19699
15 августа 2019
Подготовила Юна Коростелёва, фото Дмитрия Багаева

Почему Казахстан мало исследует трагедии советского времени?

Отвечает историк Михаил Акулов

Почему Казахстан мало исследует трагедии советского времени?

Vласть подготовила десятки вопросов про самые разные сферы жизни в Казахстане – от бизнеса до науки, от общественных процессов до театрального дела - и адресует их профессионалам.

В Казахстане очень мало изучают тяжелое советское прошлое – голод и репрессии 1930-х, историю открытия и существования ядерного полигона в Семипалатинске и даже относительно недавние события декабря 1986-го. У экспертов есть разные объяснения неготовности власти говорить на эти темы, но почему в обществе только сейчас появляется запрос на исследование трагедий советского прошлого? На этот вопрос отвечает Михаил Акулов, историк, доктор Ph.D. Гарвардского университета

Трагедия - очень оценочное понятие, потому что перед тем, как изучить событие, мы уже даем ему оценку. Именно поэтому вопрос не очень корректный, но в то же время и симптоматичный, так как отражает, на мой взгляд, одну из ключевых проблем в нашем общественном историческом восприятии.

Работа историков в этом и заключается, чтобы оценить какое-то событие с максимально непредвзятой позиции. В противном случае, получается не история, а инструмент пропаганды.

Это мы и наблюдаем сейчас: одна из причин, объясняющих, почему мы мало говорим о советском прошлом заключается в том, что мы воспринимаем историю через пропагандистскую призму. История для нас не является способом понимания нашего сложного становления, она была и остается идеологическим инструментом. Проще говоря, проблема заключается в том, что мы воспринимаем историю лишь как некую моральную драму, нравоучительное повествование, полуправду и полумиф. Неудивительно, что нам, занятым людям, до этого нет дела.

Что из советского прошлого является актуальным? Все. Но это «все» равносильно ничему.

Реальность необъятна, а перспективы постоянно меняются. Память дана нам для того, чтобы воспринимать нашу жизнь как эмпирический материал. Благодаря ему мы понимаем, почему ведем себя так, а не иначе в данный момент, почему у нас что-то не получается и так далее.

Общество должно само ставить перед собой задачи и определять перспективу на прошлое. Между историками и обществом есть очень сильная связь, и историки часто проговаривают то, что чувствуется, но еще не обсуждается в открытую в обществе. Германия 60-х годов хороший тому пример: либеральное общество, не готовое к открытому обсуждению своего тоталитарного прошлого, нуждалось в историках, выступавших именно в качестве общественных интеллектуалов, проговаривающих давно висевший в воздухе вопрос.

Сейчас общество озабочено транзитом власти, потому что мы давно созрели для настоящей независимости и настоящей автономии. Мы говорим не о том суверенитете, который выпал на нашу долю в 1991 году, а о настоящей демократии. Почему этого до сих пор не произошло? Настоящее не может дать нам исчерпывающий ответ, потому что настоящее - это только отражение тех паттернов, которые зафиксировались в нашем общественном подсознании. К советскому прошлому мы должны обращаться для того, чтобы решить, например, почему нам так сложно перейти к демократии. Это ведь вопрос не только нежелания власти, это вопросы отношения общества к власти и власти к обществу, т.е. тех отношений, заложниками которых мы все и являемся. Мы можем смотреть, от каких моделей советского прошлого мы избавились, а что осталось с нами.

Правда, в этом случае мы смотрим на историю через призму того, что уже произошло. Когда мы ставим вопросы перед прошлым, ответы на которые помогут решить проблему в настоящем, то мы ставим прошлое в зависимость от настоящего. Историки и философы называют это проблемой телеологии.

Здесь важен и другой подход. Нужно отходить от того, что есть сейчас и искать альтернативы в прошлом. Думать о том, что могло бы быть и чего не произошло. Возьмем тот же Семипалатинский ядерный полигон. Когда принималось решение о его строительстве, какие были альтернативы? Неужели региональная партия была настолько слабой, или, наоборот, она хотела этого? Может быть, все хотели иметь у себя атом, но атом не в виде полигона, а в виде АЭС?

Мне кажется, что уровень исторического – как научного, так и публицистического – дискурса в нашем обществе еще очень низок. Куда больше сейчас производится интересного материала, связанного с недавней историей региона на западе и в России. Безусловно, у нас есть грамотные историки, но их мало.

Мы являемся периферией по отношению к самим себе, жертвами того, что Мамбет Койгельдиев очень удачно назвал «периферийным сознанием»

Почему мы до сих пор воспринимаем себя не как субъект, а как объект? Мы продолжаем ожидать, что все работы, даже о том же голоде, будут написаны западными историками.

Как только мы начнем говорить о том, почему мы так мало говорим об истории, то мы сможем преодолеть наше периферийное положение. Сейчас происходит созревание общества. Оно связано с тем, что оно не только свыклось с мыслью о существовании Казахстана, но и превратилось в организм, который абстракцию на карте превращает в осязаемую реальность. Все новые проекты, которые сегодня существуют, связаны со сдвигами в обществе. Вполне возможно, что в течение десяти лет в Казахстане наступит бум исторического производства. Возможно, многое из того, что будет произведено, будет наивно, но это уже будет говорить о превращении абстракции территории на карте в живой организм. Та, небывалая с 1986 года, реакция на транзит власти - не случайна. Общество 2019 года отличается от общества 1991 года.