«Ты себя сжигаешь»
- Вы сейчас дома? – спрашиваю участковую медсестру поликлиники №1 Кокшетау Зауреш Кожанову.
- Дома. Одна. С 1 июня вышла на карантин, через несколько дней сдам повторный тест на COVID и, если все будет нормально, наконец-то смогу обнять Динмухамеда. Это мой сын. Мой Димоша. Не виделись мы почти два месяца. 15 апреля я уехала работать в Акмолинский противотуберкулезный диспансер (там организовали инфекционное отделение), а вернулась в город 31 мая. Сын все это время с няней был. У нас маленькая семья – я и он. Видела его издалека. Когда после второго захода (так Зауреш называет двухнедельное дежурство в «грязной» зоне) нам разрешили остаться на карантине не в санатории, а дома. Няня его в наш двор приведет, Димоша гуляет, а я смотрю в окно и плачу. Хочется обнять его, но стекло между нами.
- Как вы попали в инфекционное отделение?
- Когда пандемия только началась, руководителей всех медорганизаций попросили составить списки желающих работать в инфекционных отделениях. Я сразу записалась. Всегда хотела попробовать себя именно в стационаре. Но раньше туда не рвалась - из-за дежурств приходилось бы часто оставлять сына на ночь. А сейчас он подрос, и я решилась. Сказала: «Димоша, я записалась. Может быть, придется уехать». Он ответил: «Поезжай. Для чего ты белый халат надела?». Сын и сам такой - всем готов помочь: носит монетки в кармане, чтобы милостыню подавать. А когда мы идем гулять, в сумке должны быть хлеб или печенье, - птиц кормить.
И не держал он меня, но все равно, как же я скучала! Хотя и привыкли расставаться – я много работаю. Днем на своем участке в поликлинике, по ночам (там у меня смена через сутки) дежурю в центре адаптации несовершеннолетних, и еще - в частной клинике (туда я хожу на четыре часа).
- Тяжело, три работы…
- У меня ипотека. Хочется, чтоб и у ребенка все было. А я одна – помощи ни от кого нет. У мамы не прошу – взрослая уже.
- Не жалели о том, что записались в добровольцы?
- В первые дни было. Думала: зачем я пошла на такое? Сына оставила. Потом, когда чуть-чуть поработала, поняла, что много пользы приношу. Успокаивала себя: я ведь не буду все время рядом с ним, иначе вырастет маменькин сынок. Динмухамед вообще очень домашний. Няня мне рассказывала. Когда они приходили к нам в квартиру, чтобы вещи кое-какие забрать, и он просил: «Давай дома побудем. Я хотя бы на своем родном диване полежу». Слушаю – и слезы на глазах. Как он скучал, но мне об этом не говорил, скрывал эмоции, наверное, чтоб не расстраивать. И я все в себе держала. Иначе еще тяжелее было бы. Там ребенок, здесь - пациенты. Как выбрать?
Когда я в первом заходе работала, в реанимацию поступила бабушка – тогда было… не то что страшновато… но вот чувство это – мало ли что случится. Позже женщина лет пятидесяти. Когда они под аппаратом искусственной вентиляции легких лежали, пробивало до слез. Жалко их было. Потом они пошли на поправку. И вот когда ты работаешь и видишь результат, - крылья вырастают. Это ни с чем несравнимое чувство. Хочется всем помочь. Мне порой говорят: «У тебя большое сердце. Ты себя сжигаешь». Но вот такая я. И няня ворчит: «Ты даже про сына забываешь. Закончился рабочий день – отключай телефон». Не могу.
- Нет чувства вины перед сыном?
- Наверное, есть, все-таки я ему мало внимания уделяю. Вот когда там (в отделении - V) была, не сплю ночью и думаю: я ведь почти не видела, как он рос. Даже когда совсем маленький был (четыре-пять месяцев) отводила его к няне в семь утра и забирала в половине девятого вечера - работа. Многое я упустила. Когда была на карантине в санатории, корила себя: вот я здесь лежу, ничего не делаю, а сын мой там. И так стыдно. Няня успокаивала: «Ты хотя бы отдохнешь». Кстати, они мне подарок сделали: облздрав проводил конкурс «Мама-медсестра в глазах ребенка», и сыночек мой занял первое место. Ему ноутбук подарили.
- Здорово!
- Он у меня молодец. Сейчас меня спрашивают: «Зауреш, что ты дальше будешь делать? Может, одну работу из трех оставишь?». Я бы с удовольствием, но как жить на один оклад? Мне еще года четыре платить ипотеку – надо почти два с половиной миллиона закрыть. Надбавка, которую нам государство платит за работу в «грязной» зоне, это хорошо, но ее не хватит, чтобы полностью с ипотекой рассчитаться. Хотя, конечно, я все эти деньги соберу – и в банк. Себе ничего покупать не буду. Я вообще самым необходимым обхожусь. А сыну - все, что захочет. Но он тоже ничего особенного у меня не просит – жалеет меня. У него есть копилка, говорит, что это деньги на нашу машину. И сейчас все время спрашивает: «Мам, ты на машину заработала? Я тебе, если что, добавлю».
- Снова пойдете работать в инфекционное отделение, если предложат?
- Надеюсь, что все это скоро закончится. Не знаю… Буду разговаривать с сыночком – как он мне скажет. Сейчас только о том и думаю, как увижу его, прижму к себе и не отпущу. Весь день будем на диване валяться, а вечером гулять допоздна. И все выходные вместе. Теперь только так.
***
На днях я еще раз созвонилась с Зауреш. Было это через неделю после нашего первого разговора.
- Я с 15 июня снова в «грязной» зоне. Попросили помочь – я пошла, - неожиданно сказала она.
- А сын?
- Мы с ним встретились. Столько эмоций было – не передать. А через пару дней позвонили и попросили выйти на работу. Сказала Динмухамеду. Он пожелал мне удачи и добавил: «Береги себя и, наконец-то, вылечи всех». Как же я ему благодарна за понимание и поддержку. Взрослеет он не по годам. Вы знаете, он у меня ничего не попросил в подарок, хотя я и говорила: куплю все, что угодно. Я ему деньги дала. Он взял и в копилку положил. На машину…
«Так мы кто: герои или сволочи?»
- Я тетенька немолодая, мне уже 58 лет. Всех фельдшеров, о которых буду рассказывать, обычно детьми называю. Вы это имейте в виду, - начинает разговор главный врач станции скорой помощи Костанайской области Ирина Штейгервальд. - Наша экстренная служба - 23 подразделения вместе с Костанаем. В области шесть городов, один из них – Житикара. Там больница, поликлиника и станция скорой помощи находятся в одном здании. Так вот в ней оказался пациент, зараженный коронавирусом. Было это в апреле. Скандальная история. Думаю, слышали вы о ней. Больницу полностью закрывают на карантин, и город (а это 40 тысяч населения) остается без медицинской помощи. Вообще. Ситуация была патовая. Вечер. Еще и ремонт дороги из Костаная в Житикару – объездная – не самый лучший вариант, быстро туда не доберешься. Что делать? Не решилась вызывать на смену кого-то из сотрудников местной подстанции - даже те, кто не был в тот день на смене, могли оказаться контактными. Села и подумала, какие поселки ближе всего к Житикаре? Камысты! Туда и позвонила. Там есть фельдшер Коля Виробян. Спросила его: «Сможешь?». Он ответил: «Без проблем». Благо, в том районе две машины скорой, одна осталась, а на второй Коля и водитель вечером выехали (а это почти сто километров) в Житикару. В обычное доковидовское время там работали две бригады. А тут, получается, что на весь город остался наш бедный Коля.
- Вы в ту ночь спали?
- Если честно, не очень. Сидела и думала, как организовать все, чтобы и в Житикаре наладить экстренную службу, и другие районы без бригад не оставить. Звонила фельдшерам (все ребята проверенные): «Часы, трусы, противогаз – все берите с собой». Даже не расспрашивали, что и как. «Надо?». «Надо!». Собираются – и в путь. Приехали мы с ребятами только на следующий день. Коля бодрячком держался, но было видно, что устал ужасно.
Не знаю, кто - Иисус, Аллах, Будда, хранил нас, но за всю ночь не было ни ДТП, ни судорог у детей, ни травм серьезных. Как-то Коля и водитель не утонули – справились. Но все равно: натерпелись дети ужасно.
***
С Колей, Николаем Виробяном, созваниваемся через несколько дней.
- Вы понимали масштаб бедствия, когда ехали в Житикару?
- Знал, что там проблемы, но не думал, что, кроме меня, в городе не останется медиков. Да и территория там больше – у нас на весь район 11 тысяч населения, а здесь только в городе - 40 тысяч. Приехали вечером. Вызова (говорит он именно так, с ударение на последнем слоге - V) сыпались. Обычно у нас в Камысты их штук 10 за смену, а тут было 40 или даже 45. Под утро в Денисовку (райцентр недалеко от Житикары – О.А.) роженицу доставляли. Приехали к ней на вызов, а она и муж ее плачут: «Все закрыто. Куда нам деваться?». Жители уже знали, что больница не работает. Успокоили их. Успели довезти. А сменили меня только на следующий день, часов в пять, наверное.
- Это почти сутки - и все это время в противочумном костюме. На что он был похож, когда вы его сняли?
- На кого я был похож? – смеется. – Потом оба костюма - противочумный и хирургический, который под ним был, утилизировали – они стирке не поддавались. Маски мы с водителем меняли через каждые три часа, а чтобы костюм обеззаразить, опрыскивали друг друга дезинфицирующими средствами – у нас с собой пульверизатор был. Так вот ты мокрый не только внутри, но и снаружи. Еще и пахнешь специфически.
Когда меня из дома подняли (это было примерно пять вечера) я еще не ужинал. И водитель, Генка (Геннадий Двореченц – V), который со мной поехал, тоже. Мы попили и покушали только на следующий день. И помылся я почти через двое суток. Вот так. А потом ничего, втянулся. Пробыл в Житикаре с 14 апреля до 10 мая. Вернулся домой. Сказал родным, что больше никуда не поеду. Но здесь - вспышка в колонии «Черный беркут» - и я две недели там отработал. Если будет что-то подобное, снова придется ехать.
- Экстрима хочется?
- Может быть. Не за медалью же я туда ехал. И про надбавки тогда не думал – не до этого было. Если наша мама скажет: «Надо ехать!». Поедем.
***
«Мама», - это Николай про Ирину Анатольевну. Хотя, когда я ее спрашиваю: «Вы их детьми называете, а они вас – мамой?», выпаливает в ответ: «Нет!».
– Я для них не мама и любить меня не надо. Уважать – да. И семьей нас не назовешь. И ситуация эта нас не сплотила - у каждого своя жизнь. Хотя я переживала за них больше, чем за родного сына. Он в России живет и перед введением карантина затеял автомобильное путешествие по стране. Как я ругала его! Но все равно о ребятах больше думала. У меня 18 человек в командировке в Житикаре больше месяца были. И мне казалось, что как-то нечестно получилось: по-хорошему мне надо было вместе с ними работать. Не дай бог кто-то заразится! Для меня это был ужас. Каждое утро они надевали защитные костюмы, фотографировались и оставляли снимки мне - у меня телефон зависал от их количества. Никто не заразился – пронесло.
- А они боялись?
- Поначалу. Мы же скорая помощь, а не вирусологический институт, не привыкли к противочумным костюмам – надеваем их раз в квартал во время обучения. А здесь ты в них 24 часа в сутки. Первым ребятам было сложнее всех. Потом мне из других районов звонили, спрашивали: «Нужны люди? Я готов поехать». Те, кто там был, хорошо заработали (мы эти деньги вирусными называем) – и надбавки, и премии. Все выплатили - я проконтролировала.
- У нас, да и везде, пожалуй, активно культивируют образ врачей-героев. Вы как к этому относитесь?
- Спокойно, я человек старой формации. Ну, напишут про меня хорошо. Это что, изменит мою внутреннюю структуру? Я по-другому начну относиться к пациентам? Нет ведь. Говорят: давайте проведем челлендж в поддержку врачей, выйдем на балкон и похлопаем им. Замечательно. Вот на нас недавно жалобу написали: сволочи, убийцы в белых халатах. Читаю ее и думаю: так мы кто, герои или сволочи, которые закончили мединститут, чтобы кого-нибудь угробить? Не изменится отношение к нам. Все будет, как раньше. Поэтому не надо мне хлопать, вручать дипломы и грамоты. Дайте мне премию – я пойду и куплю себе сапоги. Не знаю, может, и не права. Есть люди, для которых признание значимо – не оспариваю их позицию. Но я как человек, который работает в экстренной службе, глубокий материалист. Да, хорошее слово каждому приятно. Но мне ведь платят за то, что я делаю, - это моя работа.
- Вижу, не любите о себе говорить…
- А зачем? Вот, к примеру, человек считает, что я всю скорую в Костанайской области развалила. Вы обо мне хорошо напишите. Он изменит свое отношение? Нет. Все равно найдется кто-нибудь, кто скажет: «Да она, да они…». Или наоборот, кто-то меня давно знает и уважает. Хоть что напечатайте, останется при своем мнении. И это нормально. Я же не медовый пряник, чтоб всем нравиться.
«Чувствую, как они боятся»
В историях про врачей, работающих в «грязной» зоне, обычно рассказывают, как давно они не были дома. Манас Абдылдаев, заведующий отделением реанимации городской инфекционной больницы Алматы, на карантине с того момента, когда в Казахстане появился первый, заболевший коронавирусом. Было это 13 марта. Домой он и его коллеги с того дня не ездят, после смены – в гостиницу.
- Как думаете, в ближайшее время сможете вернуться домой?- спрашиваю.
- Трудно сказать. Скорее всего, произойдет это только тогда, когда выздоровеет последний пациент, у которого был коронавирус.
- Это может произойти и в конце лета, и осенью, даже еще позже…
- Понимаем. Готовимся.
- Не тоскливо от этой мысли?
- По-моему, за три месяца мы привыкли к этому ритму. Скучаем по семье, конечно. Супруга уже ворчит: «Не знаю, есть у меня муж или нет?». Слышу, как дети у коллег спрашивают: «Мама, когда ты придешь?». Кто-то переживает из-за комнатных растений, которые некому поливать. Нюансики мелкие, но… Есть такое понятие - психологическое выгорание. Если мы задержимся в отделении еще месяца на три, то тяжко будет. Поступают тяжелые больные. Родственники звонят. Ты видишь их слезы. Понимаешь, что они в стрессе – все равно это через себя пропускаешь. Пациенты смотрят на тебя, как на Бога, наверное - не знаю. Берут за руку и сжимают ее, что есть сил. И в этот момент, я чувствую, как они боятся. Говорят со мной только взглядом – иначе не могут.
- Вы хорошо читаете по глазам?
- Наверное, есть такое. Одни говорят, что все хорошо. Другие благодарят. Третьи боятся. По взгляду можно понять и то, что человек уходит. У каждого из нас свое время, дата рождения и смерти – она определена Всевышним. От этого мы никуда не денемся.
- Удивительно слышать это от реаниматолога. Ваши коллеги обычно атеисты.
- А я верующий. Потерял много близких и понял, что у каждого свой срок, когда умер мой отец. Конечно, всегда стараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы помочь человеку выкарабкаться. До последнего его не отпускаю. Но…
- Вы как справляетесь с напряжением?
- Усталость накроет, стараюсь походить по больнице. Я вообще физическую нагрузку люблю. Достать лопату и покопать. Или взять пилу-болгарку, отрезать кусок металла, обстучать его и посмотреть, что можно было бы с ним сделать. У меня сварочный аппарат есть. Вот бы сейчас взять его в руки. А чтобы выговориться, супруге звоню. Она тоже врач и все понимает…
***
- Если муж звонит, значит, ему нужен совет и поддержка. По интонациям чувствую, что ему тяжело – мы же 29 лет вместе.
С супругой Манаса Абдылдаева, врачом-эндоскопистом Жанат Мустафаевой мы сидим в садике на заднем дворе больницы, в которой она работает.
- Я привыкла к тому, что Манас на дежурства уходит, но здесь… Сутки его нет, вторые, третьи – сразу было не по себе. Но нельзя – так нельзя. Что ж делать. Они же все контактные – больше за близких боятся, не за себя. Муж и за нами следит: маски носите, никуда не ходите. А за него я спокойна – знаю, что он все правильно делает - костюм носит, бережет себя. Знаю, что он жив и здоров, но привыкнуть к тому, что его нет рядом, невозможно. Мне хочется, чтоб эта история с вирусом скорее закончилась. Сама атмосфера уже напрягает. И вроде все не так страшно, но столько переживаний с этим связано. Я уже на пределе, если честно. Мне кажется, когда он домой вернется, это будет общенародный праздник. Мы вместе со всей страной будем отмечать этот день, потому что дома Манас окажется, когда в Казахстане коронавируса не будет. А что ему нужно будет, когда вернется? Мне кажется, просто поспать.
***
Так и есть.
Спрашиваю Манаса Абдылдаева:
- Чего вы сейчас хотите?
- Выспаться и в отпуск. Домой хочу. Близких увидеть. Маму. Внука особенно. А еще, чтобы все это поскорее закончилось. Сейчас в наше отделение поступают те, кто не верил в коронавирус. А он есть и вызывает очень нехорошие осложнения. Глядя на состояние этих пациентов, не хочется оказаться на их месте.
Цикл материалов о людях, которые продолжают делать важную работу, несмотря на пандемию и связанные с ней ограничения Vласть выпускает при поддержке компании «Шеврон».