​Алекс Мур, профессор Университета Лондона: «Политики должны поощрять модель совместного обучения»

Давайте начнем с вопроса об изменениях, которые происходят в образовании в связи с коронавирусом. Какие из них кажутся вам наиболее существенными?

На мой взгляд, опыт локдауна способен оказать колоссальное влияние на то, как ученики, родители и педагоги думают или будут думать об образовании в цифровую эпоху. Однако я не уверен, что он окажет сопоставимое воздействие на политиков и лиц, разрабатывающих политические решения, которые, как кажется, часто страдают туннельным мышлением из-за непрекращающихся экономических проблем. На это, к примеру, указывают отчаянные попытки британского правительства во что бы то ни стало вернуть молодых людей в школу, чтобы их родители могли приступить к интенсивной работе и начать тратить деньги, пускай прямо об этом почти не говорится. Тогда как пандемия поставила учеников перед необходимостью взяться за обучение с большей самостоятельностью и погруженностью. В силу того, что занятия проходят в интернете, преподаватели должны готовить индивидуальные отзывы о работах учеников, которые временно заменяют им экзаменационный контроль. Ко всему этому добавляется и более консультативное руководство классом через встречи в Zoom вместе с вовлечением в образовательный процесс родителей и родственников. Я думаю, что это как никогда подчеркивает будущую роль информационных технологий и сфокусированного независимого обучения. В то же время это ставит вопрос о степени доступности технологий и безопасности рабочего места для учащихся за пределами школы. И эти проблемы требуют срочного рассмотрения, причем не только в Великобритании. Если государства, как они заявляют, искренне обеспокоены благополучием всех детей, и особенно тех, чьё социально-экономическое положение нельзя назвать благополучным, то каждый молодой человек должен иметь легкий доступ к компьютеру в безопасном и удобном месте, вне зависимости от того, где он находится – дома или за его пределами. Чтобы это стало возможным, страны должны хорошо финансировать сферу образования.

Если ненадолго остановиться на другом вопросе, то многих родителей пандемия подтолкнула к переосмыслению своей роли в образовательном процессе, а также во взаимоотношениях со школами и учителями. Открылся путь для длительных и структурированных дискуссий о методах педагогики, формах оценивания, объеме и характере учебных программ. Глубина родительского интереса может сохраниться и после пандемии. Хотя мне кажется, что по мере возвращения детей в школу мы не увидим больших изменений в содержании и структуре образовательных программ. Но мы вполне можем увидеть возврат идеи о том, что дом и школа не могут совместно участвовать в образовании учеников. Если это правда, то мы упустим огромные возможности.

Разочаровывающим фактом может оказаться и то, что весь приобретенный за время пандемии опыт никак существенно не скажется на содержании учебных программ. С самого начала кризиса было очевидно, что, будучи развитым видом живых существ, мы были необычайно – а некоторые могут сказать, что и вовсе непростительно – не готовы к реагированию на возникшие обстоятельства. Отчасти это связано с новизной вируса, его неизученностью. Но немаловажно и то, что мы слишком долго преуменьшали его силу. В век «быстрого и гибкого капитала» мы оказываемся чрезмерно сосредоточены на настоящем моменте (“презентизме”), особенно в политическом плане. Ну или на легко предсказуемом ближайшем будущем, но, увы, не долгосрочном будущем. Все это говорит о необходимости, по меньшей мере, включения в систему общего образования некоторых знаний и навыков, которые мы приобрели и которые потребуются нам во время будущих пандемий. Впрочем, здесь наверняка стоит иметь в виду и другие, глобальные или национальные угрозы вроде изменения климата, развивая для этого программы экологического образования.

К сожалению, единственным серьезным, и потенциально долгосрочным изменением после возвращения учащихся и учителей в классы, вероятно, станет ужесточение контроля над перемещением и контактами учащихся. Изначально социальное дистанцирование было целесообразно для остановки распространения вируса, но уже скоро это может стать базовым правилом нашей повседневности и тем самым усугубить различные формы неравенства. Меры безопасности, которые должны быть приняты для предотвращения и профилактики вируса, неизбежно будут представлять угрозу для групповой работы и совместного обучения детей, хотя многие страны стали ценить эту возможность особенно высоко. Наряду с этим мы можем ожидать пропуска нескольких месяцев образования и, следовательно, массового отставания детей от образовательной программы. Нам, безусловно, только предстоит выяснить степень этого отставания. Но что уже ясно наверняка, так это расхождение в образовательных возможностях, которыми располагали ученики в течение пандемии. Какие-то школы оказались более эффективны в онлайн-обучении. Какие-то ученики имели все условия, чтобы активно работать с бесплатными онлайн-материалами за авторством организаций вроде BBC. Кому-то все это время старательно помогали родители или опекуны. Но было немало и тех, кто оказался лишен всего этого. Впрочем, этот диспаритет можно будет устранить с возвращением в классы. Но детям придется заново привыкать к массовому образованию, дисциплине и контролю, от которых они отвыкли в условиях изоляции. Особое беспокойство здесь вызывают ученики с аутизмом
или другими трудностями, связанными с обучением в людных классах и учебной нагрузкой.

Стоит ли связывать спектр обозначенных вами проблем с теми, что мы накопили за последние 30-40 лет интенсивной глобализации?

Одним из наиболее тревожных моментов пандемии коронавируса стало то, что повсюду значение предается количеству смертей и случаев заболевания в каждом отдельном национальном государстве, а не в глобальном измерении в целом. Страны почти что вступили в соревнование по эффективности борьбы с инфекцией. Как и в случае с плохо регулируемой конкуренцией, это международное «состязание» принесло с собой несколько экстравагантных и часто ложных установок на то, чтобы заявлять о как можно меньшем числе случаев заболевания, смертности и как можно большей доступности средств индивидуальной защиты. Словно бы эти переменные являются ключевыми условиями соответствия международному этическому кодексу, который постоянно меняется и от которого зависит выживание той или иной страны. Это действительно имеет прямую связь с проблемами образования, возникшими в последние 30-40 лет. Одна из любопытных особенностей глобализации – как и лежащего в ее основе неолиберализма – заключается в том, что, хотя она и ассоциируется с улучшением коммуникаций и легким перемещением людей между странами, глобализация также способствовала повсеместному укреплению национализма. И это ярко прослеживается в попытках навязать всему миру национальные учебные программы под видом универсального образовательного подхода, пускай они и имеют явно выраженный национальный характер. Я считаю, что это ретроградная форма развития. Несмотря на то, что глобализация облегчает сотрудничество между странами, взаимная подозрительность и паранойя, скорее, растут, а не уменьшаются. Как, впрочем, и корыстолюбие многих национальных лидеров, которые либо неохотно, либо совсем отказывались делиться жизненно важной информацией и ресурсами. А в отдельных случаях даже пытались накопить излишек жизненно важных лекарств.

Куда это нас ведет с точки зрения государственного образования? Спросите любого политика и он, вероятно, сформулирует свой ответ прагматично и инструментально с точки зрения – по сути экономических – потребностей своей страны в глобализирующемся мире. Например, они будут говорить об инвестициях в развитие информационных технологий и повсеместное изучение иностранных языков, а также про важность предпринимательских навыков, ориентированных на идею о том, что отдельные граждане должны сделать вклад в продвижение своей нации. Мы, педагоги – как учителя и ученые – можем исходить из другого набора целей, основанных на принципиально иной идеологии и философии образования. Глядя на состояние окружающей среды в глобальном масштабе, мы, к примеру, можем предположить, что учебные программы по всему миру должны отдавать приоритет экологии, и что политикам в области образования было бы неплохо поговорить об этом друг с другом. Причем сделать это необходимо на международном уровне. Мы также могли бы спросить, какую роль должно играть образование в развитых странах по отношению к проблемам глобальной бедности и здравоохранения. Нужно ли нам уравновешивать доминирующую неолиберальную идеологию, продвигающую личные интересы в ущерб общему благу, обучением, поощряющим развитие чувства личной ответственности и уважения к другим людям. Вместе с тем мы могли бы пересмотреть подходы к половому воспитанию как раз тогда, когда молодые люди все чаще задаются вопросами или сомневаются в своей сексуальности. Они меняют свое отношение к гомосексуальности и транссексуальности, но всё еще встречаются с издевательствами и преступлениями на этой почве. Я мог бы продолжить, но, пожалуй, напоследок упомяну лишь об обучении истории в то время, когда мировая карта вновь перекраивается, а исторические преступления все активнее всплывают в общественном сознании и совести. В некоторых странах устоявшиеся учебные планы по истории активно разоблачаются, как предвзятые, неточные и часто вводящие в заблуждение, потому что разработаны доминирующими слоями общества в целях сохранения собственного превосходства. Часто это происходит благодаря имеющим мировую значимость событиям или выступлениям обычных граждан в социальных сетях. Интересно будет посмотреть, насколько нынешний кризис в области здравоохранения заставит радикально пересмотреть такие учебные программы.

Если резюмировать вашу позицию, то какой должна быть образовательная политика в условиях различных видов неравенств – экономического, социального, гендерного, этнического и других? И можем ли мы по-прежнему говорить о потребности общей образовательной политики в условиях, когда идея стандартизированного массового образования критикуется с разных сторон?

Суть здесь в том, чтобы формировать образовательные группы везде, где мы можем, с максимально разнообразным составом детей, чтобы противостоять процессам, стравливающим нас друг с другом в зачастую бессмысленной конкуренции. Мне кажется особенно важным, чтобы школьные учителя продолжали налаживать отношения с родителями и чтобы через эту связь они без оскорбительной надменности объясняли, чего они хотят достичь и почему они продвигают определенные ценности. Это особенно важно в условиях острого противостояния нескольких образовательных парадигм – государственной и преподавательской. Но мой собственный опыт показывает, что политики в подавляющем большинстве случаев прислушиваются к претензиям родителей, а не учителей. Отчасти это связано с тем, что родителей сложнее оттолкнуть, потому что они являются финансовым или электоральным ресурсом.

В предыдущих репликах, насколько я заметил, вы стремитесь проблематизировать само понятие знания. Чиновники, как вы заметили, стремятся спроектировать знание так, чтобы оно легко измерялось и приносило отдачу, подобно инвестициям. Какую перспективу на знания можно было бы противопоставить этому?

По сути, перед политиками, политическими консультантами и образовательными учреждениями стоит следующий вопрос: хотим ли мы, чтобы наши системы образования с помощью имеющихся у них знаний воспроизводили граждан, которые будут послушно принимать существующий социально-экономический порядок? Или мы хотим побудить молодых людей к тому, чтобы стать интересными и творческими? Чтобы общество – на индивидуальном и коллективном уровнях – могло развиваться, эволюционировать и совершенствоваться. Если мы хотим воспроизводить послушание, останавливая тем самым творческое мышление, то этой цели прекрасно служит нынешняя модель образования, фокусирующаяся на оценках и экзаменах. Но если через эту модель образования мы хотим генерировать идеи и способы решения социальных проблем, то сложно представить как это возможно. Реализация более открытого, экспериментального типа обучения, в итоге, является делом политиков. Поэтому несправедливо спрашивать учителей и школы, как они собираются этого достичь. Но, разумеется, есть вещи, которые могут быть выполнены в рамках нынешней довольно ригидной системы. Нам важно взаимодействовать с широкой общественностью и объяснять им, почему преподаватели говорят с учениками об экологии, сексуальности и других важных вещах. Важно объяснять, почему эти вопросы являются неотъемлемой частью широкого кругозора современного человека, а не впадать в порочное требование «повышения образовательных стандартов». Другая часть ответа на ваш вопрос заключается в принципе кооперации. Совместная работа учеников, которая пускай и не всегда ценится в официальной политике, по-прежнему широко и успешно используется во многих школах. Она остается одним из способов продвижения более открытого обучения в рамках стандартных критериев, основанных на пассивном усвоении знаний и фактов.

В своей книге «Понимая школьную учебную программу» (Understanding the School Curriculum) вы утверждаете, что сегодняшних учеников необходимо вооружить навыками осмысления социальных проблем и поиска возможностей их решения. Как все это может быть встроено в нынешние образовательные практики?

Многие изменения, которые я предлагаю, неизбежно носят политический характер. С такой же неизбежностью они могут разочаровать большие группы людей. Давайте, например, рассмотрим ваш вопрос в контексте проблемы экологии. Становится все более очевидным, что крупномасштабное животноводство и молочное производство является доминирующим фактором глобального изменения климата. Они вносят огромный вклад в разрушение многих сред обитания животных и человеческих сообществ. Думаю, детям необходимо знать об этом хотя бы потому, что они будут расти на этой планете. Они должны быть проинформированы о том, какое воздействие на планету могут оказывать их действия. В мире уже существует множество школ, где учителя охотно делятся подобными знаниями. Однако у политиков может возникнуть проблема с организацией такого рода образования. Не в последнюю очередь потому, что многие из них полагаются на сельское хозяйство, чтобы оставаться у власти. Но еще и потому, что их избиратели потребляют говядину и молочные продукты в больших количествах, и высоко ценят свою свободу делать это.

Возможно, это крайний пример, но на самом деле его суть проста. И она опять же связана с глобальной политикой и идеологией неолиберализма, которые подчеркивают ценность индивидуальных свобод и свободы выбора, наряду с ценностью конкуренции и эффективности рынка. Исходя из этих установок разрабатывались национальные учебные программы, которые по своей сути являются инструментальными и функциональными. Творчество и удовольствие от обучения в них часто отодвигаются на задний план, равно как и любая серьезная попытка морального развития. Предметы, которые могут побуждать учащихся к решению моральных и этических вопросов, даже поставленные в контексте проблемы изменения климата – это национальные языки, история, география, социальные науки, искусства, драма и танцы, технологии производства пищи и технологии дизайна. То есть, практические все школьные предметы, которые только можно вообразить! Но сейчас учителя вынуждены идти на уловки: нынешние учебные программы не оставляют места для этих дисциплин, и потому учителя отыскивают бреши, чтобы дать ученикам хоть какой-то сторонний материал.

Учебный план, о котором я размышляю, мог бы строиться на более широком понимании знания. Допустим, что может быть сильнее, чем знать, как спасти человека от удушья или утопления? Или как быть с человеком, у которого случился сердечный приступ, инсульт или эпилептический припадок? Или как организовать мирный протест? Или понять, как работают политические и экономические системы? Такие знания приобретаются не только для продвижения человека по карьерной лестнице, но имеют потенциал и, что самое главное, намерение служить общему благу. Они могут отвести нашу культуру от чрезмерного индивидуализма, который негативно сказывается на обществах по всему миру.

В своей книге вы также настаиваете на том, что учебная программа будущего должна быть динамичной и рефлексивной. Как мы можем добиться этого в условиях, когда нынешние политические режимы все активнее сопротивляются демократическим инициативам и стремятся не только держать под контролем многие сферы общественной жизни, особенно образование, но и препятствовать динамике и рефлексивности, о которых вы говорите?

Мои предложения относительно того или иного устройства образовательных программ в основном всегда адресованы политикам и политическим консультантам. Учителя, в сравнении с ними, только потенциально могут сделать многое, но им все чаще говорят, какие решения нужно принимать, а какие не стоит. А иногда и вовсе указывают на то, о чем им необходимо думать и во что верить, не оставляя особого пространства для маневра. В идеале правительства должны вовлекать учителей и других экспертов в настоящее обсуждение целей и практических аспектов государственного образования, а не навязывать собственную идеологию и политические лозунги. Разумеется, мы можем видеть немало исключений. Стоит помнить, что нынешний уровень государственного контроля над образованием варьируется от страны к стране и не всегда был таким, как сейчас. В некоторых странах, таких как Финляндия, центральное правительство действительно привлекает школы, родителей и сообщества к разработке и реализации учебных программ на местном уровне. Поэтому существует финская модель – и очень успешная, если судить об этом по измеримым академическим достижениям, – которую другие страны могут принять и адаптировать, если захотят. Тридцать лет назад в Англии, до того, как была введена национальная учебная программа, разрабатывать школьную программу усилиями местных сообществ считалось обычным делом. А на Мальте в начале 2000-х годов правительство ввело национальную учебную программу, поставив перед школами довольно прогрессивные цели и задачи. Их можно было бы претворить в жизнь, используя коллективные знания и профессионализм преподавателей. Но сами по себе преподаватели не смогли обеспечить культурных изменений – как в одиночку, так и сообща. Ограниченность силы преподавателей сама по себе является проблемой, особенно на фоне того, что школы, равно как и кафедры внутри школ, все чаще конкурируют друг с другом за потоки учеников.

Тем не менее, есть некоторые важные вещи, которые школы и учителя могут делать, хотя им потребуется найти способы совместной работы с родителями, о чем я уже говорил ранее.

Это не требует отказа от обязательной учебной программы, а, скорее, обогащает и расширяет ее благодаря ослаблению границ между предметными областями, поскольку часто они выстраиваются уже на уровне начального образования. Работа с экспертами вне школы и классов тоже могла бы пойти образовательным системам на пользу. В Великобритании мы относительно недавно наблюдали подобный пример. Государственный секретарь по вопросам образования пытался заново ввести традиционный учебный план по истории, в котором делался упор на приобретение фактических знаний, а не на критический анализ источников. Объединив усилия, известные историки, экзаменационные комиссии и ученые представили секретарю настолько детализированный список контраргументов, что у него не осталось никакого выбора, кроме как бросить свою затею. Вряд ли он поступил бы так, если бы возражения исходили только от школ, или только от преподавателей.

Ссылаясь на наблюдения педагога Чарльза Кека о современном школьном образовании, вы выделяете две модели обучения: пассивного слушания учителя (как традиционную) и активной групповой работы (как прогрессивную). Исходя из этого различения, каким, на ваш взгляд, должен быть педагог будущего? Какими навыками он должен обладать и какие отношения выстраивать с учениками?

Разумеется, бывают случаи, когда ученикам имеет смысл долго и внимательно слушать учителя – когда проходит инструктаж по заданиям, уточняется важная информация или происходит обмен определенными знаниями в рамках учебной программы. Логика здесь заключается в достижении эффекта масштаба при распространении знаний, и здесь нужно быть прагматичными. Во время локдауна преподаватели узнали, что попытки наставлять или передавать информацию учащимся на индивидуальной основе требуют гораздо больших усилий и времени, чем когда есть возможность сделать это для всего класса одновременно. Фактически, сверх индивидуальный подход оказался плохо осуществимым на практике. Мне кажется, что в наши дни учителям необходимо структурировать условия и возможности для исследовательского обучения и совместной работы учеников. Они также должны помогать молодым людям планировать свои исследования: причем это необходимо делать как с привлечением цифровых технологий, так и без них. Сегодня существует множество передовых методов и материалов, которыми могут воспользоваться учителя. И все они легкодоступны. Но на все это существует множество возражений, порожденных страхом, особенно в ситуациях, когда педагогика по-прежнему строится на учебных программах, опирающихся на запоминание и оперирование фактами, с системами контроля в виде тестов и экзаменов. Учителя часто обеспокоены тем, что, если они не передадут и не привьют своим ученикам разрешенные учебной программой или экзаменационной комиссией знания и навыки, если они не предоставят «правильные ответы» и надлежащим образом не помогут продемонстрировать свои способности, их ученики не смогут выполнять то, что от них будут требовать. Следовательно, плохо будет всем. Помимо боязни подвести учеников это, в свою очередь, может не лучшим образом сказаться на репутации самих учителей, и, возможно, на популярности их школ среди родителей.

Из моего собственного исследования с участием лондонских школ, которые очень старались продвигать совместное обучение, ясно, что оно работает лучше всего, когда эти принципы разделяет весь персонал. Когда школы разрабатывают специальные внутренние тренинги и материалы, и когда родители вместе с учениками достаточно информированы о том, почему школа делает акцент на совместном обучении. В образовательных учреждениях, которые сделали выбор в пользу этой модели, наблюдается двойной положительный эффект. Во-первых, она способствует повышению интереса к обучению среди учащихся; во-вторых, результаты экзаменов по учебной программе действительно улучшаются. Я подозреваю, что когда совместное обучение терпит неудачу, это происходит потому, что учителя просто не знают, как лучше всего организовать этот процесс. Или не понимают, почему этот подход важен. Или он не принимается всерьез со стороны студентов, потому что сам подход применяется как нечто самодостаточное, а не часть сложносоставной педагогической практики. Так что здесь есть очевидная необходимость для непрерывного профессионального развития педагогов либо на уровне отдельной школы, либо на уровне местных образовательных властей, или даже на уровне центрального правительства. Но взаимодействие преподавателя с учениками при совместной работе не стоит воспринимать как исключительно горизонтальные отношения. Коллективная работа не означает, что учащиеся всегда сами решают, что им следует делать и принимать во внимание. Их действия оставляют конкретный и поддающийся оценке конечный продукт: например, в виде формальной групповой презентации своих результатов остальной части класса под руководством учителя, или в виде письменного отчет о результатах каждой учебной сессии. И здесь не обойтись без сильной роли учителя. Конечно, управление классом, в котором могут одновременно работать и разговаривать несколько групп, может быть сложной задачей. Однако опыт показывает, что и ее не стоит переоценивать, если сами учащиеся лучше информированы об этом способе работы, полностью понимая его ценность.

Vласть готовит серию интервью о будущем образования в рамках проекта «Караван знаний» в партнерстве с компанией «Шеврон». Проект «Караван знаний» - инициатива по исследованию и обсуждению передовых образовательных практик с участием ведущих казахстанских и международных экспертов.