26215
28 июля 2021
Ольга Логинова, фотографии предоставлены дочерью героини

Презумпция виновности

История Каншаим Мусаевой – директора санатория «Алатау», обвиненной детским омбудсменом в хищениях

Презумпция виновности

В феврале этого года уполномоченная по правам ребенка в Казахстане Аружан Саин обвинила директора санатория «Алатау», известного педиатра и неонатолога Каншаим Мусаеву в хищении денежных средств. В своей публикации Саин ссылалась на операцию Антикора, который к тому моменту еще не сообщил ничего по этому делу, а также приложила фотографии оперативной съемки. Вскоре в сети появились десятки других публикаций – за Мусаеву вступились многие пациенты, которым она спасла жизнь, и коллеги-врачи, знающие ее как честного профессионала. За время допросов и нахождения под домашним арестом у 59-летней Мусаевой ухудшилось состояние здоровья, а ее супруг, имевший онкологическое заболевание, но находившийся в ремиссии благодаря ее уходу, скончался, не дождавшись окончания дела. Vласть рассказывает историю Мусаевой, а также разбирается в том, нарушила ли детский омбудсмен презумпцию невиновности.

«Пугали именем Аружан Саин»

28 января этого года в дом директора санатория «Алатау» Каншаим Мусаевой внезапно с обыском приехали сотрудники антикоррупционного ведомства. Так она узнала о том, что проходит свидетелем по уголовному делу, заведенному по статье «мошенничество». Ее дочь, Зауреш Мусаева, рассказывает, что обыск длился почти весь день:

«Я не юрист и не знала об этом – мы потом выяснили, что жилище неприкосновенно, и сюда не должны были приходить, потому что даже если вдруг какое-то преступление совершалось на работе, обыск должен был проходить только на работе. Они пришли в дом, начали обыскивать, очень давили. У меня был отец в этот момент дома, ему пришлось вызвать скорую, ему стало плохо от незаконных действий Антикора. Бабушке пришлось соврать, что это просто гости – понимаете, в каком состоянии они психологически были?, – говорит она. – Они в 12 часов дня приехали и уехали от нас часов в 6 или 7 вечера. При этом мама не была в розыске, она не была подозреваемой».

Как пишет, вспоминая об этом дне, адвокат Мусаевой, Жанна Уразбахова, сотрудники Антикоррупционной службы не хотели предоставлять ей протокол обыска:

«Когда я приехала на обыск, сотрудники Антикора позорно сбежали от меня, не вручив протокол обыска. Я побежала за ними, даже не успев надеть обувь. Догнала их уже у машины. Протокол обыска не хотели вручать, так как имело место грубое нарушение закона – имел место подкуп и привлечение заинтересованных понятых. В последствии прокурором города этот обыск был признан незаконным из-за огромного количества процессуальных нарушений».

На этом нарушения не закончились – поздно ночью Мусаеву вызвали на допрос.

«В тот же день буквально её заставили поехать после 12 (часов ночи – V), удерживали там, – вспоминает Зауреш Мусаева. – Потом мы тоже выяснили, что это прямое нарушение конституционных прав: никто не имеет права допрашивать после 22:00 – только если пойман на месте преступления – чего не было, потому что не было преступления. Ее там удерживали ночью, потом на следующий день еще раз. Постоянные эти допросы с большим давлением, с требованием признать вину, хотя она не была подозреваемой на тот момент. Практически после каждого допроса приходилось вызывать скорую или врачей».


«С первых дней допроса сотрудники Антикоррупционного комитета, давя на маму, пугали ее именем Аружан Саин: мы скажем уполномоченному по правам ребенка, это у нее все на контроле, она сольет все в сеть, она вашу репутацию разрушит – что, в принципе, и случилось в итоге».

15 февраля на страницах Аружан Саин в Facebook и Instagram появилась публикация, в которой она сначала говорит, что не всегда может сообщать о нарушениях прав детей, пока идут следственные действия. «Но недавно Антикор провел операцию, в результате которой были собраны доказательства хищения денежных средств, продажи продуктов питания и другого, предназначенного детям, в Республиканском детском клиническом санатории «Алатау» МЗ РК, – продолжает Саин. – По имеющейся у меня информации, директором санатория Мусаевой Каншайым и её подчиненными ежегодно совершались хищения денежных средств. Получая от родителей детей оплату за проживание, питание и лечение, они присваивали деньги – вместо того, чтобы вносить их в бюджет, что не могло не сказываться негативно на условиях содержания и лечения пациентов. Кроме того, в санатории имелись факты незаконной реализации предназначенных для детей продуктов питания – мяса, картофеля и т. д». Далее Саин пишет, что руководство якобы присваивало оплату за проживание родителей вместе с детьми, составляющую от 7500 до 11 000 тенге за сутки, и оплату за питание в размере 5000 тенге за день.

19 февраля Мусаеву неожиданно вызывают к следователю и сообщают, что теперь она не свидетель, а уже подозреваемая по другой статье – 361 Уголовного кодекса («Злоупотребление должностными полномочиями»).

«Её из кабинета следователя увозят в изолятор временного содержания и держат там два дня до суда, – говорит адвокат Жанна Уразбахова. – Нас это абсолютно шокировало. Какая необходимость в аресте женщины 59 лет, страдающей хроническими заболеваниями? К счастью, следственный судья, увидев её, понимает, что нельзя её арестовывать в следственный изолятор, отказывает следователю и выносит постановление о домашнем аресте».

26 февраля Антикоррупционная служба по городу Алматы сообщила, что Мусаеву подозревают в том, что она «в период с 2015 по 2021 гг. злоупотребляя своими должностными полномочиями, в целях извлечения выгод для себя, присвоила денежные средства в особо крупном размере, являющиеся оплатой от родителей детей, проходящих реабилитацию по программам гарантированного объема бесплатной медицинской помощи и обязательного социального медицинского страхования, за проживание, питание и лечение». Ведомство также заявило, что это привело к недостаче питания для детей.

По словам Жанны Уразбаховой, никаких заявлений о недостаче питания от родителей не поступало: «Когда я вступила в дело и начала принимать участие в следственных действиях, я начала задавать вопросы о том, кто же обманут, кому причинен вред, о каком ущербе идёт речь, есть ли вообще заявление и потерпевшие – родители детей? В этот момент следователь начал сильно нервничать». По словам адвоката, единственные доказательства в деле – некие показания кассира, однако защите неизвестно, о чем они. По словам дочери Мусаевой, никто этих доказательств не видел.

«Маме на первых допросах говорили: у нас есть видео, у нас есть аудио, и мама им говорила: этого быть не может, потому что я ничего противозаконного не делала. Но они все время ее пытались ими пугать. Я не знаю, что у них есть, но мы абсолютно уверены, что все, что там есть, либо сфабриковано, либо этого нет, потому что человек работал честно», – говорит Зауреш Мусаева. По ее словам, санаторий всегда проходил государственную аккредитацию, а незначительные нарушения сразу устранялись. Адвокат Мусаевой находит сам факт заведения уголовного дела в этом случае нарушением закона.

«Уголовное дело на мою клиентку было зарегистрировано в нарушение статьи 179 УПК и приказа Генеральной прокуратуры №89, где четко указано, что запрещена регистрация дел без подтвержденного ущерба и результатов актов проверок или ревизий», – пишет Уразбахова. Также, по ее словам, дело было трижды незаконно переквалифицировано с одной статьи на другую.

Сама Аружан Саин на вопросы Vласти о том, какая у нее есть информация, подтверждающая факты хищения и виновность Мусаевой, не ответила, но пообещала дать комментарий, когда дело будет передано в суд.

«Никто не может человека назвать преступником до вступившего в законную силу приговора суда»

Чтобы прояснить, есть ли признаки нарушения презумпции невиновности в публикации Аружан Саин, Vласть отправила запросы в прокуратуру Алматы и в министерство юстиции. Минюст перенаправил запрос в Генеральную прокуратуру, а та, в свою очередь, вновь спустила запрос в прокуратуру города Алматы. На вопрос о действиях Аружан Саин это ведомство ответило, что сейчас ведется досудебное расследование в отношении Мусаевой, и «иная информация о результатах досудебного расследования в настоящее время разглашению не подлежит». Прокуратура Алматы также не ответила, попадают ли действия Саин под статью о неразглашении данных досудебного расследования.

Как поясняет правозащитник Евгений Жовтис, презумпция невиновности закреплена в Конституции страны.

«Никто не может быть назван преступником, пока нет вступившего в законную силу приговора суда, – говорит он. – Никто не может быть назван виновным, в отношении никого нельзя утвердительно говорить, что он совершил преступление – он подозревается в совершении преступления, и так будет до того момента, пока в законную силу приговор суда вступит». По его словам, эти принципы касаются заявлений всех должностных лиц.

«Что касается обычных граждан, они тоже этого не могут делать (называть подозреваемых преступниками – V), кроме случаев, когда они приводят какие-то факты. И второй момент, они могут высказывать свое мнение – тогда они могут отвечать, если это посягнуло или оскорбило чью-то честь и достоинство», – объясняет правозащитник.

Как констатирует Жовтис, нарушения презумпции невиновности периодически появляются в официальных сообщениях, и процессуальных документах.

«Я давно об этом поднимаю вопрос. Если посмотрите многие процессуальные документы уголовным делам в Казахстане, вы обнаружите (нарушения презумпции невиновности – V) и в процессуальных документах, не говоря уже о том, что это проскакивает в заявлениях и выступлениях должностных лиц, в том числе правоохранительных органов. Когда они говорят: мы ловим преступника, если он в бегах, или мы уничтожим преступников, когда речь идет о штурме какого-то здания или дома, где находятся предположительно экстремисты или люди, которые подозреваются в экстремистских или террористических преступлениях. Или в процессуальных документах написано, что при таких-то обстоятельствах это лицо совершило такое-то преступление или правонарушение. Так вот, все подобное – нарушение принципа презумпции невиновности, – говорит правозащитник. – Все вместе взятое и по отдельности. Даже если вы атакуете какой-то дом, вы пытаетесь задержать людей, которые там находятся, по оперативной информации эти люди совершили или готовятся совершить какой-то акт – вы задерживаете подозреваемых, вы не задерживаете преступников. Он может оказаться подозреваемым, и потом невиновным, а может оказаться подозреваемым и потом виновным, но в виновного он превратится только тогда, когда после справедливого досудебного следствия с соблюдением всех требований процессуального законодательства его вина будет доказана, и это судебное решение вступит в законную силу. После этого он будет виновным, осужденным, преступником – как угодно. До этого он подозреваемый, обвиняемый – и никак иначе».

«Я не видела, как росли мои дети, потому что я спасала чужих детей на работе»

Эти слова, как говорит Жанна Уразбахова, ее подзащитная произнесла в следственном суде.

Каншаим Мусаева – врач-педиатр, начинала карьеру в роддоме с должности врача неонатолога. Затем работала Республиканском детском реабилитационном центре «Балбулак» с детьми с ДЦП.

«Много недоношенных детей благодаря ей сейчас живы. Многие дети с ДЦП благодаря ей сейчас ходят и самостоятельно себя обслуживают, – говорит Уразбахова. – Мне писали её пациенты. Один мужчина, спасенный ею пациент, 900 грамм при рождении. Он негодует, как же так вышло? 35 лет в медицине и за год до пенсии столкнуться с таким беззаконием».

Многие родители и бывшие пациенты выступили в поддержку Мусаевой публично в Facebook.

«У меня трое детей. Старшему уже 17 лет, благодаря Каншаим Мусаевой, можно сказать, мой сын жив. Она вылечила его!» – пишет Берик Алеуханов.

«Моему младшему сыну сейчас 10 лет. Когда он родился, ему поставили диагноз гидроцефалия, где мы только не лечились, результата не было. И мы обратились к Каншаим Кайырылыевне. Она сразу взялась за лечение. Благодаря этому человеку наш второй ребенок здоров!»

«Я родился недоношенным, – написал Даурен Бакиров, – и какие диагнозы мне поставили врачи, даже не знаю, но мама говорит, что благодаря Каншаим Мусаевой, ее профессионализму и любви к детям, можно сказать, я выжил. Я уверен и даже не сомневаюсь, что людей как я, которым когда-то Каншаим Мусаева помогла, очень много».

Арай Оразбаева, работавшая вместе с Мусаевой в РДРЦ «Балбулак» в 2008 году, рассказывает в своей публикации о том, как она, будучи заведующей, приехала к своим подопечным ночью, потому что отключился свет, и работу учреждения парализовало:

«Во время моего ночного дежурства у нас случилось ЧП, произошло замыкание проводов в подвале и погас свет вечером, начальство только ушли домой, ужин для детей еще не был готов. Я связалась с начальством, нам сказали ждать: сейчас подъедут люди, посмотрят, починят. Приехала пожарная служба, ЧС, что-то делают, света нет, дети голодные, родители шумят, все злые, темнота. Я не знала, как успокоить всех, молодая, сотрудники тоже в замешательстве. В это время приезжает Каншаим Кайырылыевна с Калкамана на старенькой служебной машине «УАЗик», вместе с водителем они привезли из дома плитку, чтобы была горячая вода, привезли за свои деньги еду для почти 100 человек, свечи, теплые одеяла. (...) Успокоила родителей, накормили всех, была с нами, пока не дали свет, а его дали почти в 3 ночи».

В 2013 году Мусаева возглавила детский санаторий «Алатау» – на тот момент находившийся практически в руинах после урагана 2011 года. В первый же год санаторий стал членом всемирной федерации водолечения и климатолечения Femtec.

В следующие годы Мусаева привлекла спонсоров и отремонтировала палаты, провела реконструкцию помещения, благоустроила территорию, провела водопровод и канализацию в складские помещения, закупила необходимое медицинское оборудование, провела газовое отопление – до этого с 70-х годов санаторий отапливали мазутом. За время ее руководства количество процедур, которые можно было пройти в санатории, увеличилось с 7 до 35.

«Когда я работала в посольстве Франции, наш отдел закрыли, – вспоминает Зауреш Мусаева. – И всю мебель, которая там осталась, мы передали в дар в санаторий. Потом я работала одно время репетитором для детей по английскому, у меня был маленький класс с партами, там 18 парт было. Когда пандемия началась, мы закрыли оффлайн и все это передали туда, в санаторий как спонсорскую помощь. Потому что все детям. Мама из дома наоборот туда несла какую-то мебель, все, что могло пригодиться – не то, чтобы оттуда брать».

«Мы боимся за жизнь мамы»

После назначения домашнего ареста к Каншаим Мусаевой, имеющей хронические заболевания, запретили допускать даже врачей.

«Для обследования скорую помощь разрешали допускать, но скорая помощь, сами знаете, они просто купируют приступы и уезжают. Никаких назначений они не могли делать, но говорили: рекомендовано обследование у врачей», – говорит Зауреш Мусаева. Адвокаты несколько раз подавали ходатайство о допуске врачей, но по разным причинам его отклоняли.

«И вот третий раз уже адвокаты подали ходатайство о проведении судебно-медицинской экспертизы, чтобы оценить ее состояние, и чтобы ей позволили хотя бы лечиться в стационаре, – говорит Зауреш. – Мы добились этого: пришли врачи – кардиолог, невропатолог и судмедэксперт. Они заключили, что у нее есть опасность кровоизлияния в мозг и сердечного приступа, если не лечиться. И необходимо еще дообследование. Но это заключение вышло поздно. Просто папе стало намного хуже».

У супруга Каншаим Мусаевой, Мухтара Мусаева, с 2013 года была онкология.

«Когда в 2014-м году ему поставили диагноз, нам говорили, что он будет жить всего полгода, – вспоминает Зауреш. – Но мама вытащила его».

«Она не сдавалась, она верила, – говорит она. – Его прооперировали, поставили на учет... Мы лечили его здесь, никуда не возили, потому что у нас не было на это денег – за границей его лечить. Мама лечила его, она его вытащила до такого состояния, что в 2017-м году у него была уже, можно сказать, ремиссия – неполная, но можно сказать, ремиссия. Он жил практически полноценно. И потом, к сожалению, он заболел ковидом, и мама его тоже вытащила. Они просто с самого детства друг друга знали. Они, можно сказать, первая и единственная любовь друг друга, и они очень друг друга поддерживали все время, и она просто за него боролась всегда».

По словам Зауреш, уголовное преследование супруги сильно повлияло на состояние Мусаева.

«Он очень сильно депрессовал из-за того, что ее не выпускают, старался никуда из дома даже не выходить, – вспоминает Зауреш. – И я несколько раз говорила, давай мы положим тебя в больницу. Он не мог выйти – он боялся, что с мамой за то время, когда его не будет, что-нибудь случится. У него началась депрессия, а вы знаете, при онкологии это, можно сказать, фатально. И последние месяцы ему становилось все хуже и хуже. Когда маму чуть не закрыли в изолятор, он действительно в этот день начал уже сдаваться».

Мухтар Мусаев писал обращения в социальных сетях с просьбой заменить домашний арест его супруг на подписку о невыезде:

«В данный момент, после проведения УЗИ, моё состояние ухудшается, опухоль в печени увеличивается, идет образование жидкости между печенью и плеврой. Я с большим трудом добираюсь до онкоцентра для получения лекарств, их должны выдавать лично. Метастазы могут забрать мою жизнь в любой момент, если не определить правильную методику и проводить соответствующее лечение.

Поэтому мне сейчас необходимо ездить на комиссию врачей онкологов, где они рассматривают результаты и определяют дальнейшее лечение. Я себя плохо чувствую, в любой момент я могу потерять возможность передвигаться и мне для сопровождения необходим врач, который, оперативно мог бы оценить мое состояние во время поездок и оказать помощь. Нанимать кого-то сейчас не можем – нет денег. Меня могла бы сопровождать моя супруга. Но она сейчас под домашним арестом».

«Несколько недель назад отцу стало хуже, ему стало плохо, и мы его госпитализировали в больницу. На этом фоне маме стало хуже,– говорит Зауреш. – На одном из следственных действий маме стало плохо и вызвали скорую. Скорая уже рекомендовала положить ее в больницу. Мы положили ее в частную клинику. И отца тоже госпитализировали, мы его в три клиники возили, честно говоря, пытались помочь, вытащить хоть немного, но, к сожалению, он не выдержал и ушел».

По словам Зауреш, Каншаим Мусаева настояла на том, чтобы выйти из больницы и проститься с супругом: «Хотя ей нужно лечение дальше, она настояла на том, чтобы выйти из больницы и проститься с ним как положено. Прокуроры пошли навстречу и хотя бы в такой момент сняли эти ограничения. Сейчас ей, конечно, очень тяжело. Она и так была в депрессии. Сейчас просто мы не знаем, как ее вытаскивать из этого».

Адвокаты, говорит Зауреш, пытались добиться хотя бы изменения меры пресечения в отношении Мусаевой для того, чтобы она могла ездить в дневной стационар и посещать могилу супруга. «На основании того, что судмедэксперт написал, что ей противопоказано быть без доступа к врачам, они хотят попытаться изменить меру пресечения – это хотя бы первый шаг. Просто мы сейчас даже за жизнь мамы боимся, – говорит она. – Если они не перестанут преследовать мою мать, то я просто буду до конца идти, чего бы мне это ни стоило. Потому что уже точка кипения прошла. Мы потеряли отца из-за них. Если этот беспредел будет дальше продолжаться, мне уже, честно говоря, терять нечего, кроме мамы. И я буду бороться за нее до последнего».

9 июня суд по ходатайству прокуратуры изменил меру пресечения в отношении Каншаим Мусаевой с домашнего ареста на залог.