Несмотря на то, что рост городов обусловлен факторами, которые не определяются и не контролируются муниципалитетами и даже государствами, и те и другие стремятся держать этот процесс под контролем. Именно поэтому существуют визы, квоты, прописки, и другие способы контроля за миграцией с одной стороны, и снипы, генпланы, общественные обсуждения и контроль над застройкой с другой. Бывает и так, что государства строят города с нуля, либо трансформируют существующие города, кардинально меняя их структуру и функцию. За такими проектами часто маячит утопия. Существующие города несовершенны. Но если построить город с чистого листа, то можно исправить все предыдущие ошибки и наконец создать идеальное место для жизни людей, либо среду, которая будет производить образцовых граждан. В утопиях интересна не их конечная цель — все они так или иначе стремятся создать более совершенное общество по сравнению с существующим — но то, какие средства они предлагают для достижения этих целей. Кроме того, применительно к городам утопические проекты интересны еще и тем, что они содержат критику существующего мироустройства или порядка вещей. Зная, что было объектом критики, мы можем лучше понять в чем состояли общественные проблемы в тот или иной период.
К XX веку социо-инженерный проект, который лежал в основе утопий, стал обрастать новым политическим контекстом. Две мировые войны, распад колониальных империй, и деколонизация привели к взрывному росту национальных государств. В начале XX века в мире существовало около полусотни суверенных государств, век спустя − почти две сотни. Каждому из них нужна была столица. В большинстве случаев новые лидеры предпочитали размещать властный аппарат там же, где он находился в колониальную эпоху. Но бывали и исключения, или то, что урбанист Питер Холл когда-то назвал «окончательным решением столичного вопроса».
Таких кейсов в последние сто лет было действительно немного: это Бразилиа, Белмопан (столица Белиза), и Нейпьидо (столица Мъянмы). Подавляющее же большинство городов, которые якобы создали с чистого листа, в том или ином виде существовали до обретения ими столичного статуса. Канберра, чья территория была учреждена в качестве столицы Австралии в 1911 году, располагалась на территории коренных народов, которые жили на своей земле в течение многих веков и чьим мнением не особенно интересовались при выборе локации для будущей Канберры. Исламабад, новая столица Пакистана с конца 1960-х, расположился на перекрестке между Пенджабом и Хайбер-Пахтунхва, и исторически являлся перевалочным пунктом между двумя регионами. Поселения существовали и на месте будущих Додомы и Ямассукро, постколониальных столиц Танзании и Кот-д’Ивуара.
Астана существует как столица четверть века, но как город она значительно старше. Более того, город несколько раз менял свою идентичность и предназначение: об этом красноречиво свидетельствует его постоянно меняющееся название. В двадцатом веке такие повороты случались дважды: один раз во второй половине 1950-х годов, когда город стал опорным пунктом для освоения целины (что и привело к переименованию Акмолинска в Целиноград в 1961 году) и второй раз в конце 90-х, когда Акмола стала столицей Казахстана и была переименована в Астану.
Для переноса столицы существовал ряд причин: желание перезапустить стагнирующую экономику (массовое строительство запускает длинную производственную цепочку и логистику), боязнь ирредентизма на севере, но главным образом желание уехать из Алматы. Вопрос был в том, куда. Казахстан − большая страна, но почти все наши крупные города, увы, располагаются вдоль границ. По логике же руководства страны середины 1990-х годов, столица должна была располагаться в центре государства. Соответственно, опций для переноса было немного: Караганда и Акмола. Но Караганда была городом индустриальным, да еще и полным шахт, заполненных метаном и пролегающих прямо под городом. Акмола такими недостатками не обладала. Достоинств особых тоже не было, но выбирать было не из чего.
Кроме того, в городе была изначальная инфраструктура и свободные территории на левом берегу Ишима, которые можно было застраивать с нуля. Указ о переносе столицы был принят парламентом в 1994 году, но в нем не были указаны ни сроки переноса, ни дорожная карта для этого процесса. Денег на перенос в тот момент тоже не было, и многие думали, что проект так и останется на бумаге. Исполнительная власть, впрочем, взялась за дело рьяно и благодаря деятельности комиссии по переносу столицы уже в 1996 году перспектива переезда стала осязаемой. В 1997 года состоялась первая церемония инаугурации новой столицы, включавшая перемещение государственных символов из Алматы в Акмолу. В 1998 году релокация стала необратимой, а летом того же года состоялась международная инаугурация, на которую были приглашены иностранные лидеры, пресса, и представители дипкорпуса.
Казахстан середины 1990-х легко можно было представить без Астаны, даже после указа о переносе столицы. Сегодня представить Казахстан без Астаны невозможно. Этот город действительно стал символом нашей независимости: объектом желания, местом возможностей и разочарований.
На сегодняшний день об Астане существует два основных нарратива: героический и уничижительный. Героический предсказуем своей телеологией и подпитывается государственным дискурсом. Акцент в нем делается на том, с каким трудом строилась новая столица в 1990-е, как люди не хотели переезжать на север, какими трудными для всех были первые годы — и как Астана постоянно преображалась несмотря на все превратности. История города до переноса столицы при этом отходит на второй план. Благодаря Астане, миф о 90-х (отполированный до блеска в соседней России) в Казахстане превращается в success story бесшовно, масштабируя траекторию независимого государства. Успехи страны, явные, мнимые, воображаемые, обретают гламурный фасад.
Уничижительный нарратив фокусируется на том, чем Астана должна или могла бы быть, но не стала. Он подпитывается критикой со стороны урбанистов и комментаторов, не работающих на государство, а также опытом людей живущих в городе и за его пределами. Наиболее частые тропы в этом нарративе это «город контрастов», «выброшенные на ветер миллионы», «все равно как в Алмате не будет», и так далее.
Оба этих нарратива устойчивы, имеют свою историю, и выполняют разные функции. Когда в ход пускается героический нарратив, высказывания об Астане могут иметь разные означающие, но означаемое их неизменно. Это линейный нарратив о прогрессе и достижениях независимого Казахстана, которые воплотились в Астане. Смысл при этом дрейфует от материального к ритуальному, от сути событий к их форме, от агоры к монументу.
Уничижительный нарратив это повествование об апроприации, о том как люди воспринимают и обживают город. О конфликтах, пробах и ошибках. Его источники рассеяны по виртуальному и реальному пространству, это обрывки высказываний, действий, и живого опыта людей.
Проблема состоит не в наличии каждого из этих отдельно взятых дискурсов, но в том, что они существуют параллельно друг другу, практически не пересекаясь. Официальный нарратив воспринимается как ритуальное высказывание, повлиять на смысл которого невозможно, а спорить с ним бесполезно. Критические высказывания людей могут находить формальный отклик (если они высказываются в виде жалоб), но на устройство города и то, как он мыслится они оказать влияние тоже не могут, в силу своей разрозненности и отсутствия действенных механизмов обратной связи.
Когда речь заходит об опыте проживания в Астане, город и столица сливаются. В формальном смысле, в не-столичных городах есть жители, муниципалитеты, и остальные игроки по интересам. В столицах к этому добавляется государство и его аппарат. В случае, когда «обычный город» трансформируется в столичный, меняются не только деятельность горожан и внешний облик самого города, но и траектория развития городского пространства, его контуры. У Целинограда были четкие границы: река на юге и железная дорога на севере. Эти фронтиры и обуславливали развитие города в советское время. В 90-е годы концепция развития города кардинально изменилась.
Существующая территория на правом берегу Ишима была приспособлена под столичные нужды, а сам город начали уплотнять и ремонтировать. Фасады были облагорожены в духе пост-коммунистической эстетики 1990-х. Но новая столица не могла стать по-настоящему репрезентативным местом оставаясь на правом берегу Ишима. Это место было неплохим с точки зрения человеческого масштаба: город был небольшим, расстояния комфортными, инфраструктура неразвитой, но удобной. Сами целиноградцы были рады новым возможностям, которые сулил перенос столицы — но архивы и интервью свидетельствуют о том, что не все из них приняли перемены в жизни города с распростертыми объятиями.
Освоение левого берега стало новым этапом развития Астаны. Свободные территории левобережья стали пространством для создания новой идентичности, которая в свою очередь стала метонимией всего постсоветского Казахстана. Помимо символического капитала, левый берег предоставил еще и территорию для застройки - с конца 1990-х в Астану приезжало все больше людей, которым требовались квадратные метры, школы, и больницы. Так город утратил монолитность и приобрел невидимую границу. Переезд с правого берега на левый стал означать переход социального Рубикона, и, как следствие, другой статус, потребление, доступ к новой среде и возможностям. До сих пор помню фразу, которую подслушал во время полевой работы в 2016 году: человек, который купил квартиру в так называемом «Французском квартале» сказал мне «живу я на правом берегу, но это считается как левый». Левый берег, таким образом, постепенно утратил четкую географическую коннотацию, превратившись в концепт, указывающий на определенное качество жизни и уровень стремлений.
Фундаментальным аспектом существования Астаны, её modus’ом existendi все эти годы было привлечение внимание к Казахстану, улучшение имиджа страны. Отсюда многочисленные международные мероприятия: саммит ОБСЕ, Экспо 2017, Азиатские игры. Благодаря этим мероприятиям, Казахстан добился того, что его столицу стали узнавать в мире и ассоциировать с прогрессом и достижениями. Этим Казахстан выгодно отличался от других постсоветских стран, которые не умели или не смогли позволить себе столь масштабного проекта.
У Астаны с этим сложности — в большей степени по объективным причинам. Казахстан хоть и находится в сердце Евразии географически, с экономической точки зрения располагается на периферии ее ключевых регионов, а это понижает рентабельность и повышает стоимость экономических инициатив, как внешних, так и внутренних. Наиболее часто, впрочем, Астану сравнивают не с глобальными городами (“global cities”), но с другими «новыми» столицами, основанными в последние десятилетия, наиболее часто с Бразилиа. Сравнения полезны не только потому, что они позволяют идентифицировать сходства, но еще и потому, что они делают очевидными различия. Астана и Бразилиа схожи тем, что это столицы, основанные харизматичными лидерами, которые стремились изменить траекторию развития своих государств. Но в остальном это совершенно разные города.
Интеллектуальная генеалогия Бразилии насчитывает почти 150 лет, при этом сам город спроектировали и построили с фантастической скоростью. Три года отделяют конкурс на генеральный план Бразилии и её инаугурацию в апреле 1960 года. Построили к 1960 году лишь небольшую часть города (здания парламента, правительства, верховного суда, и несколько жилых блоков) но построили хорошо, и начали с главного — после 1960 город развивался по программе, которой придерживаются до сих пор. Более того, генплан Бразилиа и зоны, составляющие город, сейчас входят в список всемирного наследия ЮНЕСКО, что является редчайшим случаем для генпланов отдельных городов, и вызывает критику сторонников более либерального подхода к градостроительству.
Создатели Бразилиа, Оскар Нимайер и Лусио Коста, хотели создать эгалитарный город, где разница в достатке не определяла бы качество жизни людей. Это не помешало им, впрочем, спроектировать отдельные входы для жильцов и обслуживающего персонала, а самую привлекательную часть города — набережную — застроить частными виллами и гольф клубом. Настоящим драйвером переноса столицы был президент Бразилии Жуселино Кубичек де Оливейра, который превратил релокацию в символ своей модернизаторской предвыборной программы. У Кубичека было всего четыре года для реализации своего проекта — по тогдашней конституции бразильский президент не мог баллотироваться дважды — поэтому строительство Бразилиа действительно стало ключевой целью и нервом работы президентской администрации с 1956 по 1960 годы.
Бразилиа располагалась ближе к географическому центру страны, и считалось что передислокация госаппарата могла помочь сбалансировать региональное развитие. Кубичек хорошо представлял себе неравенства Бразилии и верил в то, что новая столица сможет способствовать более справедливому распределению ресурсов между югом и севером. В итоге этого не произошло: постепенно стало понятно что причина неравенств была не географической, а структурной, и что исправлять ситуацию нужно было не переносом столицы, а изменением экономической политики и прицельной работой с отстающими регионами. Эти обстоятельства, однако, не мешали цитировать кубичековские тезисы всем последующим постколониальным лидерам, которые задумывали или осуществляли перенос столиц в своих государствах.
Астана возникла совсем в другом контексте. Во-первых, в отличие от Бразилии, Астана появилась на месте города, который уже существовал. Во-вторых, Астана застраивалась не от плана к городу, а в обратном порядке. Генплан, основанный на концепции Кисё Курокавы, выигравшего международный конкурс на разработку эскиза-идеи плана столицы в 1998 году, был принят с учетом уже существующей застройки и в дальнейшем претерпел значительные изменения. В Бразилиа существуют четкое разделение между монументальной осью с официальными зданиями, и жилыми районами (при том что в современном градостроительстве разделение на функциональные зоны считается устаревшим подходом). На месте пересечения обеих осей располагается зона с торговыми центрами и магазинами, а также центральный автовокзал. Он же является конечной остановкой для почти всех внутригородских и междугородних автобусов. Такое планировочное решение кажется проблематичным в 21-м веке, но Бразилиа изначально строилось как город для автомобилистов.
С точки зрения машин, этот город действительно один из самых удобных на свете. В нем почти никогда не бывает пробок: пешеходные и автомобильные зоны редко пересекаются, светофоров немного, а направление транспорта продумано до мельчайших деталей. С точки зрения пешеходов, горизонтальная ось с жилыми районами также представляет собой единое пространство, которое можно пройти насквозь без видимых препятствий. Более того, ввиду того, что все здания стоят на пилоти (pilotis), первые этажи оказываются как бы прозрачными — это тоже облегчает ориентирование на местности. При проектировании левобережной транспортной системы Астаны — на 40 лет позже Бразилиа и при наличии опыта других столиц, в том числе Исламабада — не было предложено или воплощено ни одного оригинального планировочного решения. Более того, построенные дороги и созданная схема передвижения пешеходов и машин не предусмотрели темп и масштаб развития города, в результате чего возникают пробки и аварии. С точки зрения пешеходов, опыт передвижения в столице также проблематичен: продуманные пространства соседствуют с неудобными и небезопасными переходами, провалами, и нелогичными решениями.
В-третьих, Бразилиа и Астану придумывали и строили разные люди. В первом случае речь шла о героическом начинании, которое сначала раскололо а затем сплотило нацию, и много лет электрифицировало её общественную жизнь. Профессиональный уровень генплана и архитектуры Бразилиа были настолько высокими, что к строительству нового города было в прямом смысле приковано внимание всего мира. Оскар Нимайер, главный архитектор, был настоящим коммунистом — в интервью 2000-х годов он как-то сказал что в мире осталось два последних коммуниста, он сам и Фидель Кастро — который работал ради реализации своих идей о необычном и эгалитарном городе.
Наиболее оптимальным путем развития для страны для них было быстрое построение рыночной системы и разгосударствление экономики. Их задачей, по крайне мере в 1990-е, было не построить выдающийся город, но перенести столицу, и тем самым создать новый центр притяжения, и заодно почистить и обновить государственный аппарат. Любопытным, однако, является тот факт, что это именно эти люди создали неидеальный, но инклюзивный город, то есть город, который смог принять в себя почти всех без исключения людей, которые хотели в нем жить. Это стало великим достижением постсоветского Казахстана.
В Бразилиа же произошло обратное. Миллионы бразильцев верили в то, что новая столица действительно изменит жизнь людей к лучшему: сотни тысяч ехали туда чтобы попытать счастья на стройке или найти другую работу на новом месте. После окончания строительства, однако, места в новом городе для них не нашлось и они поселились в соседних городах, где стандарты проживания были гораздо хуже, чем в спроектированном Костой идеальном городе для чиновников и элит. Бразилиа в итоге не улучшила, но напротив стала модернистским слепком классового общества своей страны. Астана же превратилась в плавильный котел (melting pot), где можно встретить людей со всего Казахстана с разным бэкграундом и достатком, живущих и работающих рядом друг с другом, и сближенных суровым климатом.
Ergo, побыв утопией какое-то время, Бразилиа превратилась в дистопию. Этому способствовали и инсулярный характер города, и диктатура военной хунты, которая правила страной с 1964 до середины 1980-х. В Астане все было по-другому. Утопией этот город никогда не был, но и дистопией он тоже не стал. Жить в нем не очень комфортно, но и не сильно дискомфортнее других казахстанских городов. Никакой трагедии, скорее вялотекущее разочарование — но разве кто-то очаровывался?
В этом сила и слабость Астаны. Сила, потому что люди едут туда и живут там не ради мечты, а ради прагматики. Устраиваются на одну работу, потом, если повезет, переходят на другую, получше. Живут на правом берегу, затем переезжают на левый. Для всего этого необязательно любить город. Слабость, потому что мессиджи этого города часто направлены вовне, а не вовнутрь, а решения о его судьбе принимаются без участия людей — а это не способствует формированию солидарности и здорового сообщества.
В итоге Астана — город, который кажется сосредоточением государственной идеологии, её квинтэссенцией — оказывается как бы пустым изнутри. Эта экзистенциальная пустота — когда цели государства имеют мало общего с жизнью людей — тоже является одним из итогов 30-летия нашей независимости.