службе пробации. По закону «О занятости» эта категория лиц имеет право на трудоустройство по квоте. Акимат утвердил список компаний, которые должны принимать на работу. Мы разослали постановление компаниям. Это было в августе. Я тоже занималась тем, что обзванивала работодателей, встречалась с ними. Часто работодатели не хотят [брать на работу]. Их пугает слово «заключенный». Они говорят примерно в одном духе: у нас учебное заведение или, например, у нас банк, мы не можем взять такого сотрудника. Хотя закон о выделении квот уже действует. Квоты есть. Они (работодатели – V) должны соблюдать закон «О занятости».
Список компаний, упомянутый Жакуповой, содержит довольно заметные наименования, среди них, например, «Эрнст энд Янг», «Трансавиа» и «Raimbek Bottlers». На запрос Vласти ответили только в последней компании. Там сообщили, что «компании нашей группы ( в то числе и Raimbek Bottlers) готовы принимать на работу вышеуказанных лиц». «На вакансии, не связанные с материальной ответственностью. Такие как, например, грузчики, водители грузового автотранспорта, некоторые категории офисных работников», - уточнили в компании. Кроме того, там подчеркнули, что «о том, что помимо квот на трудоустройство лиц с инвалидностью (3% от числа сотрудников компании) нам установили квоты на трудоустройство бывших осужденных, мы узнали 29 августа 2018 г. на совещании в городской службе занятости. Теперь в эти 3% вместе с лицами с инвалидностью вошли и бывшие осужденные граждане». С момента, когда в компании узнали о квотах, а это неполный месяц, у них «не было вакансий, которые можно было бы закрыть соответствующими кандидатами».
Тот факт, что акимат сообщил алматинским компаниям о предусмотренных квотах только в августе 2018 довольно примечателен, если учесть, что названная норма в законе «О занятости» действует с 1 января 2015 года. Более того, за отказ брать бывших зэков на работу предусмотрена административная ответственность. Как сообщили Vласти в комитете по правовой статистике и специальным учетам генеральной прокуратуры, «согласно п.4 ч.1 ст.98 Кодекса Республики Казахстан об административных правонарушениях за нарушение работодателем законодательства Республики Казахстан о занятости населения, совершенное в виде: невыполнения установленной квоты рабочих мест для инвалидов, лиц, состоящих на учете службы пробации, а также лиц, освобожденных из мест лишения свободы, и граждан из числа молодежи, потерявших или оставшихся до наступления совершеннолетия без попечения родителей, являющихся выпускниками организаций образования, предусмотрена ответственность в виде предупреждения». В случае повторного нарушения предусмотрен штраф. «На должностных лиц, субъектов малого предпринимательства или некоммерческие организации в размере пяти, на субъектов среднего предпринимательства – в размере семи, на субъектов крупного предпринимательства – в размере десяти месячных расчетных показателей», - уточнили в комитете правовой статистики.
За три года, что существует норма о квотах, на предприятия, отказавшие в трудоустройстве бывшим зэкам, наложили 4 штрафа (по два в 2015 и 2016 годах), сообщили в комитете правовой статистики. Там также уточнили, что общая сумма штрафов составила 60 850 тенге.
«Юридически пункт в законе о занятости (о квотах – V) логичный. Но что по факту? Предприниматель работает на прибыль. Его дело во многом зависит от общего состояния экономики. От успешности предпринимателя. Как бы вы законом не прописывали, если бизнесмен не может принять нового человека, он этого не может. Либо ему придется кого-то увольнять. Реализовать эти хорошие нормы непросто. Даже несмотря на предусмотренную ответственность»- комментирует Евгений Жовтис.
Юлия Онуфриец, лето – осень 2018 года, Костанай
Юлия Онуфриец сидит в своей комнате впервые за последние 9,5 лет. Освободившись из колонии, женщина вернулась в квартиру приёмной матери. Там же, согласно требованиям условно-досрочного освобождения, она прописалась. Она вспоминает пытки и унижения, которые ей довелось пережить на зоне. Бывшую начальницу отряда колонии ЕС 164/6 Жанат Жиенбаеву, которая позволяла заключенным мыться только раз в неделю, а потом сама же выводила их на плац с криками: «Вы - бичевки! Вы все находитесь на государственном обеспечении, мы вас кормим, а вы ещё и нарушаете!». Ещё - режимно-оперативного работника Рустема Сагденова, который ввёл новые правила: в ходе каждого обыскового мероприятия заключенные должны были садиться на корточки. Обыски иногда длились по несколько часов. Кто не выдерживал долгого сидения на корточках, получали в протокол запись о злостном неповиновении. Нескольким девушкам, вспоминает Онуфриец, за это к сроку прибавляли ещё один год.
28 июня 2017 года, незадолго до суда по УДО, Онуфриец к себе в кабинет вызвал Сагденов. Он обвинил её в порче государственного имущества, а когда заключенная начала отрицать обвинения, избил её. Он бил её по лицу, и женщина отлетела к шкафу. Затем она начала жаловаться. Об этом узнал заместитель начальника режимного отдела Илюкин. Он вызвал к себе Сагденова и Онуфриец. Последняя вспоминает, что на вопрос Илюкина: правду ли говорит женщина, тот ответил, что «я жену бью, чего о ней говорить?!» Суд по УДО должен был состояться в августе 2017-го, но она его не прошла: получила неповиновение. Наконец, в марте 2018-го, почти год спустя, она освободилась. Теперь она сидит в своей комнате, которую не видела 9,5 лет, и с трудом верит, что все страшное уже позади. И правильно: ничто ещё не закончилось. Она идёт к участковому, Даурену Искакову, чтобы отметиться. А он говорит ей, что она не будет жить здесь, что он доведет её до взыскания. Она, по словам участкового, может «хоть на реке Тобол ночевать, но не здесь».
- Либо переезжаешь, либо обратно в тюрьму, - добавляет Искаков.
Вскоре Онуфриец вынужденно переезжает в костанайский центр адаптации. Работу она найти не может. Её не берут даже посуду мыть. И так – две недели. Затем ей везёт: в центре занятости ей предлагают пройти месячные курсы на социального работника, в рамках которых предусмотрена стипендия в размере 16 тысяч тенге. Она рада и ей, но вскоре женщине придётся отдать часть и этой более чем скромной суммы, потому что участковый, ещё до её переезда в центр адаптации, выписал ей штраф за неявку на отметку. Для неё это неожиданность, потому что она отмечалась. Она говорит об этом судье, но тот принимает сторону участкового. «Я судье говорю, что у меня стипендия 16 тысяч, что я учусь, приводов в полицию нет, наркотики давно не употребляю, но он выписывает мне штраф на 8 тысяч».
Вскоре у её приёмной матери обостряются проблемы со здоровьем, у неё ишимия, и Онуфриец возвращается из центра адаптации к ней. 11 сентября она приходит на отметку к участковому Искакову, а тот угрожает «закрыть её». «Я не знаю, почему он так меня невзлюбил. Может из-за того, что я на пытки в колонии жаловалась?», - недоумевает Онуфриец.
17 сентября ей погашают судимость. Она вновь встречает Искакова, а тот говорит ей, что, несмотря ни на что, она подпадает под административный надзор. Ей, говорит участковый, нельзя после десяти часов вечера посещать парки, спортивные мероприятия, кафе и рестораны.
«И даже не объясняет, какой закон меня к этому обязывает, просто махает листочком перед лицом», - говорит Онуфриец.
Незапланированный эпилог
Мытарства Юлии Онуфриец, воспитанницы детского дома, пережившей наркозависимость, годы тюрьмы и несправедливость после освобождения, должны были стать показательным финалом этой истории. Но незадолго до того, как я заканчивал материал, ко мне в отчаянии обратился другой герой – Евгений Сорокин, который не нашел помощи в службе пробации и центре занятости Петропавловска, и который боится УСБ. Телефонный разговор, который я привожу ниже, также наглядно показывает то отчаяние, в котором часто пребывают бывшие заключенные.
- В общем, я опять без работы и без крыши остался.
- Что случилось?
- Он (работодатель – V) не заплатил. Вообще ничего не заплатил.
- Почему так?
- Он мою жену оскорбил, накричал на нее.
- Что сказал?
- Что она по сараям ходит. А она, блин, она беременная же! И все время со мной. Вот за что он так? Ну, мы повздорили, ушли. Ни копейки не заплатил он.
- Что вы сейчас делаете?
- Я в Петропавловске, едем к моей матери. Потому что больше некуда податься. Вот вы скажите, что мне делать?
- Вы говорили, что в службу пробации обращались. А в центр занятости пробовали?
- Да, я к ним сразу пришел!
- Я про центр занятости, не про службу пробации.
- Да-да, я понял. К ним я тоже обращался – и в пробацию, и в центр занятости. Ничем они мне не помогли, поэтому я сам работу искал. Но, как видите, везде кидают… Я не знаю, что мне делать. У меня денег только до матери доехать осталось. И у меня проблемы с УСБшниками никуда не делись, они мне опять звонили недавно. Сказали, чтобы я к ним приехал. Им не нравится, что я заявления на счет пыток писал, что я в прокуратуру обращаюсь.
- А что прокуратура?
- Я ко всем обращался, в Астану писал, даже в КНБ. Никакого толку. У меня 200 ответов есть. Я даже депутату Ирине Смирновой писал. С ней не общался, с ее помощником общался. Он сказал, что в сентябре она выйдет на работу. Я теперь звоню, а мне говорят, что она в отпуске. От них 5-6 ответов лежит, что она в такие-то органы передала. И так по кругу. Еще ко мне сейчас участковый прикопался.
- ?
- Говорит, что не хочет мне прописку делать. Это Новоникольский сельский округ (Кызылжарский район Северо-Казахстанской области – V). Там мать ее (супруги – V) живет. Участковый говорит: если на работу не устроишься, я тебя упакую, обратно в колонию пойдешь. А где работа?! Дай, говорю, сам работу. Я все это время работал, сейчас тоже хочу работать. Они со всех сторон меня обложили… Скажите, а вы можете в аппарат президента позвонить?
- Думаете, поможет?
- А я уже не знаю, что мне думать. Я работал все время, как вышел, каждый день работал. Вот президент же говорил, что тем, кто освобождается, надо помогать с жильем и работой. Где это? И что мне делать, вот вы, журналист, скажите, что делать? Вы же знаете, наверное.
- Честно говоря, не уверен…
- Серьезно, что делать?! Я уже не знаю… Я шестнадцать лет отсидел. Мне что, опять красть идти? Но я не хочу, я не буду этого делать, я хочу нормально жить, жена у меня беременная. Но куда мне податься? Что мне делать?!
В материале использованы фотографии Данияра Мусирова, Жанары Каримовой, PRI, с сайта департамента уголовно-исполнительной системы Северо-Казахстанской области и предоставленные Юлией Онуфриец