Страх и ненависть в Северной Корее

История одного побега

Ким Хе-су (имя изменено) сразу оговаривает условия встречи: никаких вопросов о семье, подробностей биографических данных, даже записи голоса на диктофон. Если хоть какая-то информация из вышеперечисленной «утечет» в Сеть, у семьи Хе-су, оставшейся в Северной Корее, могут появиться большие проблемы. Она совершила побег из страны, когда ей было 19 лет. Бизнес ее отца пострадал из-за режима, поэтому он решил, что не желает своей дочери подобного будущего. Он связался с человеком из Китая, которому заплатил за то, чтобы Хе-су вывезли из страны и доставили в Южную Корею. Китаец оказался предприимчивым и решил нажиться не только на отце девушки, но и на торговцах людьми. Поэтому прежде чем попасть в Южную Корею, а оттуда – в Вашингтон по учебной программе, девушка на несколько лет оказалась во Вьетнаме, пока не сумела бежать из рабства.

Хе-су рассказывает о жизни в Северной Корее совсем немного: например, в книге Оруэлла «1984» она процентов на 60 узнала свою родину, о чем мало задумывалась, пока там жила. В стране нельзя открыть бизнес, если у тебя нет связей, нельзя жениться людям из разных социальных классов, и конечно строго запрещено критиковать или шутить о семье лидеров страны Кимов: были случаи, когда после небольшой шутки в близкой дружеской компании человек пропадал навсегда. Впрочем, понятие «дружеских компаний» тоже достаточно своеобразно, поскольку «стучать» на предателей режима – в порядке вещей, даже если доносишь на друзей и родственников. Все члены партии обязаны практиковать по субботам акты самокритики, после которых человека критикуют его однопартийцы. По всей стране показывают всего один официальный канал; в Пхеньяне, столице, их два, но работают они только до полуночи. Официальная газета тоже всего одна, а интернета в Северной Корее и вовсе не было до 2010 года, правда, и теперь им могут пользоваться только «избранные». Молодое поколение верит пропаганде меньше, чем старшее, поскольку некоторым все-таки удается увидеть южнокорейские фильмы и убедиться, что правительство несправедливо критикует соседей. Правда, если кого вдруг уличат в просмотре таких фильмов, может состояться показательная, на глазах у созванных школьников, публичная казнь. Доступ к электричеству на все 24 часа появляется только по особым случаям: например, в день рождения вождя.

С отцом Хе-су общается крайне редко – требуется целая схема, в которой участвуют несколько человек и ведущая в конце концов к пятиминутному и очень рисковому разговору. Для передачи писем также используются посредники из Китая, которые при получении их прячут, фотографируют, а затем отправляют в мессенджерах. После интервью она рассказывает, что во время учебы в Южной Корее у нее появилась лучшая подруга, которая тоже из Казахстана и с которой у Хе-су больше нет связи: ни в каких соцсетях девушка не сидит из страха быть обнаруженной северокорейскими властями. На прощание она просит сделать общее фото на память, но только на свой телефон.

Бегущие по лезвию

Покинуть эту страну, как крайне укрепленную крепость, очень непросто. Несмотря на то, что Северная Корея подписала Международный пакт о гражданских и политических правах, она не поддерживает статью 12(2) пакта, которая гласит, что каждый имеет право свободно покидать любую страну, включая свою собственную, и давно расценивает несанкционированный выезд как акт государственной измены. Северокорейцы взбираются на горы, пробираются по пересеченной местности и переплывают реки в попытке спастись. Даже если им удается ускользнуть от пограничных агентов и добраться до Китая, наиболее частого маршрута для побега, они рискуют быть задержанными и репатриированными китайскими властями. Во время северокорейского голода 1990-х годов наблюдался рост числа беженцев, достигший пика в 98 и 99 годах. Некоторые причины сокращения числа перебежчиков, начиная с 2000 года, – строгое пограничное патрулирование и досмотр, принудительные депортации и рост расходов на побег. Кроме того, чтобы избежать ухудшения и без того напряженных отношений с Северной Кореей, Китай часто отказывается предоставить перебежчикам статус беженцев и считает их незаконными экономическими мигрантами. Если перебежчиков ловят в Китае, их репатриируют обратно в Северную Корею, где те сталкиваются с жесткими допросами и годами заключения в политических лагерях для военнопленных, как Пукчан, или в лагерях перевоспитания, как Чунгсан и Чонгори, или даже казнью.

Кан Ми Джин – тоже перебежчица, но, в отличие от первой героини, имени и лица не скрывает. Ей 52 года, и 42 из них она прожила в Северной Корее, прежде чем бежала со своим младенцем в Сеул через Китай. Для этого ей пришлось использовать свои связи и давать взятки. Правда, до этого она собиралась использовать другую хорошо отлаженную в Северной Корее схему – продажу себя в рабство. Она не говорит по-английски, поэтому с помощью переводчицы рассказывает, что это первое, что приходит в голову женщине, которая хочет бежать из страны. Другое дело, посредники отказываются брать женщин с детьми, а малолетнюю дочь, ради которой задумывался побег, бросить она не могла. В 2009 году за женщину до тридцати лет китайцы платили около 3 тысяч долларов, а за тех, кто старше, – 700 долларов. Но ей повезло, и теперь она работает репортером в издании Daily North Korea, где пишет в основном о связанных с экономикой вопросах. Добычу информации для своих статей не имеющая возможности вернуться на родину Джин описывает так: «Журналисты в Южной Корее должны иметь связь с надежным человеком из Северной. Сначала проводится сбор информации, затем необходимо провести фактчекинг, после – перепроверить информацию на уровне региона и только потом можно выдавать новость. Стоит иметь в виду, что и у проверенного источника не всегда может быть стопроцентно верная информация. Кроме того, требуется много времени и большие затраты, которые я оплачиваю сама, чтобы связаться с человеком; иногда на это уходят месяцы».

Грег Скарлату, руководитель Комитета по правам человека в Северной Корее (Вашингтон), рассказал, что для того, чтобы получить статус беженца в США, северокорейцы должны сперва подать запрос на получение политического убежища: «Процесс получения статуса беженца в Америке гораздо дольше и сложнее, чем в Южной Корее. С нашей страной возникает больше препятствий, например, психологический: северным корейцам постоянно твердят, что США – великий враг и абсолютное зло. В процессе они, конечно, осознают, что это неправда, но затем возникает еще одно препятствие – языковой барьер. В Южной Корее язык почти тот же самый, а еще у них предоставляют программу ассимиляции, длящуюся три месяца и одновременно занимающуюся вопросами слабого здоровья северокорейцев. Они получают квартиры от правительства, учатся работать и жить при капитализме. Но в США таких удобств нет, кроме того, приходится ждать решения суда до ста пятидесяти дней, затем пять лет до возможности подать на американское гражданство – слишком долго и сложно, тогда как Южная Корея сразу принимает северокорейцев за своих граждан. В последний раз, когда я проверял, в США находились 225 бывших северокорейцев. Это нелестное количество, учитывая, что прошло 15 лет с тех пор, как Джордж Буш-младший подписал закон о правах человека в КНДР, который должен облегчить для США защиту прав и свобод северокорейских беженцев путем оказания им гуманитарной или юридической помощи. Особенно с учетом того, что за последние два года число увеличилось на одного или двух беженцев. Никаких северокорейских «гетто» в Штатах нет – подобие оного есть, например, в Лондоне. Почти все американские корейцы связаны с Южной Кореей. Северокорейцы же разбросаны по всей стране».

Действительно, прием американцами северокорейских перебежчиков замедлился до исторического минимума. Первые девять северокорейских перебежчиков прибыли в Соединенные Штаты в 2006 году. Их количество ежегодно исчислялось десятками вплоть до 2016 года, когда Дональд Трамп вступил в должность президента. Ограничение его администрации на прием беженцев, говорят аналитики, независимо от того, было ли такое последствие преднамеренным или нет, помогло северокорейскому лидеру замедлить темпы побегов из страны. Только один северокорейский перебежчик прибыл в Соединенные Штаты в 2017 году и пятеро – в 2018. В последние годы подавляющее большинство беженцев составляют женщины, которых в Китае продают в принудительные браки. Другие – бывшие жертвы сексуального рабства или дешевая рабочая сила. Но и по прибытии становится немногим проще: в отличие от успешных южнокорейских иммигрантов и их потомков в Соединенных Штатах, большинство северокорейцев из-за ограниченного образования и незнания английского языка имеют право только на низкооплачиваемую работу.

По информации, предоставленной министерством объединения Республики Корея, сейчас в Южной Корее проживает 33 000 северокорейских беженцев. Они сталкиваются с дискриминацией от южнокорейцев из-за отличающего образа мышления, способа ведения диалогов, непонимания южнокорейской системы и даже южнокорейского трудоголизма. В социалистической системе Севера чрезмерный труд не поощряется: они привыкли к государственной распределительной системе и теперь сталкиваются с некоторыми трудностями в бытовой жизни при капитализме. Министерство объединения, помимо прочего, помогает северокорейцам интегрироваться в южнокорейское общество. В рамках программы интеграции северокорейцы получают обучение по вопросам южнокорейской культуры, истории, компьютерной грамотности и кулинарии, а также знакомятся с религиозными общинами. Выпускники программы получают стипендию и государственное жилье.

Joy Division

Журналистка и доцент из Южной Кореи Сумин Шё рассказывает, что, въезжая в Северную Корею, можно увидеть стадо пасущихся жирных коров. «Таким образом, правительство как бы говорит гостям: смотрите, мы не голодаем, у нас все замечательно, даже наши коровы сыты и упитаны».

Конечно, сытые коровы реального положения дел не отражают. В феврале 2019 года специальный посланник Северной Кореи в ООН запросил срочную продовольственную помощь, заявив, что его страна в новом году пострадает от нехватки продовольствия, оцениваемой примерно в 1,5 миллиона тонн. Всемирная продовольственная программа ООН заявила, что урожайность Северной Кореи в 2018 году достигла самого низкого уровня с 2008 года, и, по оценкам, 10 миллионов человек (40% населения страны) срочно нуждаются в продовольствии. Тогда Сеул обещал доставить соседней стране 50 000 тонн риса. Вскоре, правда, Северная Корея отказалась принимать помощь от Южной, ссылаясь на запланированные Сеулом совместные военные учения с Соединенными Штатами.

Правительство США, тем не менее, рассказало о том, что санкции, которые они вводят против Северной Кореи, никак не затрагивают население. Наоборот, об интересах простых людей они думают в первую очередь, чтобы никак не навредить: «Санкции вводятся против конкретных физических и юридических лиц. Мы заинтересованы в продолжении оказания гуманитарной помощи, и для этого сохраняем каналы по ее поставке». То же, говорят представители правительства, касается гуманитарной помощи в сфере общественного здравоохранения (например, при лечении туберкулеза, одного из наиболее опасных и распространенных недугов в Северной Корее), расширении возможностей пострадавших от стихийных бедствий и поставках чистой воды.

Однако, судя по тому, что говорят доктора, непосредственно работающие с северокорейскими больными, санкции все же не столь безвредны, как описывают вводящие их власти. Доктор Ки Б. Парк – директор северокорейской программы в Корейско-американской медицинской ассоциации. Он работает вместе с северокорейскими врачами в КНДР с 2007 года и описывает следующее: «Хотя в своей резолюции Совбез ООН заявляет, что санкции "не должны иметь неблагоприятные гуманитарные последствия для гражданского населения", очевидно, что все не столь безоблачно. Медицинские учреждения страны, особенно в сельских районах, зачастую не имеют необходимого медицинского оборудования, а также доступа к чистой воде и постоянному электричеству. На этом фоне особенно заметно, как сильно влияют запрещенные для ввоза санкциями базовые медицинские принадлежности, как стерилизаторы, ультрафиолетовые лампы для дезинфекции, машины скорой помощи, шприцы, иглы, катетеры, рентгеновские и ультразвуковые аппараты, микроскопы, а также оборудование для фильтрации или очистки воды».

Здравоохранение, предоставляемое женщинам и младенцам в Северной Корее, оказалось намного хуже, чем показывали ранее международные исследования. Базирующееся в Сеуле НПО «База данных по правам человека в Северной Корее» опросила 503 северокорейцев, которые переселились в Южную Корею с марта по август 2019 года, в том числе более 400 женщин и провела длительные интервью с перебежчиками, которые работали медсестрами и врачами. По оценкам НПО, уровень неонатальной смертности в Северной Корее составляет 46 смертей на 1000 рождений, что почти в пять раз больше, чем по оценкам ООН. А уровень материнской смертности составляет 1200 смертей на 100 000 рождений, что в 15 раз выше, чем сообщалось ООН. «Женщины не умирают сразу после родов. Они возвращаются домой, потому что в больницах нет условий для послеродового ухода, – рассказал врач, который бежал из Северной Кореи в 2016 году. – Есть случаи, когда они начинают кровоточить по пути домой, и после непрерывного кровотечения в течение двух-трех дней дома они умирают». Интервью с перебежчиками также выявили эпизодические свидетельства варварского обращения с младенцами, рожденными с инвалидностью. Многим женщинам беременность прерывают в середине срока, а те, у кого нет денег, сохраняют и рожают ребенка. Если у ребенка обнаруживается инвалидность, ему либо не дают пищи, пока он не умрет, либо кладут лицом вниз, чтобы тот задохнулся. Все ведут себя так, будто его никогда не существовало».

Но голод и скудная медпомощь – не единственные проблемы с правами человека, с которыми сталкиваются северокорейцы. В Северной Корее принудительный труд – часть устоявшейся системы политических репрессий. У северокорейцев нет возможности самостоятельно выбирать работу, они также не могут менять ее по своему желанию: правительство определяет, кем будет работать каждый гражданин. Многие подвергаются принудительному труду в лагерях для военнопленных. По оценкам, от 150 000 до 200 000 человек содержатся в лагерях в отдаленных районах страны; многие из заключенных не были даже осуждены за совершение уголовного преступления. В лагерях для военнопленных все заключенные, включая детей, подвергаются принудительному труду, включающему лесозаготовки, добычу полезных ископаемых и ведение сельского хозяйства в течение длительного времени. Заключенные подвергаются суровым условиям содержания: например, недостаточное питание и медицинское обслуживание, а также жестокие физические наказания и антисанитария; многие из них, как ожидается, не выживут.

Другая проблема, упоминаемая ранее, – торговля людьми. Наиболее распространенной формой ее является принуждение северокорейских женщин и девочек к вступлению в брак или занятиям проституцией в Китае. Женщины из Северной Кореи мигрируют в Китай, часто с помощью посредника, в поисках пищи, работы, свободы и лучших жизненных перспектив. Торговые сети действуют вдоль китайско-северокорейской границы, работая с китайскими и северокорейскими пограничниками и вербуя женщин для брака или проституции в Китае. Кроме того, существуют так называемые киппумджо, или отряды удовольствия, которые по факту представляют собой легализованную проституцию, в которую вербуются девушки с 14 лет. Считается, что всего в киппумджо задействовано порядка 2000 девушек с целью предоставления удовольствий, в основном сексуального характера, а также развлечения высокопоставленных членов партии и почетных гостей. Каждый отряд состоит из трех команд: команда удовольствия (предоставляет сексуальные услуги), команда счастья (делает массаж) и певческая команда (участниц которой иногда просят станцевать полуголыми). Девушки со всей страны набираются в отряды в соответствии со строгими критериями, один из которых заключается в том, что они должны быть девственницами. После отбора они проходят строгий период обучения, некоторые даже отправляются за границу для обучения массажу. Участницы отрядов обычно уходят на «пенсию» в возрасте от 22 до 25 лет. К этому моменту они уже замужем за членами северокорейской элиты или военными офицерами, а их прежнее участие в отрядах удовольствия держится в секрете.