Не время бельканто

— Александр, так как в Казахстане камерная опера будет представлена впервые, наверняка, многие читатели не слышали об этом жанре раньше. Давайте начнем с самых базовых вещей.

— Камерная опера стала практически основной разновидностью оперы в современном оперном искусстве. И не потому что это вопрос маленьких бюджетов, хотя и поэтому тоже, а потому что композиторы, как и любые художники, стремятся к какому-то обновлению. Ситуация, когда у тебя в яме сидит оркестр, а на сцене певцы с прекрасными оперными голосами, накладывает определенные ограничения на сочинителя музыки. Он должен обязательно всем этим воспользоваться, чтобы просто оправдать – зачем вот все эти люди так долго учились в консерватории.

Оперы в привычном понимании этого слова я тоже люблю и иногда пишу. Нельзя сказать, что эта ветвь оперного искусства засохла, но любому художнику интересно придумать свое. В сущности, любые виды оперы, которые сейчас традиционны, в свое время были революционны. Например, музыка Вагнера. Ему пришлось построить новый театр, был изобретен новый жанр, новый способ писать музыку и способ существования для артиста. Эти театры, которые сейчас укоренены и традиционны, когда-то у людей вызывали шок и удивление.

От каждой эпохи остаются только лучшие вещи, и потихоньку на них образуется патина классичности. Когда мы, современные композиторы, делаем наши работы, мы не знаем, суждено ли им прожить такую долгую жизнь. Мы ориентируемся на то, чем мы дышим сегодня. Камерная опера любопытна тем, что ты можешь придумать свой собственный состав инструментов, свой собственный тип звукоизвлечения и тип театра — то, что делали Вагнер, Мусоргский и так далее. Так действует любой композитор вне зависимости от меры дарования — таково просто свойство профессии.

— Современные оперные театры немного превратились в статусные архаичные институции, куда приходят попечители театра на премьеру и в ложу им приносят шампанское.

— Это в основном люди уже преклонного возраста и их вкусы, как это принято говорить, буржуазные. Но и буржуазный вкус, буржуазность как таковая, тоже меняется. Опера сейчас эволюционирует. Помимо партера, где все в смокингах и роскошных платьях, есть большие проекты, которые провоцируют всплеск интереса к современной опере. В том числе и в России. Алматы благодаря деятельности композитора Санжара Байтерекова и его ансамбля «Игеру» очень скоро может превратиться с одну из столиц современной музыки, я очень поддерживаю это движение.

— Это уже ваша вторая работа с режиссером Галиной Пьяновой и художником Антоном Болкуновым. Первая – камерная опера «Снегурочка», созданная этой же творческой командой в новосибирском театре «Старый дом» получила «Золотую маску» в номинации «Эксперимент». Скажите, почему сегодня все чаще объединяются опера и драматический театр?

— Это вполне естественная штука. Поворот к оперности уже происходит у заслуженных театров с большой историей. Предыдущая опера, которую я написал и сам поставил, была представлена в БДТ в Санкт-Петербурге. Даже такой традиционный театр, овеянный славой, сейчас поворачивается в сторону всего нового — благодаря режиссеру Андрею Могучему, который его возглавляет.

Часто зритель, слыша слово «опера», ждет, что будут петь голосами бельканто, будет непременно оркестр и так далее - и то, и другое, уже давно перестало быть обязательным атрибутом. Опера — в принципе, театр, который записан в партитуре. Что делает опера? Она организует время. Когда артист, выходящий на площадку в драматическом театре, играет Чехова, он может к ужасу режиссера выдерживать бесконечную паузу, наслаждаясь тем, как он прекрасно выглядит в театральном свете на авансцене. В опере такого произойти не может, потому что интонация, ритм, и время предписываются артисту партитурой. С одной стороны, он как бы более закован, но с другой стороны — свободен, потому что ему не нужно думать о том, как именно он должен существовать на сцене. Когда у тебя есть партитура, там записано это в некоторую формулу, но зато у тебя свобода во всем остальном и в оперном театре можно поверх партитуры играть бог знает какой спектакль.

— «Ер-Тостик» — казахская народная сказка, знакомая многим еще со школы. Что вам, как композитору, удалось открыть в ней?

— Помимо того, что в ней есть довольно понятный сюжет, за которым интересно следить, эта сказка содержит много ярких, проявляющихся смыслов, которые очень музыкальны сами по себе. Там все основано на прачеловеческих, протокультурных, математических, астрономических вещах, формулах, числовых константах.

Но музыкальный театр, современная опера, обычно опирается не на такую фабульную сторону, она тяготеет к тому, чтобы использовать какую-то сердцевинную формулу. Мы вместе нашли эту сердцевину и смогли на нее опереться. Наша партитура построена как реализация космических пропорций и числовых соотношений. Потому что всё, что происходит в музыке, происходит с нами в Солнечной системе. Это сведенная в разнообразных сочетаниях ритмика, мелодика и гармоника того, что существует между планетами. Просто мы этого не слышим, потому что это ОГРОМНОЕ время, а мы эту хронологию ускоряем и уплотняем до того размера, который понятен человеку и делаем из него спектакль.

— Если говорить о составе музыкантов, то среди хорошо знакомых инструментов – виолончель, альт и кобыз – есть какие-то совершенно невероятные вещи.

— Да, середина всего — тембр кыл-кобыза. Все остальное — его расширение в академическую и новоакадемическую сторону. Антоном Болкуновым для спектакля сделаны специальные, странно звучащие инструменты. Это такие ящики с одной струной, натяжение которой артисты регулируют сами и играют на них смычком. Или, например, мы играем на казанах, — конечно, в том числе и потому, что это классно выглядит, но еще, потому что это здорово звучит! Мы играем на коробочках-вудблоках, это вполне традиционный инструмент, но мы им пользуемся каким-то своим, специально-ритуальным образом. Интересно, что современные перкуссионисты, люди, которые играют новую академическую музыку на ударных инструментах, часто специально берут сломанные коробочки. Сейчас интересен звук, про который и не скажешь какой он - красивый или не красивый, и в академической музыке мы имеем на это право.

— В одном из своих комментариев чуть выше вы говорили о том, что оперы, которые сейчас традиционны, в свое время были революционны. То, что происходит сейчас на сцене театра ARTиШОК — это тоже, своего рода, революция в современном казахстанском театре. Потребность к изменениям сейчас висит в воздухе, но власть, тем более накануне выборов, очень боится даже мирных, или я бы сказала, креативных волеизъявлений. Сейчас определённая часть казахстанского общества пытается научиться четко и настойчиво заявлять о своих правах, говорить своим голосом. Вы ходите на митинги, открыто говорите о своей позиции, о том, что вам не нравится. Как лично вы пришли к этому?

— У меня нет никаких специально «политических» взглядов: вообще, политическое как категория мне кажется чем-то совершенно искусственным и лишним. Мне представляется, что для того, чтобы иметь какое-то чёткое отношение к «политическим» обстоятельствам, не нужно никаких специальных отдельных принципов. То есть, если у меня на глазах, например, у кого-то попытаются стянуть кошелёк, я должен буду как-то отреагировать, и любой человек на моём месте, конечно, постарается как-то вмешаться в происходящее, вслух заявить о недопустимости этого и так далее. И каждый человек делает это как-то по-своему, кто-то громче, кто-то хитрее, кто-то преодолевает страх, кому-то и в голову не успевает прийти, что может быть страх, и так далее. Так что я не делаю какой-то выбор, а просто стараюсь следовать своей природе, чего и всем желаю. А искусство революционно, уж если пользоваться относительно него таким словом, в совершенно ином смысле. Оно вступает в борьбу с обстоятельствами, неотвратимыми для всех людей, вне зависимости от того, какие баррикады этих людей разделяют.

— Как к вашему выбору относятся коллеги по цеху? Не распространен ли такой страх, что если ты начнешь выступать простив, то лишишься работы, заказов, гонораров – лишишься той самой стабильности?

— А нет никакого «выбора» (улыбается). И насколько я могу видеть, мой цех совершенно единодушен во взгляде на эти вещи.

— Сейчас все казахстанцы находятся в поиске героя, который станет новым президентом и всех спасет, героя, который возьмет ответственность за народ и за страну. А какой герой Ер-Тостик?

— По моим наблюдениям, хорошо живут те страны, где выборы очередного наёмного менеджера не являются «выбором» с очень большой буквы: было бы прекрасно, чтобы и в России, и в Казахстане это стало чем-то будничным и регулярным. Тогда не будет ничего страшного в том, что выбрали не «героя» – на таком месте и не нужен непременно герой, нужен просто компетентный и совестливый человек. Да пусть даже и бессовестный, если построена система какого-то общественного контроля, то она ему особо не даст развернуться. Такое положение дел достижимо в тех обществах, где люди берут на себя личную ответственность за свою жизнь и жизнь своих близких, а не ждут покровительства от доброго властителя.

Что же до Ер-Тостика – его история, как мы знаем, заканчивается тем, что он воссоединяется с возлюбленной. Кенжекей – не в меньшей степени важный персонаж этой истории. Можно, наверное, даже сказать, что «героем» сказки является их союз. В этом союзе есть великая тайна, которую не передашь ни объяснениями, ни мнениями – миф больше, чем слова любого отдельного человека. И музыка тоже – больше, именно поэтому опера так любит мифологию.