Фашизм – это другое лицо неолиберализма. Лекция философа Маурицио Лаццарато

В то время апологеты неолиберализма продвигали идею сокращения государственных расходов на социальную сферу, создававших колоссальную нагрузку на бюджеты Западных стран. Впоследствии им удалось добиться обширной коммерциализации услуг образования, здравоохранения и соцобеспечения. Однако доступ к большинству из них оказался затруднён, поскольку стал зависеть от достатка каждого отдельного человека. Чтобы защитить часть населения от крайней нищеты, неолибералы предложили ввести минимальные социальные гарантии и развивать финансовые инструменты, чтобы охватить даже уязвимую прослойку заёмщиков. Глубокое проникновение разнообразных кредитов способствовало образованию у них огромных долгов, которые оказались неподъёмными после кризиса 2008 года. Это спровоцировало волну самоубийств и ещё большее урезание государственных расходов, что повлекло за собой рост социального напряжения, вылившегося в экстремальные формы нетерпимости. Vласть приводит стенограмму основной части выступления философа.

Сегодня в качестве примера я возьму случай Бразилии, который очень интересен, когда мы говорим о явлении неолиберализма, особенно о его финансовом функционировании. [Вопрос о том], как организованы финансы и финансовые потоки, касается не только крупных банков или финансовых институтов, но и бедных слоёв населения. Когда я говорю о финансах, я в основном говорю о [кредитной] задолженности. Политика задолженности касается всех, но сегодня я остановлюсь на бедняках.

Перед тем как мы непосредственно перейдем к вопросу долга, я хочу рассказать почему пример Бразилии так важен для понимания неолиберализма. Буквально после выборов прошлого года новое правительство Бразилии стало состоять из генералов и экономистов – сторонников неолиберализма, на подобии «чикагских мальчиков». Это похоже на случай Чилийского правительства, с которым произошло то же самое после государственных переворотов 1973 года. Первый случай установления власти неолиберализма как раз и произошёл в Чили. В 1975 году [экономист, один из главных идеологов неолиберализма] Милтон Фридман тут же встретился с Аугусто Пиночетом [президентом Чили, свергнувшим в 1973 году социалистическое правительство]. Спустя два года это же сделал Фридрих фон Хайек [другой важнейший теоретик неолиберальной традиции]. А в 80-х годах прошло собрание, которое стремилось определить, как будет устроено новое чилийское общество. Задатки у этого начинания были вполне себе фашистскими. Взаимосвязь между неолиберализмом и фашизмом – это действительно некая отправная точка. И то, как складываются отношения между ними сегодня, мы отчётливо видим на примере Бразилии.

Если мы возьмем книгу «Рождение биополитики» Мишеля Фуко – одну из самых известных работ о неолиберализме, – то в ней философ ни слова не говорит о связи этого явления с фашизмом. И все авторы, кто берется за описание такой генеалогии, тоже обходят стороной этот вопрос. Но в 2008 году, с наступлением кризиса неолиберализма, он резко всплыл на поверхность. Неофашистские силы постепенно начинают набирать обороты по всему миру, не только в Бразилии. Например, ситуация с Трампом в США, или случай с Brexit, или то, что происходит сейчас в Италии, где на недавних парламентских выборах неофашистская партия получила 34% голосов. Поэтому я думаю, что неолиберализм нельзя рассматривать только как экономическое явление. У него есть и политическая сторона. Но этот вопрос как раз-таки замалчивается.

У нас есть случай Бразилии, который помогает понять почему в этой стране произошёл переход от левого реформистского правительства к правительству крайне правому, фашистскому. Бразилия является частью БРИКС – объедения быстро развивающихся экономик, куда входит и Россия. Там мы наблюдаем то, что в определённой степени наблюдается везде. В какой-то момент в стране наступает фаза стремительного экономического роста, а потом её сменяет экономический кризис, в результате которого кристаллизуется явление «человека задолженного», [а за ним следует расцвет] неофашистских настроений. Партия трудящихся, [которую основал бывший президент Бразилии Лула да Силва], в начале своей работы ставила перед собой задачу перераспределить богатства так, чтобы снизить уровень бедности и неравенства среди населения. Благодаря этому был увеличен уровень минимальной заработной платы и уровень зарплат в целом, были созданы программы помощи наименее обеспеченным семьям. Но что более интересно, так это поддержка, которую правительство решило оказать потреблению.

Именно при правительстве Лулы потребительские кредиты, пожалуй, достигли своего пика. Это повлекло за собой увеличение задолженности у бедных слоев населения. Её уровень оказался почти соразмерен эффекту от увеличения зарплат. Таким образом, политика перераспределения богатств практически всё время правления Лулы [совмещалась] с политикой увеличения задолженности. Облегченный доступ к кредитованию, задуманный как инструмент повышения равенства, на самом деле сыграл роль Троянского коня. Он привел к тому, что сфера финансов вошла в повседневную жизнь бедных людей. Это явление получило название инклюзии – включения [в капиталистические отношения] через финансы. С помощью неё отношения между кредитором и заемщиком стали одним из важнейших механизмов социального и политического контроля беднейших слоёв бразильского населения.

Как это работало? Во-первых, банки получили возможность удерживать процент по кредиту с зарплат или пенсий людей. Это помогало им минимизировать собственные риски, практически сводя их к нулю. Подобная мера была одним из условий, навязанных правительству Бразилии финансовым сектором. Таким образом, перераспределение доходов было реализовано через финансовые институты. В этом процессе больше не участвовало социальное государство, это уже не входило в его задачи. Хотя политика перераспределения после Второй мировой войны была основана на понятии эффективного кейнсианского спроса. Что всё это значит? Это значит, что такие социальные услуги как здравоохранение, образование и многие другие перестали быть правами, которые гарантируются государством. Доступ к ним стал зависеть от наличия доступа к кредитованию. Это то, что мы наблюдаем в США или в Англии: чтобы поступить в университет, молодым людям приходится залезать в долги. Точно такие же механизмы были созданы правительством Лулы. Они были устроены немного иначе, но логика оставалась той же.

Второй момент [неолиберальной] политики заключается в том, что финансирование расходов обеспечивается за счет создания дополнительной денежной массы. То есть, финансовые институты постоянно изобретают какие-то инструменты, облегчающие доступ к кредитованию, что углубляет его проникновение в различные сферы жизни. Вместе с этим производство денег перестаёт быть функцией государства, становясь привилегией частных банков и финансовых институтов. Приватизация денег, валюты – это одна из основ, опора неолиберальной политики. Эта практика зародилась давно, еще в 1971 году, и была связана с вопросом курса доллара по отношению к золоту. Её разработка привела к возникновению еще одного важного явления – разграничения работы Центрального банка и казны. Государство обеспечивало финансирование социальных услуг, но деньги для этого брало из казны по очень низким процентным ставкам, практически равными нулю. После того как неолибералы навязали разделение Центробанка и казны, государству всё равно нужно было финансировать свои расходы, но оно было вынуждено уже обращаться за ними на частный рынок, тратя на это дополнительные средства.

Аналогичные меры были задействованы и в Бразилии. Лула, решившись на компромисс с финансовым сектором, поставил во главе Центробанка неолибералов. Что произошло после этого? Произошла коммерциализация социальных услуг. После Второй мировой войны, хотя может быть даже и раньше, социальные услуги стали базовым правом каждого человека. У всех нас есть право на безопасность, образование, получение пенсии и т. д. Но сегодня эти блага стали товарами, которые необходимо приобретать. А если у вас нет денег, то вы берёте кредит и попадаете в порочный круг задолженности. Опять-таки, мы сейчас говорим о задолженности самых бедных слоев населения Бразилии. Что-то подобное, со своей спецификой, происходит и в Индии. Есть такое явление, как микрокредитование. Одну из Нобелевских премий по экономике получил человек, который занимался этой темой. В Индии микрокредитование открывало доступ к очень небольшим кредитам – суммам в 20-30 евро. [Но постепенное нарастание суммы долга у заёмщиков] привело к целой волне самоубийств, поскольку они не смогли выполнить свои финансовые обязательства.

Эта операция, из-за которой финансы стали повседневностью беднейших слоёв Бразилии, взяла под контроль общественное воспроизводство. Этот вопрос – вопрос рождения и воспитания детей – очень остро стоял в 70-е годы. О нем много говорили феминистские движения, считая его важным полем боя. Им казалось, что в него нужно вступить для получения доступа к механизмам, воздействующим на воспроизводство. Среди них были феминистки, требовавшие заработной платы для домохозяек. Но в реальности победу одержал капитал – именно он прибрал к рукам весь этот дискурс. Отчасти он сделал это благодаря технике, о которой я говорил ранее. Социальные услуги – это ведь не только здравоохранение и образование, но и пенсии, пособия по безработице. И все они были коммерциализированы.

Все глобальные институты финансового управления выступают и способствуют такой инклюзии, включённости через финансы в капиталистические отношения. Но после финансового кризиса 2008 года Всемирный банк, Международный валютный фонд и Большая двадцатка решили, что нужно ускорить развитие инклюзивных финансовых систем, чтобы обеспечить равенство возможностей и снизить экономическое неравенство. Здесь отчётливо прослеживается иррациональная логика капитализма: финансы и финансовые инструменты, которые стали причиной кризиса, было решено использовать для его устранения.

Это не только экономическая, но и субъективная стратегия. Будучи премьером Великобритании Маргарет Тетчер говорила, что экономические науки – это метод, а их конечная цель – изменить мышление людей. Новая кредитная политика, финансиализация, как раз и была направлена в эту сторону. К чему приводят подобные меры? Они способствуют увеличению индивидуальных рисков. Они подталкивают бедных к изменению своей модели поведения, к тому, чтобы взять на себя кредитный риск и нести его в одиночку. Это ещё одно очень радикальное изменение, связанное с неолиберализмом. Потому что в период после Второй мировой войны снижением социальных рисков занималось государство. А сейчас они просто-напросто возлагаются на конкретного индивида. Это то, что неолибералы называют человеческим капиталом. Их задача состоит в том, чтобы переделать каждого индивида в такого «предпринимателя для самого себя».

Активисты Южной Америки, которые участвовали в революционных процессах на протяжении 70-х годов, не были готовы просто так стать предпринимателями для себя или превратиться в человеческий капитал. Только их поражение привело к тому, что все эти финансовые практики стали реальностью. Затем идея предпринимателей для себя была распространена повсеместно. Что означает стать им? Это значит – реализовать определённую модель поведения, которая, так или иначе, отвечает правилам игры финансов. Это определённая форма дисциплинирования, которую мы применяем в отношении самих себя. Если вы хотите получить доступ к финансовым услугам, вы идёте в банк и после этого начинаете следовать определённым паттернам поведения.

И ещё одна важная трансформация, на которую пошёл Лула – изменение роли государства. Проблемы, которые привели к подобным трансформациям были хорошо отражены в докладе так называемой Трёхсторонней комиссии, созданной в 1973 году и состоявшей из представителей США, Европы и Японии. Она занималась тем, что пыталась объяснить причины необходимости изменения государственной политики. Приватизация социальных услуг всегда означает, что государство лишается функции их поставщика. После их передачи в финансовый сектор оно сняло с себя груз этой ответственности. И вместо инстанции, которая обеспечивает эти гарантии, государство стало административным аппаратом. Свои суверенные функции оно, таким образом, потеряло. Трёхсторонняя комиссия объяснила необходимость этих нововведений жестокостью борьбы, которая имела место в 60-70-е годы. Тогда социальная сфера давила и много требовала от государства. И в 1973 комиссия постановила, что это нужно прекратить – общественные услуги должны быть приватизированы. Но это не значит, что государство после этого должно было ослабнуть. Напротив, эти перемены должны были сделать его сильнее. Но сильнее для чего? Чтобы более эффективно реализовывать неолиберальную политику.

В результате приватизации доступ к общественным услугам стал зависеть от личного благосостояния людей. И, естественно, у какой-то части населения оказывается недостаточно средств, чтобы получать их. Потому неолибералы предусмотрели такую вещь как минимальный набор услуг для бедных, призванных обеспечить покрытие малой части социальных рисков. Благодаря этому, как полагали неолибералы, человек не станет полным иждивенцем и сохранит конкурентоспособность, чтобы продолжить участие в рыночной борьбе всех против всех. Государство следует этой политике через недофинансирование социальных услуг, что мы наблюдаем сейчас везде, даже во Франции, где это оборачивается сокращением расходов на содержание больниц. И нехватка финансирования затрудняет положение людей, у которых есть проблемы со здоровьем. После этого логический выход видится лишь в приватизации подобных услуг.

Ещё одна важная проблема, которая встаёт в результате неолиберального способа организации общества – это индивидуализация. Финансиализация услуг приводит к очень сильной индивидуализации, в этом и состоит конечная цель подобной политики. Действительно, каждый человек сталкивается с необходимостью любыми способами обеспечить себе доступ к кредитованию. В послевоенное время получение общественных благ было результатом коллективной борьбы за права. Нынешнее же положение дел удачно охарактеризовала бразильский экономист Лена Лавинас, к исследованиям которой я обращался. Она язвительно назвала политику Лулы «социализмом кредитной карточки».

Когда происходит финансовый кризис на мировом уровне, любая кредитная нагрузка превращается в задолженность. Кредит и долг – две стороны одной проблемы. Вы становитесь должником, думая, что сможете всё вернуть, но, если случается обвал, подобный 2008 году, долг становится невозможно нести. И наш предприниматель себя, у которого должен быть навык финансового управления своей жизнью, превращается в «человека задолженного». Этот же самый механизм имел место в Америке и Европе. Что такое кредит? Это обещание будущего богатства. Вам говорят: «Кредит поможет вам реализовать самого себя. Ваша жизнь как индивида будет полностью реализована благодаря займу». Однако в 2008 году все эти обещания рухнули, потому что покупка жилья через субстандартные кредиты привела к колоссальной задолженности и выселению людей из купленных домов.

После 2008 года, конечно же, произошли радикальные изменения в неолиберальной логике. Она перестала быть политикой доступа к кредитам и перевоплотилась в политику жёсткой экономии. Что-то очень похожее наблюдалось в Италии, во Франции, да и в США. Тем не менее, огромные суммы денег были предоставлены в распоряжение банков. Не то, чтобы кредитование после этого совсем исчезло, но именно банковское кредитование достигло своего пика. В противном случае капиталистическая система могла бы рухнуть, поскольку объёмы займов между банками достигали невиданных масштабов. Но что оказалось полностью заблокированным, так это кредитование частных лиц, обычных людей, бедных. Была повсеместно навязана политика жёсткой экономии, которая предполагает снижение реальной заработной платы и серьёзное, ещё более жёсткое снижение объёма гарантируемых государством услуг. Греция – образцовый пример этого процесса. Там были очень существенно снижены зарплаты людей, почти полностью отменены государственные социальные услуги, закрыты больницы, распроданы морские порты и аэропорты. Это, конечно, крайняя ситуация, но что-то похожее происходило везде. И, разумеется, всё это привело к полной фрустрации и страху среди многих слоёв населения.

Буквально через несколько лет после 2008 года начался расцвет неофашистских сил. Их подъём отсылает нас к основам неолиберализма. Неолиберализм появился в Южной Америке и Африке в виде политики структурной перестройки – это что-то вроде официального определения Всемирного банка. Как только стало понятно, что такая политика работает в этих странах, её решили перенести на Юго-Восток, в Азию, а затем - на Север. Хотя в 80-е годы Африка очень сильно пострадала от неё: порядка 25 стран столкнулись с проблемой задолженности. Я думаю, что это объясняет многие вещи, которые происходят сейчас в мире. Например, проблема Трампа – это ведь тоже форма некоторого доминирования над меньшинствами, основанная на страхе и тревогах белого рабочего населения, которые появились у него в результате неолиберальной политики.

Говоря о победе неофашистских реакционных сил, мы сказали, что это непосредственно связано с политикой финансов. Это не впервые, когда финансовый капитал занимает лидирующие позиции. Финансовый капитал существовал уже где-то с 1870 года. Ленин в своей работе анализирует всю библиографию тех лет и объясняет, что капитал того времени уже был финансовым капиталом. Большую часть доходов Франции и Великобритании тогда составляла рента. В тот же год начинается и процесс глобализации, а вместе с ним запускается процесс конкуренции в состоянии империализма. Именно это, в конечном счёте, приводит к Первой мировой войне, после чего к фашизму и нацизму, а затем – ко Второй мировой войне. Природа капитализма не промышленная, как часто об этом думают. На самом деле у капитализма есть неистребимая тенденция двигаться в сторону финансов, потому что через них открывается возможность валоризации капитала, то есть приумножения денег без реального производства. И борьба капитала привела к действительно страшной трагедии: миллионам погибших – по сути, суициду Европы, а также разрушению наиболее промышленно развитой части мира. Главным предметом страха для капитализма в период между двумя мировыми войнами был коммунизм. Но как только эта угроза миновала, капиталисты вновь вышли на первый план и запустили процесс финансиализации. Они вернули финансы в центр накопления капитала. Естественно, этот новый этап финансиализации гораздо более обширный, чем в XIX веке. Между ними есть масса различий, но что их объединяет, так это центральная роль финансового капитала, который оказался главным везде. Даже левые политики, такие как Лула, будучи истинным реформатором, всё равно был вынужден поставить его в центр своей политики. Резюмировать свой тезис я могу так: фашизм – это просто другое лицо неолиберализма.