Еще до её начала войну стали наделять глубоким историческим смыслом. Тон дискуссиям был задан самим Путиным, объявившим «денацификацию» одной из ключевых задач вторжения. Термин этот действительно приводил в замешательство – особенно тех, кто трактовали его буквально, как отсылку к уже мумифицированному прошлому. Вернее оказалось отождествление «нацизма» с неким собирательным образом духовного разложения, ядовитой лжи, проникающей в сознание «русских людей» по другую сторону российско-украинской границы. «Спецоперация» была не эвфемизмом, а хирургическим вмешательством – операцией – призванной удалить из тела украинского народа источник заразы (вместе с родственными ей биолабораториями) перед воссоединением со «старшим братом» в крепком имперском объятии.
Запутанную мысль российского президента о «метафизической» сути происходящего распутывают и развивают его приближенные. Погрозив Европе неминуемым возмездием словами Блока, Рогозин дал понять, что речь идет совсем не об Украине. Патриарх Кирилл решил не обращаться к классикам, узрев в Донбассе границу между истинным миром и миром «так называемых ценностей». Против них – в частности против гей-парадов – восстал Донбасс, а с ним пробудился и весь русский народ: во всяком случае, на это обратил внимание Александр Дугин, главный современный неоевразиец, в шутку назначенный генеральным директором Первого канала. Впрочем, очень многие не усмотрели подвоха в новости, поскольку этот наследник Гумилева давно опередил время, добавив своими прошлыми рассуждениями о борьбе с «обыкновенным и древним» дьяволом и его майданными прихвостнями-бесами недостающий элемент оккультного к картине эпического противостояния с «коллективным Западом».
Фотография Данияра Мусирова
Комментаторы по другую сторону баррикад не остались в долгу. В украинском политическом дискурсе тирады о защите демократии и западных ценностей в целом перед лицом «варваров», «рабов», а то и «орков», давно стали общим местом. Вице-премьер Ирина Верещук пугает скептически настроенных венгерских партнеров: не поддерживая санкции против России вместе со всем «цивилизованным миром», вы рискуете оказаться на неправильной стороне истории — а оттуда, если по Зеленскому, до Страшного суда рукой подать. В светских кругах эсхатологическим пророчествам предпочитают прогнозы об обновлении Свободы, выходе Демократии из состояния упадка, преодолении нравственной амбивалентности, этой темной стороне плюрализма. На форумах то и дело обсуждается вопрос принадлежности России западной цивилизации; там же, переводя дискуссию в область быта, объясняют фундаментальную разницу между украинскими беженцами и сирийскими и прочими «мигрантами».
В совокупности с санкциями, оружием и добровольцами, такие заявления демонстрируют консолидацию общественного мнения вокруг Украины, территории нового западного эпоса, где рождаются герои и куются мифы на десятилетия вперед. И вот что интересно: с учетом центробежных тенденций последнего времени, к очевидным явлениям единодушие Запада причислить нельзя. Выход Британии из ЕС, электоральные победы популистов, и намеченный администрацией Трампа курс на постепенное сворачивание американского присутствия в Европе обнажили хрупкость наднациональных политических конструкций в регионе. Связанная с движением BLM волна протестов в США и за пределами отозвалась чередой раскаяний за колониальное прошлое, ревизией литературного канона и пересмотром евроцентристских нарративов. С войной же политическая повестка сделала резкий поворот на 180 градусов, заставив замолчать критические голоса. Оставив в стороне разногласия и разночтения прошлого, политики, бизнесмены, общественные деятели (среди которых, к слову, преобладают белые) приступили к мобилизации общества перед российской угрозой, расцениваемой в качестве экзистенциальной для целой цивилизации.
Иными словами, участники боевых действий – как прямые (Россия и Украина), так и непрямые («международное сообщество» или «коллективный Запад») рассматривают войну как столкновение цивилизаций, ни больше ни меньше. В переводе на доступный язык это разворачивающаяся в рамках истории, но одновременно надисторическая борьба добра со злом, света с тьмой, правды с кривдой. Конечно, в условиях войны, образы форпостов цивилизаций – всевозможных Antemurale Christianitatis – можно было бы списать на требования пропаганды, меру вынужденную, а значит и допустимую. Только вот вряд ли цивилизационный дискурс уйдет из публичного пространства как только смолкнут пушки. Наоборот, подпитываемый обильным количеством вылитой друг на друга ненависти, он крепко осядет в головах миллионов, подняв войну до формы общественного сознания.
В этом оформлении государств и регионов в «культурно-исторические» организмы-цивилизации, замкнутые в своих паттернах, кроется корень больших будущих бед. Чем пафоснее фразы – о свободе, демократии, жертвенности, державности – тем яснее проступает отсутствие гуманистического начала. А без него, без этой тревоги за жизнь, без идеологической оправы, ничто не удержит людей от соблазна последовать завету Владимира Вятровича, бывшего директора Украинского Института Национальной Памяти, и «прекратить искать 'хороших россиян'» (украинцев, европейцев, и т.д.). Как в муравейниках и термитниках, в цивилизациях нет автономных субъектов – лишь проводники и носители «истинных ценностей» или же их коварных антиподов.
Стоит ли говорить, что цивилизационный дискурс – спутник патриотического угара и реваншистских настроений – в нашей стране вдвойне не приемлем. Проблематичен, мягко говоря, сам «выбор»: Евразийство (по сути, экспортная версия «русского мира» для среднеазиатского рынка) сулит медленным гниением, а в «Свободном Мире» нас, открыто именуемых «постсоветскими сателлитами», никто без пропуска цветной революции не ждет. Но дело даже не в этом: сама форма дискурса таит в себе зловещее содержание. Ведь все эти большие концепции возникли, в первую очередь, как обоснование превосходства – «морального», «культурного» - региона над соседними, либо же, как в случае с Европой (континентом совсем не географическим), над остальным миром.
Тем не менее, эти критические замечания не означают, что мы должны взять пример с «Глобального Юга», и воздержаться от участия, даже опосредованного. Конфликт в Украине действительно имеет все признаки переломного момента истории, и нам, недавно обретшим субъектность, именно сейчас необходимо заявить о своих правах на будущее. Задача, стоящая перед нами – это задача перспективы, призмы, сквозь которую следует смотреть на происходящее. Вместе с перспективой придет и понимание того, как нужно действовать.
В формулировке перспективы цивилизационная парадигма указывает на точку отправления. В основе последней лежит идея о культуре, что прикрывает власть, позволяя затеряться ее маневрам в своем многослойном узоре. Можно сказать иначе: культура соотносится к власти так же, как и цивилизация к империи. А ведь о российском империализме пишут наиболее осведомленные западные эксперты. Правда, если внимательно вчитаться в аргументы, проблема заключается не в самом империализме, не в насилии, связанным с ним, а в том, что Россия берет не по рангу. «[Для России] стремление соответствовать статусу великий державы, говорит в недавнем интервью Стивен Коткин, главный специалист по сталинской эпохе, оборачивается борьбой, но ей не удается [добиться этого], поскольку Запад оказывается всегда сильнее.» Под видом критики уже всем известного Миршхаймера, Адам Туз, историк мировых кризисов межвоенного времени, схожим образом смещает фокус с империализма в целом на просчет отдельно взятой России, вызванный переоценкой своих возможностей и недооценкой способности Украины к эффективному сопротивлению. В статье, посвященной, скорее, американской, нежели российской, внешней политике, Нил Фергюсон замечает, что перед тем, как увязнуть в Украине, Путин завяз в навеянных имперским прошлым «псевдоисторических» аналогиях. Напомним, что сам Фергюсон является известным апологетом Британской империи, но, видимо, в сравнении с этим историческим брендом, российский империализм является товаром контрафактным. Quod licet Iovi, non licet bovi.
Понятно, что, как и сто с лишним лет назад, так и сейчас, Россия – «слабое звено в цепи империализма». Не лишен закономерности и следующий факт: российский империализм, оформившись в Украине в середине 17 века и тут же испытавший мощнейших кризис перерождения в эпоху революции и гражданской войны, не мог не вернуться в Украину, чтобы там попытаться само утвердиться. Наблюдаемое, однако, более всего напоминает предсмертную агонию, что, конечно, можно отнести к явлениям положительным уже потому, что изъятие имперскости из российской государственной модели заставит многих задуматься над природой своего преклонения перед силой.
Но вот отсутствие должной саморефлексии у критиков российского империализма сильно бьет по релевантности их анализа. Создается ощущение подготовки почвы для замены одного гегемона другим – перспективы совсем не радужной. Ведь выходящая далеко за рамки борьбы Украины за ее право быть в Европе, наша солидарность с ней – это, как минимум, солидарность небольших и уязвимых государств на глобальном антиимпериалистическом фронте. В идеале же она связанна с надеждой на преодоление вопиющего политического неравенства в движении к признанию не цивилизационных единиц, но человечества – т.е. к признанию общности задач, вызовов, и судьбы.
Мир без империй утопичен, поскольку не имеет прецедентов. Но этот образ сохраняет однозначное и последовательное неприятие империализма, каким бы он не был – восточным или западным, формальным или неформальным, объявляющим спецоперации по денацификации, или же крестовые походы во имя демократии. Такой моральный абсолютизм – единственная верная отповедь релятивистам путинского типа с их лукавыми «а у вас» и «как насчет». Этим принципом мы руководствуемся сейчас и его же нужно придерживаться в будущем, особенно учитывая малую вероятность предоставления ареола героизма и места на правильной стороне истории следующему объекту сверхдержавной агрессии.
Поддержите журналистику, которой доверяют.
