В Казахстане зарегистрировано 3924 религиозных объединения, 18 конфессий и 428 миссионеров. Также по данным МИОР РК, к первому кварталу 2023 года в стране обучаются 4395 человек в 14 духовных учебных заведениях. Модераторка дискуссии исследовательница Камила Смагулова отметила, что несмотря на гарантии свободы вероисповедания, в последнее время в Казахстане наблюдаются попытки контролировать религию.
Адвокат Западно-Казахстанской коллегии адвокатов Мереке Габдуалиев пояснил, что право свободы вероисповедания реализуется комплексно с другими правами: правом свободно мыслить, получать информацию и распространять её. Адвокат назвал право вероисповедания «интимной сферой» и заявил, что государство не имеет права вмешиваться, пока гражданин не нарушил права другого человека и реализация его права не связана с актами насилия.
Габдуалиев выступил с критикой действующей версии закона о религиозной деятельности и религиозных объединениях . По его словам, до 2011 года законодательство было либеральным, а нынешняя версия не направлена на создание инструмента и механизма реализации права.
«Когда в 2011 году был принят этот закон, у нас было больше религиозных объединений. Этот закон ужесточил требования к количеству членов религиозных объединений. В местном религиозном объединений должно быть 50 человек. Соответственно, необходима была перерегистрация. Если в течение года религиозные объединения не перерегистрировались, то они были ликвидированы в судебном порядке. Но от того, что они были ликвидированы де-юре, де-факто они никуда не делись», – констатирует Габдуалиев.
По его словам, права верующих ограничивает замкнутый круг при регистрации религиозных объединений.
«Для регистрации местного религиозного объединения необходимо 50 человек. Для того, чтобы эти 50 человек появились, нужно, наверное, заниматься агитацией, то есть говорить о своей вере, а это называется миссионерской деятельностью. А чтобы зарегистрироваться миссионером, нужно быть членом религиозного объединения. Это барьеры, установленные в законодательстве», – объясняет Габдуалиев.
На этапе регистрации объединениям необходимо пройти религиоведческую экспертизу, однако, по словам Габдуалиева, религиозная деятельность измеряется через понятие «духовной потребности», а не религиозной потребности. Любая пытающаяся зарегистрироваться организация, в чьем уставе есть понятие духовной потребности, проходит через эту экспертизу. Таким образом, действие закона получило распространение на больший круг субъектов. Габдуалиев также сомневается в релевантности экспертов, проводящих экспертизу. Он выступает за конкретные квалификационные требования и эксперты должны иметь юридическое образование, стаж работы по специальности или в религиоведении.
«Философские трактаты так или иначе содержат религиозные воззрения. Фома Аквинский и Августин Блаженный спокойно продаются в печати, но там тоже есть религиозные догмы. Опять же это право человека читать, что бы там ни было написано. Зачастую беседы о религии могут быть квалицированы как незаконная миссионерская деятельность. Мы можем разговаривать о религии, не убеждая друг друга. На практике таких граждан привлекали к ответственности. Это очень печально», – говорит эксперт.
Габдуалиев затронул тему религиозной одежды, назвав её элементом конституционного права граждан на свободу вероисповедания. Он критикует приказ министра образования о недопустимости элементов религиозной одежды в школьных формах. «Дискуссии на эту тему увеличились в последние годы, когда в школы не пускали школьниц в головном уборе. Почему устав школы может быть выше Конституции?», – говорит Габдуалиев.
Габдуалиев убежден в необходимости принять закон с новым названием «О праве на свободу вероисповедания»: «Мы должны исходить из того, что это право. Когда мы пропишем это право как пошаговый инструмент и гарантируем на уровне закона, то в обществе сможем это право реализовать», – добавил он.
Религиоведка из Кыргызстана и специалистка НПО «Поиск общих проблем» Индира Асланова считает, что вызовы и проблемы свободы вероисповедания в Казахстане и Кыргызстане похожи. Она называет кыргызстанское законодательство, принятое в 1991 году, «медовым месяцем», так как оно соответствовало всем международным стандартам. Однако всё изменилось в 2008 году, когда правила ужесточились. Экспертка говорит, что попытка изменить законодательство остается на уровне обсуждений в парламенте, однако есть некий прогресс. По ее словам, в Кыргызстане тоже очень остро стоял вопрос с ношением религиозной одежды в школах.
«Здесь уже не на уровне законодательства, а на уровне медиации между законодательными органами, школами и религиозными организациями был принят некий консенсус. Например, не головной убор, а косынка. В ряде случаев надо говорить, что это двусторонний процесс. Администрация школы идет на встречу, а очень религиозные родители могут настаивать на никабе. Ребенок начинает маргинализироваться. Главный посыл, который передавался родителям и администрациям школ, это то, что главное фундаментальное право ребенка – получение образования. Пока родители и школы спорят, ребенок остается жертвой. Проигрывают все три стороны», – говорит Асланова.
Руководитель управления по делам религий города Астаны Нурдаулет Альмуханов утверждает, что управление тесно работает с религиозными объединениями и отрицает наличие дискриминации и называет съезд мировых религий показателем высокого уровня работы.
«Многие задают спорные вопросы и предлагают спорные предложения. Говорили о школе. У нас светское государство, мы тут все сидим в костюмах. Наша страна светская, то есть места обучения тоже светские. Многие путают это. Можно отдать детей в медресе или воскресные школы. Также давайте рассмотрим вопрос со стороны религии. Многие люди не разбираются в религии и говорят что им что-то нужно. Но сначала надо разделять понятия долга. Есть долг получить образование, а есть другие долги. Мы проводим разъяснения. Не стоит создавать из мухи слона. Если сравните с другими развитыми странами, то поймете, что наши законы намного лучше», – считает Альмуханов.
Журналистка и руководительница проекта SCARF Зарина Ахматова говорит, что одной из причин запуска проекта поддержки освещения и продвижения свободы вероисповедания (SCARF), реализуемого Internews в Казахстане и Таджикистане, стало отсутствие нормализованности разговора о религии.
«Вот эта стигма, что если религия появляется в новостях, то либо праздник, либо ничего хорошего, преследует не только казахстанские медиа. Мы выяснили, что нет контента, нет материалов, которые могут просто рассказывать о религии. На самом деле, это оказалось если не проблемой, то вызовом, потому что я разговаривала со своими коллегами и все просто избегают этих тем по ряду факторов», - говорит Ахматова.
Она считает, что есть высокий спрос на контент о религии, однако существует нехватка нишевых узкоспециализированных журналистов и объясняет это экономической невыгодностью.
«С другой стороны мы выяснили, что представители религиозных объединений тоже травмированы и медиа, и законодательством, и не всегда хотят общаться с журналистами. Здесь возникает стена отчуждения. Есть так же государство. Отсутствие попыток найти общий язык вылилось в пропасть между всеми этими сторонами. Сейчас мы пытаемся запустить диалог», - говорит Ахматова.
Ахматова привела случай журналистки Руфии Мустафиной из Петропавловска, которую оштрафовали за интервью с главным имамом, приуроченное к Курбан-айту. Позже она участвовала в проекте SCARF.
«В мотивационном письме она написала, что хочет понять, что она не так сделала. Этот кейс мы разбирали, его комментировали в комитете по делам религий. Независимый юрист сказал ей, что ей нужно было получить разрешение у главного имама, а она ответила, что он сам дал ей интервью. Это вопрос лимитирующего законодательства. Правонарушение оставили. Когда журналисты слышат про такие кейсы, они не хотят связываться с этими темами, а если об этом не говорить в публичном поле, то этот разговор переходит на кухни, в другую плоскость или остается только среди сообщества или единомышленников, что может дезинтегрировать общество», – говорит Ахматова.
Одна из участниц дискуссии отметила, что некоторые блогеры стали чаще говорить о религии и спросила должен ли такой контент регулироваться, отметив, что, по ее мнению, о религии должны говорить обученные эксперты. Другой гость высказал обеспокоенность подверженности детей влиянию религий. Эксперты ответили, что в обоих случаях запрет и ограничение не помогут решить проблему. Нужно сохранять свободу слова, когда люди могут делиться своими переживаниями и мнением о религиях и только при наличии угрозы безопасности и правам другим лиц это право может быть ограничено. Габдуалиев отметил необходимость уважать права детей и учитывать их мнение.
Юрист Олжас Айганов практикует ислам с 2009, три года назад к нему начали поступать звонки из органов внутренних дел.
«Мне звонит оперативник и представляется сотрудником управления по борьбе с экстремизмом, само это название уже дискриминирует меня. Я не привлекался ни к уголовной, ни к административной ответственности. Я был приглашен на беседу к теологу. Объясняют беседу спецоперацией “Жусан” и поездкой наших граждан в Сирию и прочими вещами. Я уточняю, почему звонок поступил именно мне, а мне отвечают, что звонят всем. Я спрашиваю: “Вы звоните всем гражданам Казахстана? Как это работает?” Я решил обратиться к органам внутренних дел и в управление по делам религии, лично к господину Альмуханову. Он не удосужился мне ответить, была только отписка. Это было в 2020 году. Звонок повторился в 2021 году и в 2022, год назад это объяснялось январскими событиями. Я поехал в управление по борьбе с экстремизмом и беседа закончилась тем, что я проводил ликбез по конституционному праву оперативнику и теологу. Что я сделал не так? Что мне сделать, чтобы мне никто не звонил и мою семью никто не тревожил?», – спросил Айганов.
В ответ Альмуханов задал вопрос залу: звонили ли кому-нибудь с управления по борьбе с экстремизмом. Никто не поднял руку.
«Тут 50 человек, а звонили только вам, как вы думаете? Не знаете. У управления по борьбе с экстремизмом свой алгоритм. Я не могу рассказывать о внутренней кухне. Допустите одну ошибку – пеняйте на себя, поэтому подумайте о своих действиях в определенных кругах. Это не дискриминация. Вас вызвали из-за вашей ошибки. Есть госпрограмма по экстремизму и терроризму, доступная всем. В рамках госпрограммы вас могут вызвать на предварительную беседу, оценив ваши действие и ваше окружение. Вас же не связали, не привлекли к ответственности. Это их работа, они так работают», – ответил Альмуханов.
Габдуалиев ответил, что в борьбе с экстремизмом могут быть нарушены права человека: «В законе есть алгоритм, когда четко определяется подозреваемый или обвиняемый. Все остальное – нарушение прав человека. Нурдаулет, слушая ваш ответ, я скажу деликатно, мне стало достаточно неудобно, потому что человек пришел, а вы с подозрением говорите об его окружении и чем он занимается. В конце концов, есть презумпция невиновности».
Он привел в пример другие страны, которые так же занимаются обеспечением безопасности. По его словам, правоохранительные органы должны работать деликатно, со своей базой, о которой никто не должен узнать. Он призвал не устраивать охоту на ведьм.
Альмуханов отметил, что теракты 2011, 2013 и 2016 годов были «неспроста», а беседы выступают в качестве превентивных методов.
Другой гость отметил проблематику использования слов «деструктивные» и «нетрадиционные», отметив, что это приводит к радикализации, а не де-радикализации.
Религиоведка Индира Асланова назвала эти термины субъективными и относительными, потому что они зависят от точки зрения и интерпретации: «Это будет отличаться от культурологической особенности страны. Эти термины добавляют стигматизацию на определённые группы и они начинают разделять общество на своих и чужих. Эти термины не решают проблем. Эти термины пришли к нам в начале 90-х в общем дискурсе о религиозной и духовной безопасности, который шел из России, так мы как живем в одном информационном поле. Некоторые страны перестали использовать эти слова, но, к сожалению, в некоторых даже на государственном уровне они используются, но при этом им не даются определения. Отсюда множественная дискриминационная практика», – объяснила Асланова.