Дария Темирхан, художница: «С нами остались лишь проблески, силуэты и обрывки январских событий»

Как ты воспринимала события Қаңтар будучи человеком, относительно недолго живущим в Алматы и с большей свежестью воспринимающим сложную повседневность города?

В январе я была в Алматы. Мы с сестрой оставались на съемной квартире на Абая - Гагарина. Мы всё это слышали. Первая мысль, которая у меня была: «Я тоже хочу выйти». Но сестра меня быстро переубедила, поскольку очень сильно боялась последствий. Когда колонна шла по Абая, я очень хотела к ней присоединится. Я стала думать, что может быть тайно выйти, когда сестра уснет. Но она вновь меня отговорила.

Все эти несколько дней, пока не было интернета, мы не понимали, что происходит. Мы слышали выстрелы, чувствовали слезоточивый газ. Нам было очень тревожно. Это очень сильно отразилось на мне, вплоть до Наурыза я не могла нормально спать, у меня была бессонница. Мне казалось, что это может повториться вновь.

У меня был страх. В середине января, когда включили интернет, страх немного ослаб. Я начала видеться с друзьями. Мы стали встречаться, чтобы немного отвлечься. Я узнала, что несколько моих близких друзей выходили на улицу в те дни. Один мой друг оставался там вплоть до седьмого января. Это большая удача, что они остались живы. Постепенно мы стали узнавать сколько человек действительно погибло, и это гораздо больше, чем нам сказали официально. Мне было очень страшно, что я могла потерять своих близких. Было очень тяжело.

А как появилась художественная форма для всех этих переживаний?

Изначально мы с Аидой [Адильбек, кураторкой выставки − .В] готовили выставку в Уральске. Но в начале февраля мы встретились, чтобы все обговорить. Аида пыталась держаться профессионально, убеждая меня в том, что мы сделаем выставку в Уральске. Но я сказала, что не могу проигнорировать январь. Передо мной, тем не менее, стояли вопросы о том, как рассказать об этих событиях и что именно? Как именно это донести? Я не знала на тот момент, но Аида согласилась, что это важная тема. Мы сошлись в том, что обе испытываем страх и страдаем бессонницей. А потом начали искать форму высказывания.

То есть у тебя уже были какие-то наработки со съемок в Западном Казахстане?

Выставка полностью поменялась. Все, что мы готовили про Уральск, выглядело совсем по-другому. Мы хотели поработать с кем-то в коллективе, а не чтобы только я одна была. Материалы с западного Казахстана оказались очень кстати, потому что все митинги начались в той части страны. Мы подумали о том, чтобы поработать с живущими там художниками, музыкантами, писателями и поэтами. Потом связались с несколькими музыкантами, но коммуникация строилась сложно. Возможно, из-за дистанции. Я пыталась почувствовать, как именно для них ощущался этот период, и в процессе этого они начали делать свои композиции. Но это все не сработало. У меня было ощущение, что я навязываю им свою тревожность.

Занимаясь искусством, я чувствовала себя несколько одиноко. Казалось, у всех получилось пойти дальше после января, мало кто останавливался на этой теме. Как будто бы да, событие случилось, и тут же прошло. Все поспешили забыть о нем. А я про себя говорила: «Ну как вы не понимаете, там ведь погибли люди, это большая трагедия». Но многие не хотели затрагивать эту тему.

Позднее, встретившись с семью-восемью поэтами в Алматы, мы решили работать с ними. Среди них были те, кто непосредственно выходил на митинги. Но в итоге из этой группы остался только Айжарық Сұлтанқожа. У нас как-то срезонировали ощущения. Его поэзия очень похожа на мои коллажи. Я сделала свою часть визуальной, а он все это почувствовал, облек в слова.

Если мы говорим об исходных видеоматериалах, то форма в некоторой степени была предопределена?

Все же нет. Мы пробовали разные формы, разные методы. Сначала у нас было не видео, а аудио. Оно было записано в декабре 2021 года и касалось смога в Алматы, из-за которого я не могла дышать. Во время январских событий это была единственная аудиозапись, сохраненная на моем телефоне. Я слушала ее на повторе, пока не было интернета, и она меня успокаивала. С наступлением весны стало понятно, что Қаңтар начал забываться. В тот момент зацвели маки, люди в городе ходили очень довольными и счастливыми. Моя подруга записала один маковый пейзаж на видео, который я дополнила аудио со своим дыханием.

Мне хотелось показать это видео на одном из LED-экранов в Алматы. Но Аида сказала, что этого будет недостаточно, высказывание будет непонятным. Я продолжила поиски, и вскоре поняла, что можно сделать коллажи. Я сделала их, опираясь на свое дыхание и видео. Я пыталась передать то ощущение, когда ты задыхаешься, но в какой-то момент тебе все же удается сделать вдох и пойти дальше.

До того как я прочитал кураторский текст Аиды, сочетание цветов в коллажах казалось неочевидным. Ты сейчас начала говорить, что уже весной люди стали занимать дистанцию по отношению к теме Қаңтар. Но все это, как мне кажется, больше говорит не об успокоении, а о вытеснении. И твои работы, на мой взгляд, показывают сам процесс этого вытеснения через постепенные переходы цвета, которые ведут то ли к его постепенному затуханию, то ли наоборот. Какой логики ты здесь придерживалась?

В моем видео есть фигура, которая всплывает и исчезает. Это и есть Қаңтар. Я хотела сказать, что неважно насколько нас одурманивает, эта фигура никогда не исчезнет. Что-то всё равно будет создавать ощущение непокоя. Ты будешь переживать его. При этом не важно насколько ты чувствительный или нечувствительный, эмпатичный или неэмпатичный, волновался ты или не волновался по поводу январских событий. Тебе неизбежно придется ощущать какое-то несоответствие твоих чувств и реальности. Не важно, как сильно ты будешь пытаться от этого убежать, сколько маков, яркости и красок будет вокруг тебя. От памяти не избавиться. Но конкретно коллажами мне всё-таки хотелось сказать, что выход есть.

Аида Адильбек: Айжарық сказал интересную вещь: поэзия − это как шапка фокусника. Первое, что ты достаёшь из нее 100 раз подряд − это любовь. И весной он хотел влюбиться, писать стихи про любовь и радоваться жизни. Интересно, что мы не всегда понимаем, в какой момент можем начать улыбаться, и когда нам перестанет быть стыдно за то, что ты можешь быть счастливым после сильного потрясения. После разрыва отношений люди часто начинают чувствовать, что отпускают ситуацию. Им становится стыдно, потому что несмотря на чувства, у них находятся силы жить дальше. Мне кажется с горем то же самое. Люди преодолевают его, их жизнь продолжается. Поэтому мне нравится эта аллегория Дарии с дыханием. Когда мы бежим марафон, мы не можем делать это в режиме спринта. Его нужно бежать на ровном дыхании и делать рывки, когда это необходимо. Нужно очень сильно работать над дыханием, чтобы оно всегда было более ли менее ровным.

Дария долго осмысляла ситуацию, пропускала ее через себя, а потом мы дали знакомым послушать получившуюся работу. Видео всех повергло в тревогу, им стало некомфортно. Но поскольку мы смотрели и слышали его в сотый раз, нам они показались успокаивающими. Мне самой в первый раз было отвратительно это слышать, но на десятый раз я почувствовала медитативную силу работы Дарии. И это чувство сработало полноценно, когда мы экспонировали видео в художественном пространстве.

Да, и потому мне кажется, что тревогу, как главную объяснительную категорию выставки, стоит понимать в качестве спектра чувств. Дария, расскажи, из чего она для тебя состоит, с какими конкретными воспоминаниями и мыслями она у тебя связана?

Мне кажется, эта тревога больше связана с тем, что ты понимаешь, насколько ты не владеешь своей жизнью. Что с тобой может случиться несправедливость, и ты не сможешь ей никак противостоять. Люди, которых осудили, люди, которых пытали... То, что с ними делали − не поддается никакой логике. Совершенно непонятно, как среди представителей власти возможна такая агрессия и тяга к насилию. После этого ты думаешь, что мог бы быть на их месте, став непосредственным получателем этой жестокости. В конце концов, ее оказывается невозможно контролировать. Силовики не прекратили пытки даже несмотря на общественный резонанс. Некоторых людей вовсе не выпустили. Это страшно, ведь мы в большинстве случаев не знаем и до конца не понимаем, что они пережили. Тревога становится еще сильнее, потому что ты понимаешь, что это не те люди, которые сделали что-то плохое. Это просто люди, такие же как и ты. Иногда такого же возраста, а бывают даже младше.

Рушится вся твоя картина мира: если ты − более-менее хороший гражданин, то все у тебя должно быть хорошо, тебя будут защищать и справедливо к тебе относиться. Она оказывается совсем нерабочей. Из-за этого ты даже забываешь как дышать и что делать. Как дальше быть? Что можно делать в стране? А что нельзя?

Мы о твоей работе с коллажами уже начинали говорить. Если можно немного поспекулировать, я бы перенес этот подход в историческую плоскость. Мы понимаем, что коллаж может содержать в себе свидетельства совокупности больших трагедий. И связующей нитью для них оказывается насилие, останавливающее ход каждого конкретного события истории. В результате история распадается на осколки и фрагменты, которые ретушируются пропагандой и могут сохраниться в основном благодаря персональной памяти. Но она, увы, не дает полномасштабной картины, а собрание нескольких личных историй может давать блеклую и нестройную картину. Поэтому, как кажется, в твоих коллажах намеренно нет полноценных и цветных сюжетов. Они раздроблены, а цвета в основном приглушены или устранены совсем.

Я выбрала технику коллажа во многом потому, что владею ей. Но в этот раз всё было немного по-другому. Исторически коллажи делаются уже из готовых медиа: газет, журналов, фотографий и других материалов. Я раньше тоже так делала, но в этот раз не смогла найти нужные материалы. Мне не хотелось делать коллажи из фотографий тех дней. Чисто художественно, это было бы слишком очевидно. И потому я нарисовала иллюстрации примерно тех цветов, которые, как мне казалось, подойдут для моей идеи.

Я изначально выбрала пастельные цвета, но они все равно были слишком яркими. Потом я решила перевернуть бумагу обратной стороной, чтобы вытеснить цвета, и во многих случаях получилось достичь того, к чему я хотела прийти. Они стали очень туманными. А я до сих пор боюсь тумана, похожего на тот густой, прошлогодний. Да, я стремилась к еле видным цветам. Я поняла, что они больше всего подходят, поскольку, чисто визуально, от тех событий с нами остались лишь какие-то проблески, силуэты, обрывки и обломки.

Январские события показались тебе особым событием, о котором невозможно говорить в одном ряду с событиями Желтоқсан или ситуацией в Жанаозене?

Мой отец участвовал в событиях Желтоқсан, но не напрямую. Он не был студентом − ему было 33 года, и он уже работал. Но студентом был его младший брат. Мой отец боялся за него и потому пошел на площадь за ним. Его вместе со всеми задержали и не отпускали 3 дня. За эти 3 дня он полностью поседел. Сам он об этом не рассказывает, но мама говорила, что у него были сильные гематомы. Возможно, его тоже пытали.

И отец всегда говорит: я не участвовал в Желтоқсан, но я понимаю, что очень многие пострадавшие − что тогда, что во время январских событий − не являются преступниками. В детстве я всегда думала, что если в Казахстане произойдет что-то похожее, я буду помогать людям. Пострадавших в этот раз очень много. Мы все пострадали, даже кто не выходил на улицу. Даже те, кто не потерял близких. Это трагедия, которую не удастся забыть.

При всем ужасе момента, в твоих работах, как и в работах Сауле Сулейменовой и Асхата Ахмедьярова, есть какое-то иррациональное чувство надежды. В твоем видео-арте его дает как раз растворяющийся синий силуэт, с исчезновением которого у тебя восстанавливается дыхание. Дело не в том, что эта фигура уходит навсегда, дело в том, что ты признаешься себе в наличии тревоги, присваиваешь это чувство себе и учишься жить с ним без попыток вытеснения, чтобы продолжать борьбу за другое будущее.

Ощущение надежды, ощущение наличие воздуха нужны были мне самой, поэтому выставка завершается тем, что дыхание нормализуется. Да, коллажи и в само видео это привносит немножко надежды. Как только ты осознаёшь, что с тобой поступили несправедливо, открывается возможность идти дальше. Это дает шанс сказать: вы поступили неправильно, поэтому мы будем отстаивать свою правду. Как только мы поймем, что январь − это большая трагедия, в которой не виноваты простые люди, а только политический режим, мы приблизимся к состоянию по-настоящему демократического общества.

Эта надежда − слепая. Ничто не дает мне этого чувства. Просто жақсы болады. Весной у меня было ощущение безнадежности. Но сейчас я понимаю, что людям действительно нужно было сменить фокус. Им нужно было найти поводы для радости и веселья. Они имели на это полное право, а я не имела основания их осуждать. И сейчас, в годовщину Қанды Қаңтар, когда журналисты вновь стали детально писать про те события, люди тоже решили говорить с новой силой. Возможно, это и дарит надежду.

Выставка художницы, проходящая в пространстве «Дом» (ул. Барибаева, 36), продлится до 5 февраля

В подготовке интервью участвовала Аружан Мереева