Редакция Vласти
Про эти события потом напишут: «три августовских дня, которые изменили мир». Советская империя, существовавшая 74 года, окончательно разрушилась всего через несколько месяцев после августа 1991 года, когда группа советских партийных деятелей предприняла последнюю, и неудачную, попытку сохранить СССР таким, каким он был до середины 1980-х. Накануне 25-летия путча Vласть попросила пятерых известных казахстанцев вспомнить свои ощущения от тех августовских дней и рассказать, как изменилось их отношение к тем событиям спустя годы.
Евгений Жовтис, директор Казахстанского международного бюро по правам человека и соблюдению законности:
— В августе 91-го мне было 36 лет. В то время я ушел из Академии наук тогда еще Казахской ССР. Я был ученым в области горной экономики, занимался исследовательской деятельностью. Я ушел из Академии, работал в независимых профсоюзах и принадлежал к, так сказать, демократическому кругу казахстанской общественности, пытающемуся создать альтернативные Коммунистической партии структуры.
Этот день я встретил, мягко говоря, со страхом, обеспокоенностью и раздражением. К тому моменту у меня была четко составленная картина мира и представления о том, где я хочу жить. И уж точно я не хотел жить в Советском Союзе, ни тем более - в той стране, которую ГКЧП пытался вернуть.
Мои друзья и семья – люди либеральных взглядов, поэтому восприятие (ГКЧП – V) было крайне негативное. Другой вопрос заключался в том, что дальше делать? Поскольку я принадлежал к оппозиции Коммунистической партии, то мы созвонились с друзьями, в частности, с юристом Сергеем Злотниковым. Мы немедленно утром встретились, чтобы обсудить дальнейшие действия. Мы пошли в акимат, тогда он назывался Горисполком. Там на нас посмотрели как на полных идиотов. Мы вышли в недоумении, не очень представляя, что делать дальше. Потом пошли в редакцию журнала «Жалын», которую тогда возглавлял Мухтар Шаханов. Там сколотилась оппозиционная ГКЧП группа. Я помню, что мы даже умудрились связаться с представителями демократических сил других центрально-азиатских государств. Я созванивался со своим домом, и было ощущение, что нас подслушивают. Мы это предполагали.
Мы готовили какие-то листовки, которые на следующий день распространяли в автобусах, ночевали не дома. В общем, перешли на подпольную жизнь. Какие-то шаги мы предпринимали, но сейчас, спустя столько лет, смотришь на это и понимаешь, что все это было по-детски и никаких серьезных ресурсов и возможностей у нас не было. Но свою позицию мы достаточно четко отразили. Я могу сказать, что я точно не хотел назад.
Да, мы внимательно слушали по радио (в том числе и по зарубежным каналам), о происходящем в Москве: о сопротивлении, о Ельцине, его шагах. Мы категорически не принимали этот реванш, попытку отката назад, в сторону тоталитарного советского режима, было точное понимание, что назад мы не хотим. Что делать – было не очень понятно, поэтому, когда это захлебнулось, мы очень обрадовались.
Мы внимательно отслеживали сообщения, и единственные со всего советского пространства руководитель Киргизии Акаев и тогдашний мэр Бишкека Акуов начали организовывать вооруженное сопротивление. Они серьезно собрались воевать за независимость, суверенитет и невозвращение назад. Какое было настроение здесь: «Властям виднее», «Как бы не тронуло меня и мою семью», – то есть общественного импульса это не придало. Люди, которые в конце 80-х и начале 90-х почувствовали какую-то свободу, очень быстро вернулись к состоянию «власти виднее». Конечно, был сильный страх, потому что сразу начались странные заявления вроде «Сохраняйте спокойствие и выполняйте решения ГКЧП». У нас, честно сказать, местные власти в основном поддержали ГКЧП – просто перешли на сторону, как им казалось, победивших. А обществу было все равно.
Мое отношение к событиям августа 91-го года не изменилось с точки зрения оценки произошедшего, но оно приобрело элемент сожаления об упущенном шансе.
Да, что-то произошло – появились независимые государства. В какой-то степени мы перешли от совершенно бессмысленной и экономически бесполезной социалистической экономики к рыночной. Перешли в достаточно уродливой форме. Самое главное: демократию, нормальные политические условия мы не получили. Мы этим шансом не воспользовались и об этом, конечно, я очень сильно сожалею. А то, что ГКЧП тогда не победило, и мы не превратились в улучшенный вариант Северной Кореи – этому только радоваться можно.
Общество в большинстве так и не знает своей истории в том виде, в котором она была, она была трагична, прежде всего – начиная от Великой октябрьской революции и через сталинский период и советское время. Оно не представляет себе истинного масштаба трагедии, которое постигло все это пространство. И поскольку оно не представляет себе масштаба этой трагедии, не произошло осмысления, раскаяния, признания ошибок. Нет четкого анализа, что это – страшная трагедия. Трудно себе даже представить насколько она сильно ударила по общественному развитию. То же самое происходит сейчас и с событиями 91-го года и тем, что произошло после. Это очень печально, потому что не дает возможности жить по-новому. Мы продолжаем болтаться где-то в стереотипах, штампах, мифах. Мы продолжаем считать себя не ответственными за то, что произошло.
Жемис Турмагамбетова, директор фонда «Хартия за права человека»:
— Мне тогда было 43 года, я тогда уже занималась правозащитной деятельностью. Накануне ничего не предвещало. Утром, как всегда, включаю телевизор, и вдруг таким придушенным голосом диктор читает о введении чрезвычайного положения. Мы ничего не могли понять.
Позже они стали зачитывать, что это была угроза и так далее. Мы поняли, насколько это серьезно и задались вопросами: где находится Горбачев и почему они его не показывают. Нина Савицкая была главным редактором газеты, я поехала к ней. Я связывалась по телефону, ведь Москва же была отключена, я через Ригу узнавала новости, в Литве было движение «Саюдис». Нина успела в печати дать обширный материал. Я сидела на телефоне и собирала сводки по Союзу.
Мы долго обзванивали всех, тогда это называлось не администрация президента, а аппарат. К тому моменту тогдашний президент Кыргызстана Аскар Акаев сделал жесткое заявление. И мы все ждали веского слова с нашей стороны. Пресс-секретарем президента Назарбаева был Гадильбек Шалахметов, я его постоянно беспокоила: когда же? И только к концу второго дня стало понятно, что ничего у них (ГКЧП - V) не выйдет. Конечно, было немного тревожно. Почему какая-то кучка людей может объявить себя полномочными представителями всех людей Советского Союза, объявить режим чрезвычайного положения? Была реальная угроза возврата к старому. В моем окружении никто не хотел возвращения к той системе.
У меня никогда не было восторженного отношения к Горбачеву. Моя трактовка была такая, что он допустил слабину где-то и этим воспользовались. Августовские события я бы сейчас охарактеризовала так — всегда слабость власти и недоверие людей к власти может привести к таким последствиям. Всегда найдется кто-нибудь в окружении, кто захочет примерить на себя шапку Мономаха.
Экономическая ситуация была хуже некуда. Я думаю, что события 19-21 августа ускорили развал Союза, хотя честно скажу, что по развалу Союза у меня по сей день неоднозначное отношение. Потому что мы потеряли очень много не в экономическом плане, мы потеряли взаимоотношения людей. Каждый ведет самостоятельную политику. Кому-то этот вопрос может показаться несерьезным, для меня, выросшей в системе Советского Союза, это было несколько неприятным событием.
Возможно, политически это был оправданный развал, потому что фактически как такового Союза уже не было. Уже парад суверенитетов начался, Казахстан самый последний объявил о независимости. Наше руководство пыталось как-то спасти зачатки общего жития. Чисто с человеческой точки зрения, я, как человек, который после школы обучался в Ленинграде, ныне Петербурге, я очень много потеряла для себя. Я потеряла общность культуры, общность отношений.
Сейчас я вспоминаю о тех событиях и даже усмехаюсь. В первый день, да, было тревожно. Потом думали, что же будет, неужели введут танки? Казахстан ведь был нашпигован всякими воинскими частями. Поэтому было тревожно, как оно повернется.
Я никогда не забуду трясущиеся руки Янаева. Как тогда говорили, что он был пьян. У него был мутный взгляд и эти руки, которые он скрестил перед собой на столе, когда они объявляли о создании ГКЧП. Насколько я помню, рядом находился генерал Язов и министр внутренних дел Пуго. Их было четверо, которые взяли на себя «смелость». А перед Аскаром Акаевым я до сих пор преклоняюсь, тогда он, достаточно молодой президент, выделялся неординарным мышлением среди старой номенклатуры. Никогда не забуду, когда он сделал резкое заявление и сказал, что путч не пройдет.
Мы и по сей день с друзьями обсуждаем эти события, разговор заходит. Теперь уже несколько смешно. Я помню, ребята социал-демократы - Сережа Дуванов, Сережа Злотников, они в первую же ночь расклеивали листовки, написанные фактически от руки. Поддержки среди населения ГКЧП не получил. Может быть, поэтому и провалился этот путч.
Тамара Калеева, президент Международного фонда защиты свободы слова Адиль Соз:
— В дни Августовского путча я была уже абсолютно зрелым человеком, мне было 42 года, и я работала на Казахском радио. Все эти годы я прожила при советской власти, ничего другого, как и все на то время, я не знала и не видела. Коммунистическая система казалась незыблемой. Даже внутренние колебания, связанные с курсом на ускорение и перестройку, никого не смущали. События 1991 года стали для всех полной неожиданностью, но лично у меня они не вызвали острого ощущения шока и начала какого-то упадка страны, которой гордились наши отцы и деды.
Массы Москвы и Петербурга на все эти события реагировали активно, а нам, как жителям братской республики, оставалось только наблюдать за всем этим. Мы, конечно же, не отходили от телевизора, но мы все равно мало что понимали. Комментариев никаких не было, аналитических размышлений тоже, критическое восприятие у людей еще не было развито так, как сейчас. Да и никто из советской власти не был заинтересован в его появлении, а главным постулатом для людей обозначалась фраза – верь и исполняй. Естественно, недовольство копилось, и было ощущение неожиданных подземных толчков. Но они были достаточно глухими, поскольку сдвиги происходили далеко, и они не создавали какого-то ощущения, что скоро наша жизнь кардинально изменится. Мы думали, что из-за всех внутренних катаклизмов что-то ненадолго всколыхнется, но сразу же успокоится.
Конечно, демократическая общественность уже тогда пыталась что-то делать и в Казахстане. У жителей города находили тексты Валерии Новодворской, которая пыталась создать на территории СССР партию «Демократический союз», их вызывали в КГБ и проводили с ними разъяснительные беседы. Были еще какие-то стихийные сходки у алматинских фонтанов, там подписывали различные воззвания за и против формирования ГКЧП - там были как его сторонники, так и его противники. Но сама я не входила ни в один из этих кругов. Ничего из этого не казалось чем-то фатальным.
В кулуарах мы немного иронизировали относительно политиков, рассуждали о том, что они пользуются восточной мудростью: «Спокойно сиди на берегу реки, и мимо тебя проплывет труп твоего врага». Помню, что будущий президент Киргизии Аскар Акаев очень быстро осудил ГКЧП, а лидеры других центрально-азиатских стран отмалчивались.
После окончания августовских событий у всех были ожидания перемен к лучшему внутри этого монолитного советского каркаса. Были предположения, что Коммунистическая партия перестанет играть свою главенствующую роль, станет меньше партийной бюрократии, появятся возможности для выражения своего мнения и предпринимательства, хотя последнее поощрялось еще с 1986 года, но оно сразу же приняло какие-то дикие формы, не будучи изначально спланированным и просчитанным. Да, у многих был этот осторожный оптимизм, робкие надежды, но таких катаклизмов в форме распада Союза никто не ожидал.
В конце концов, власть оказалась беспомощной. Активисты и инициаторы ГКЧП, и те, кто был против них – все они показали свою несостоятельность. Наверное, наиболее мудрые люди смогли сделать вывод, что СССР изживает свое и его легко развалить, что и было сделано через 3 месяца. Но если после ГКЧП люди хотя бы выходили на улицу, то во время развала союза никто из коммунистов не подал голос. Потом, через полгода, они вышли из обморока и начали делать какие-то заявления.
К коммунистической системе я изначально относилась скептически. Мы не уважали её и не считали идеальной. К тому времени партийная элита настолько размножилась и окостенела, что вызывала однозначную антипатию к себе и своей идеологии в целом. Мы не стали защищать разрушающуюся систему, но и не побежали за новыми идеалами, поскольку в массе своей они были несформулированными. Это были подпольные диссидентские настроения, которые обсуждались в очень узком кругу.
Мы и после не связывали распад СССР с Августовским путчем. Все думали о будущем, причем о ближайшем будущем. Уже очень скоро начался массовый исход русских из Казахстана, начались националистические выплески по примеру Прибалтики. А потом начался повальный дефицит товаров, продуктов, массовая безработица и все были заняты мыслями о том, как выжить. Никто те августовские уроки не анализировали. И сейчас эта дата имеет большее значение для историков, политиков и философов – тех, кто осмысливает события прошлого, чтобы извлечь из них полезный опыт для будущего. В жизни обычных людей, к которым и я себя причисляю, она не имеет такого сакрального значения. Наверняка мало кто помнит о ней.
Алмас Чукин, экономист:
— В день путча со мной приключилась забавная история. Я пригласил своего однокурсника отдохнуть с супругой на Иссык-Куле и договорился для них о месте в санатории Аврора, который был доступен исключительно сотрудникам министерства машиностроения и ЦК КПСС. Мы не знали, что 19 августа будет путч и приехали в санаторий. Уже на месте нам сказали, что в Москве происходят серьезные столкновения, и поэтому санаторий никого не принимает. Мы посмеялись, но так и не поняли, причем тут киргизский санаторий и московский путч.
Вечером я вернулся, стал смотреть интервью по телевизору, но уже в первый день стало ясно, что это событие – глупость. Оно не было каким-то шоковым или пугающим. В воздухе что-то витало, конечно же, но подобных попыток и до этого было много: были столкновения и в Прибалтике, и в Баку. Конечно, все были взволнованы, но все очень быстро закончилось. Вечером путчисты вышли на пресс-конференцию и у всех, глядя на вице-президента СССР Геннадия Янаева, было одно ощущение – что это не переворот, а черти что. Все боялись, что в стране будет введен военный режим, произойдет государственный переворот, но вскоре все поняли, что ничего страшного не произошло.
Мы приходили на работу, сплетничали, волновались, потом сидели с опущенными руками и постоянно задавались вопросом о том, что будет дальше. Каждый день появлялись противоречивые заявления. Никто не понимал, что будет, кроме стран Прибалтики, которые ясно дали понять, что СССР им не нужен. Все остальные продолжали верить в какой-то новый СССР, где все смогут делать всё, что хотят, но в составе Союза. До самого последнего момента в его будущее продолжал верить Нурсултан Назарбаев. Сразу после ГКЧП 30 или 31 августа у Ельцина была встреча с ним в Алматы. Формально было объявлено, что они обменялись ратификационными грамотами о суверенитете Казахстана и РСФСР. Но день независимости страны был объявлен только 16 декабря, буквально за несколько дней до полного исчезновения СССР. Другие же республики объявили о суверенитете еще в августе. ГКЧП окончательно убрал у них страх перед Москвой. Все тогда решили, что Горбачев абсолютно бессилен.
Хотя некоторое время мы тоже разделяли этот оптимизм – была иллюзия, что враги СССР опозорились с этим ГКЧП, а потом их всех убрали и теперь Горбачев создаст новый Союз, где всем будет хорошо. Параллельно в государстве шла работа над новым союзным договором, который должны были подписать в декабре 1991. И мы верили в это, постоянно работали с союзным Госпланом, пытались разработать программы на будущее. Но потом, как сказал однажды президент России Владимир Путин: «Нож в спину вонзил Ельцин». Это произошло в Беловежской пуще. У нас шло совещание, был уже конец года, мы планировали работу на следующий год и обсуждали требования Москвы, потом к нам зашел один из сотрудников и сказал: «Ребят, можете уже больше вообще ничего не согласовывать, СССР распался». Все хором переспросили: «Как распался?» В ответ он сказал, что об этом передали по радио – в Беловежской пуще расторгли договор о создании Союза от 1921-22 года. Потом были какие-то непродолжительные конвульсии, а конце декабря в Алматы прошло совещание без Горбачева, где было объявлено о формальной ликвидации СССР и создании Содружества независимых государств (СНГ). На этом все и закончилось.
Моя жизнь не сказать, чтобы сильно изменилась. Я родился в Алматы, вырос и учился в школе в Киргизии, потом уехал учиться в Москву, после чего вернулся в Киргизию. Она, как и другие советские республики, включая Казахстан, стала открывать различные посольства после получения суверенитета. И меня, поскольку я хорошо знал английский, позвали заместителем посла в США открывать там киргизское посольство. Я уехал, и был там до 1996 года. После Америки я вернулся в Киргизию, немного поработал на госслужбе, но вскоре бросил и приехал в Алматы заниматься частным бизнесом.
Уже сейчас я думаю, что иного развития событий не могло быть, разве что стало бы только хуже. Но, к счастью, этого не произошло. Если сейчас посмотреть на уровень противоречий тех же Армении и Азербайджана, даже без влияния всякой Москвы, оно все равно остается очень высоким. Мировой опыт других стран тоже показывает, что если внутри системы есть противоречия, то лучше разойтись, а потом объединяться на новой основе. Показательный пример – Югославия. Страна распалась, находилась в войне 5-8 лет и потом, когда от неё откололись все, кто мог, сербы стали предпринимать попытки вступить в Евросоюз. И все идет к тому, что они объединятся с отколовшимися хорватами и словенцами. Как бы парадоксально это не звучало, народы уже стали хорошо общаться между собой. Так что рано или поздно СССР взорвался бы от всех своих внутренних трений. И я уже не говорю о том, что социалистический метод ведения хозяйства показал свою крайнюю неэффективность.
Я думаю, хорошо, что все закончилось именно так. В отношении многих вещей я стал достаточно взрослым и ни от чего не прихожу в восторг и уныние. Мне повезло, что на тот момент мне было 30 лет, у меня был английский и отличное экономическое образование. Для меня рыночная экономика и капитализм открылись с лучшей стороны. Но появилось целое потерянное поколение. Те люди, кому было больше 40-45 лет, они вообще не успели перестроиться – они были сложившиеся люди в старой системе, никакого английского они не знали, рыночной экономики не понимали, идти торговать на базар не могли - был уже не тот возраст. Мы потеряли это поколение. Многие мои друзья нигде не работали, 10-20 лет перебивались какими-то заработками, потом ушли на пенсию. Такие изменения в обществе происходят с большими человеческими жертвами. Мы ведь поменяли не только СССР, мы пошли назад от социализма в капитализм. Я уже не говорю о старшем поколении, которое, практически, выкинули в могилу. Мой тесть, у которого, впрочем, тоже все сложилось более ли менее удачно, смеялся после развала Союза и говорил, мол, зачем я, дурак, всю жизнь откладывал на пенсию и скопил эти 30 тысяч рублей. Он думал, что в старости сможет на них жить безбедно и ни от кого не зависеть. Но все эти деньги потом превратились в 3 доллара. Он долго сожалел и говорил, что лучше бы прогулял их в молодости. У него были дети, ему помогали, но те, у кого их не было – практически умерли в нищете.
Ирина Смирнова, депутат мажилиса от Коммунистической народной партии Казахстана:
— В 1991 году мне был 31 год. Я была членом Коммунистической партии, жила в поселке Гвардейский Джамбульской области. Я работала в школе учителем биологии и организатором по воспитательной работе. Мне казалось, что так будет всегда.
Я помню этот день, когда случилось это событие. Выступали представители ГКЧП, которых мы видели по телевизору. Мы видели насколько они волновались – у одного из членов ГКЧП дрожали руки. Я это помню прекрасно. Мы – люди, жившие в стабильной стране, где все на десятилетия вперед расписано, мы даже не задумывались над тем, что у нас бесплатная медицина, образование. Это было само собой разумеющееся. Советские люди, в то время привыкли к тому, что у нас перспектива одна – будущее коммунистическое далеко.
И вдруг появляется ГКЧП. Конечно, мы понимали, что это несет изменения в наши жизни, но я до конца не представляла, какими будут эти изменения. Была тревога, было волнение, но волнение не радостное. У нас не было опыта больших изменений, кроме смены руководителей страны. А других изменений практически и не было. Вдруг, неожиданно, врывается такое событие. У нас, конечно, была растерянность и испуг, мы вообще не понимали, что происходит. Это было неожиданно, непонятно. Было сложно воспринимать. Люди, объявившие изменения в строе и руководстве страны – мы видели, что они сами боятся, волнуются, дрожат.
Мы, безусловно, это обсуждали. Мы понимали, что происходящее в Москве коснется и нас обязательно. Многие говорили, что нам это не нужно, зачем все это. Вместе с тем были и те, кто говорил: «Да, в жизни должно все измениться. Нам надоели эти очереди, надоело, что в магазинах ничего нет». Горбачев, который пришел к власти, говорил, что должны быть изменения, преобразования в стране. Почва была подготовлена, но никто не был готов к резким изменениям.
Как оказалось в итоге, все мы оказались к этому готовы, потому что мы выжили, выстояли. Мы пришли к тому, что сегодня живем в независимом государстве, занимаем те позиции, которые занимаем. Я осталась в коммунистической партии, осталась в образовании. ГКЧП оказалось не самым страшным событием. Оно было одной из ступеней, изменившей нашу жизнь.
Горбачев – переходная фигура, которая тоже принесла как такие страшные вещи, как развал огромного государства, так и способствовала созданию многих независимых государств, которые сегодня могут развиваться по своему пути.
В подготовке материала принимали участие Айсулу Тойшибекова, Дмитрий Мазоренко, Жанара Каримова.
Фото агентства VOSTOCK Photo