Режиссеры и продюсеры документального кино Дана Сабитова, Альмира Исмаилова и Кристина Михайлова продолжают серию статей о казахстанском документальном кино, революционизирующем повседневность.

«Голос ледника» Ядыкара Ибраимова – это спорный, прорывной фильм, деколонизирующий форму. В то время как консервативные силы локального киносообщества навесили на работу фундаменталистский ярлык «это не кино», мировая премьера «Голоса ледника» состоится в экспериментальной программе «ECOEAST» – важного для нашего региона кинофестиваля в Котбусе.

На высоте 3400 метров раскинулся древний ледник Туюк-Су. Его громадное ледяное тело, утоляющее жажду лежащего у подножия гор Алматы, медленно тает. И голос ледника способны услышать только два исследователя на одинокой гляциологической станции.

Кристина Михайлова: Мы рассказываем об этом нашумевшем в профессиональных кругах фильме, потому что это уникальный для Казахстана пример видового кино. Созданный в лучших традициях видовой кинотрилогии “Qatsi” Годфри Реджио, «Голос ледника» — это пример талантливого и дерзкого визуального воплощения концепций постгуманизма, где ледник обретает голос и заполняет собой всё пространство фильма. Но какой голос у ледника? Способны ли мы как зрители вслушаться в него?

Дана Сабитова: На питчинге в Государственном центре поддержки национального кино в 2021 году, режиссер начал презентацию с личной истории о том, как у него появился замысел фильма. Во время одной из одиночных прогулок в горах Ядыкара настигли снег и ливень. Заблудившись и пытаясь найти дорогу обратно, он набрел на два силуэта в тумане. Один из силуэтов обратился к нему: «Ты что, сынок? Еще бы чуть-чуть, и ты бы упал в пропасть». Указав на возвышающийся ледник, незнакомец сказал: «Это он тебя спас». С тех пор Ядыкар несколько лет вынашивал идею снять фильм о леднике.

Ядыкар Ибраимов: Действительно, проект начался с горного похода в 2014 году. Я тогда учился на втором курсе в академии им. Жургенова и беспечно мог бродить в одиночку по горам, что, конечно же, не рекомендую никому. Затерявшись в тумане, я, не подозревая о том, где нахожусь, впервые оказался на территории гляциологической станции. Я встретил двух профессионально экипированных людей. Имена и окутанные туманом лица их мне не запомнились. А вот краткий диалог, произошедший между нами, заставил задуматься на долгие годы. Просто представьте контекст: нависающие громады льда, неизбежно надвигающаяся глобальная и локальная катастрофа нехватки питьевой воды, и молчаливые ученые, наблюдающие неизбежное таяние ледника.

Годы спустя, в один из серых ноябрьских дней, по совету друзей я зашел в кабинет на киностудии “Казахфильм”, на двери которого висит табличка “Хранитель Времени”. В завесе табачного дыма расположились молодые режиссеры, а за столом легендарный Асет Ерназаров — человек, ведущий этих молодых режиссеров сквозь просторы мифов и легенд. Он, как я помню, задал мне только один простой вопрос: “Какие у тебя есть идеи?”.

Так все и закрутилось. Следующая сцена из воспоминаний о проекте произошла через два года во время разведки локации. Куаныш Курманбаев, оператор-постановщик, переходя сток с ледника, упал в воду и исчез из виду. Я и продюсер Мика Саруар в панике побежали спасать его. Затем я сам сделал неосторожный шаг и упал в песок. Как сейчас помню: секунда за секундой мокрый ледяной песок поглощал меня. Потом я увидел руку Куаныша и он вытащил меня. Следующий кадр: один из механиков камеры, окруженный ледяными вершинами, под гул отдаленных камнепадов совершает намаз.

Это воспоминания одной категории, но разных дней. Опасности, с которыми нужно было совладать, были на каждом шагу. Снежные метели, ливни, сбивающий с ног ветер, отсутствие связи с городом, кислородное голодание, физические нагрузки, ежедневные подъемы на еще более высокие точки, камнепады, сон в холодных железных бочках-вагонах. За это время ледник для нас стал чем-то сакральным, древним божеством. Каждый из нас в какой-то мере ощущал его голос.

Дана Сабитова: Во время презентации идеи Ядыкар обозначил экологическую проблему таяния ледника Туюк-Су, который, по прогнозам ученых, может полностью исчезнуть в течение следующих 30 лет. Режиссёрская экспликация состояла в том, чтобы исследовать природу ледника во время съемочного периода, быть ведомыми ледником. Главный герой фильма – сам ледник. Дополнительные драматургические персонажи: пожилой работник гляциологического научно-исследовательского стационара, который каждое утро прикладывает голую ладонь ко льду и ведет беседу с ледником, а также молодой работник стационара, его преемник.

Защита проекта прошла сухо, гладко и быстро. Приведу некоторые запоминающиеся комментарии со стороны Есетжана Косубаева, бывшего председателя Государственного центра поддержки национального кино (ГЦПНК) как первую рефлексию на концепцию Ядыкара.

«Я понимаю вашу боль, не каждому молодому человеку дано так вникать. Из этого может получиться не просто документальный фильм, а авторская картина, даже философская притча. Перед нами отстраненная, уединенная история, но в ней внутри психологический фактор отношений двух людей и ледника».

Теперь, в 2023 году, совершенно непонятно почему дальнейшее сотрудничество ГЦПНК и творческой команды фильма «Голос ледника» сложились совершенно печальным образом. Судя по комментариям экспертного совета, они поняли, что это будет совершенно нетипичный для киностудии документальный фильм. «Голос ледника» встретился с отчаянным неприятием, требованиями перемонтажа, добавления информационной инфографики, разъясняющего закадрового текста. Почему-то была напрочь забыта концепция «отстраненной уединенной истории отношений людей и ледника», а от «авторской картины, философской притчи» упорно ждали научно-популярный фильм про экологическую катастрофу. 

Кристина Михайлова: С исследовательской точки зрения мне интересно, что во время сдачи фильм был отклонен как редакционной коллегией «Казахфильма», так и экспертной комиссией ГЦПНК, именно по причине непринятия художественной формы. То есть прямой цензуры даже не над смыслами, а над творческими решениями автора. Ядыкар стал заложником и жертвой того, что «не каждому молодому человеку дано так вникать». С потрясающим и редким единодушием эти разнородные структуры – министерство культуры, национальная киностудия, ГЦПНК и сообщество казахстанских документалистов – охарактеризовали фильм как «это не кино».

Действительно, «Голос ледника» – это дерзкая попытка выйти за границы догматического понимания «что такое кино», и уж тем более за границы понимания кино, навязанные нам советским и постсоветским телевидением, казахстанской и «русской» академией. Поэтому предлагаю Ядыкару воспринимать «это не кино» как комплимент.

На экране мы наблюдаем неспешно сменяющие друг друга кадры ледника. Мы слышим пение академического хора на казахском языке. Иногда мы видим гляциологов, но даже когда они что-то говорят, мы не можем различить слов, потому что для ледника наши голоса – не более чем шум ветра, заблудившегося в скалах. Жизнь людей выглядит здесь такой одинокой, такой вторичной, что мы с каждым кадром всё больше и больше понимаем, что этот фильм не про человека. И это огромные риски для режиссера, снимающего свой дебют – последовать за кем и чем угодно другим, чем человек.

Истории про людей понятны и ясны любому зрителю по всему миру, особенно в документальном кино. Достаточно следовать чёткой и до тошноты известной каждому режиссеру и зрителю драматургической манипулятивной структуре. Но Ядыкар рискнул последовать в своём фильме за ледником, что для меня говорит о таком уникальном и самобытном его свойстве как казахстанского художника, как отсутствие самоцензуры.

Допустим, что цензура «Казахфильма», цензура экспертов ГЦПНК, и даже цензура документального сообщества – это в политическом смысле преодолимые вещи. В то время как самоцензура – это вещь, которую сложно не то чтобы преодолеть, но даже осознать. За последние два года мы, как коллектив Документалистки, участвовали в различных попытках выстроить коллегиальную солидарность, организуя общественные объединения, совместные обсуждения поправок в закон о кино, множество фасилитационных сессий. И этот бесценный опыт показал, что у наших коллег-документалистов сложилось парадоксальное впечатление, что цензуры в Казахстане не существует. Меня спрашивали коллеги – разве есть какие-то запрещенные темы? Для меня очевидно, что такие темы, мягко говоря, есть.

Невозможно снять громкий документальный фильм о правах человека, о политических преследованиях, о Qandy Qantar, о представителях LGBTIQ+ community, фильм с феминистической повесткой, с экологической повесткой, с деколониальной повесткой. Этот список можно продолжать до бесконечности. Многие из нас видели фильмы Асии Байгожиной «Хроники необъявленной демонстрации» про Желтоқсан или «В поисках веры» про исламизацию современного Казахстана? Отдельная история как такие фильмы даются авторке или автору. Мы сейчас говорим о невозможности сделать дистрибуцию или независимый продакшн таких фильмов, даже не касаясь того, что такие ленты невозможны при любого рода участии государственного финансирования, даже частичного, даже опосредованного.

Очень интересный момент, почему среди документалистов Казахстана сложилось впечатление, что цензуры нет. Она успешно трансформировалась в работающую на ура самоцензуру. Самоцензура, которую сами же авторы пытаются нормализовать.

Довольно странно публично проговаривать такие очевидные вещи, но ситуация в документальной индустрии Казахстана того требует. Мы не можем отрицать идеологическую цензуру, цензуру по содержанию. Но как художники мы можем работать с формой, деколонизировать её, ставить её под вопрос, взрывать её. На наших показах документального кино в рамках ARTBAT FEST, где встретились далёкие друг от друга казахстанские документальные режиссеры и казахстанские зрители, очень громко прозвучал запрос на переизобретение киноязыка для выражения собственной идентичности, переосмысление деколониальной этики и эстетики.

Думающий казахстанский зритель требователен к экрану. В то время как мы самим фактом показов попытались зажечь интерес к местному документальному кино, зритель ответил жесткой критикой самоколонизации, опостылевшей телевизионной формы, пресловутой цензуры и самоцензуры. Как минимум, с последним, на мой взгляд, Ядыкар и его удивительный «Голос ледника» справляются, отчаянно и с полной самоотдачей прислушиваясь к гулу Туюк-Су и к своему собственному киноязыку.

Обобщая эту мысль, Ядыкар отказывается от привычных способов репрезентации, и работает с художественными средствами иначе. Этот критический жест сделан для того, чтобы отойти на заметную дистанцию от понятия «кино», предпринять попытку с этой дистанции переопределить что делает кино как в Казахстане, так и в общем. Это факт, что на такую попытку впервые были потрачены, пусть и небольшие по меркам документального кино, но государственные деньги. И вся последовавшая за этим эпопея неприятия, отторжения, атмосфера скандала, обманутых надежд и горьких разочарований всех во всех – это прекрасный маркер того, что в казахстанском документальном кино всё-таки существуют люди, революционизирующие повседневность.

Альмира Исмаилова: В одном из интервью референсом к своему фильму Ядыкар назвал «Акварель» Виктора Косаковского. Если вспомнить другие примеры видового кино, сразу приходит на ум трилогия «Qatsi» Годфри Реджио. Фильм «Голос ледника», наследуя им, сильно отличается. Трилогия «Qatsi» – это яркий пример high concept, идею которого можно уместить в одной строчке. Лексическая наполненность термина «Qatsi» является самой основой сюжета. «Акварель» же изначально позиционировалась режиссером как low concept. Косаковский придумал, как снять фильм о воде так, чтобы он захватил внимание зрителей во всем мире. На мой взгляд, «Ледник» тоже не укладывается в формат high concept. И как раз поэтому стоит поговорить о темпоритме фильма, в котором, как говорят первые зрители, «ничего не происходит».

Темпоритм и драматургия трилогии «Qatsi» полностью построены на музыке Филиппа Гласса, недаром трилогию называют киноконцертом. Музыка у Реджио несет в себе много функций. И одной из главных мне видится то, как она создает саспенс, эмоционально заводит зрителя. Это здорово влияет на темпоритм. Он не проседает, фильмы смотрятся на одном дыхании. В фильме Ядыкара другой темпоритм. Он медленный, монументальный, неповоротливый, как ледник, который он описывает.

Музыка в «Голосе ледника» работает в крепкой сцепке с визуальной составляющей, добавляет ощущение глубокой тревожности, навевает оцепенение. Медленные панорамы, плавные наезды в интерьере, отстраненные сверхобщие планы – всё это работает на создание максимальной холодности и безэмоциональности. Это решение в какой-то момент даже кажется высокомерным, но в нем есть и мотив аскезы, отсечения лишнего. Такое отсутствие посредников пугает зрителя, но, видимо, в этом и есть цель автора, его фирменный почерк.

У Реджио концепцией становятся предсказания индейцев хоппи и многозначное слово qatsi, из значений которого раскручивается драматургия фильма. Исходя из названия фильма «Голос ледника» можно предположить, что мы услышим звуки, издаваемые ледником. Как дышит, как говорит ледник? Это гениальная задумка, не вполне получившаяся у автора, на мой взгляд. Возможно, всему виной критически малое количество времени. В современном документальном кино фильмы снимаются несколько лет, мы об этом не устаем повторять. Естественно, это сказывается и на качестве материала, и на уровне проработки темы. Ядыкар провел вместе с ледником 9 дней. Это катастрофически мало, и в этом положении, наверное, очень сложно успеть расслышать ледник.

Здесь здорово помогли бы люди, которые находятся рядом с ледником годами – те самые гляциологи. Однако режиссер словно боится взаимодействовать с физическим пространством человека. В фильме есть только одна сцена, которая мне представляется как интимная. Это сон одного из героев. Он спит, камера наблюдает за его ровным дыханием. Но впечатление интимности смазывается тем, что панорама снята довольно далеко от героя и тем, что автор не дал зрителю возможности прикипеть к нему эмоционально. Таким образом мы видим не героя, но символическое обозначение героя. Это ощущение нарочитости подчеркивается дальше постановочным сном с участием женщины и ребенка на фоне гор. Постановочные сцены в документальном кино выводят его в жанр гибрида, и на этом поле нужно быть максимально осторожным, чтобы игровое не выпирало из документального, а было его естественным продолжением.

Интересно поговорить о нахождении автора внутри контекста. Ядыкар рассказывает историю ледника в каком-то космическом масштабе. Он расширяет оптику, но оставляет нас в безвоздушном пространстве, где человек не существует. С этой точки зрения репортаж из новостей и сцена с видами города смотрятся чужеродными элементами. Ведь таяние ледника напрямую зависит от функционирования этого города. Так почему же город так обезличен? В «Кояанискатси» Реджио мы видим мужчину в беспамятстве, которого полицейские погружают на носилки. И в этом эпизоде так много и об этом конкретном человеке, и об этом городе, об этом обществе, которое критикует режиссер. «Голос ледника» говорит о проблеме настолько осторожно, что это даже не шепот, а еле слышное шевеление губами.

Мне кажется, такой голос художника демонстрирует подавленное и немое состояние нашего угнетенного общества. Тут нужно иметь представление о самом авторе. Ядыкар является носителем уйгурской культуры, эта тема для него острая и болезненная. На фестивале документального кино Qara в Алматы состоялся показ его короткометражного фильма “Дина”. Это история о девушке, которая прошла через исправительный лагерь в Синьцзяне. Во время дискуссии Ядыкар отметил, что «уйгурская культура словно замерзла». И в этом ответе для меня открылось, что «Голос ледника» – это своего рода жоқтау по культуре, которая испытывает гонения; по людям, которым не дают шанса сохранить язык и традиции, и чьи голоса пытаются замьютить.  

Кристина Михайлова: Когда я впервые увидела «Голос ледника», то я скорее слушала фильм, а не смотрела. Было сложно поверить своим ушам, потому что музыкальное сопровождение оказалось настолько тонким, талантливым и эффектным, что я внутренне могу это сравнить разве что со сновидением. Обычно же казахстанские режиссеры документального кино работают с иллюстративной музыкой, усредненной, поверхностной, сведенной к функции эмоциональных костылей, на которых фильм ковыляет на полки архивов ГЦПНК. Невозможно выразить насколько жаль, что у нас отрезаны все возможности посмотреть и послушать «Голос ледника» в современном кинотеатре, в атмосфере тотального погружения и отлично настроенной звуковой системы.

Мне удалось поговорить с композитором фильма Робертом Зиганшиным. Роберт написал абсолютно оригинальную музыку для фильма. Основной лейтмотив – это авторская хоровая пьеса, исполненная составом в 24 человека. В записи участвовали вокалисты Государственной Хоровой Капеллы им. Байкадамова и вокального ансамбля «Казына», под руководством Ильяса Дуйсен, который также исполнил самый нижний бас. Как оказалось, Ильяс – единственный вокалист в Казахстане, кто может исполнять бас профундо (глубокий бас). Пьеса начинается с очень низкой ноты, которую, в целом, редко кто может взять. Может быть, это и есть голос ледника? Хор исполняет стихотворение Абая на казахском, которое является переводом с русского стихотворения Лермонтова, который, в свою очередь, перевёл стихотворение Гёте с немецкого. Роберт поделился, что его вдохновил тот факт, что Гёте, предположительно, вдохновлялся Альпами; Лермонтов, скорее всего, Кавказскими горами, а Абай – Тянь-Шанем.

Роберт Зиганшин: Когда я поднялся на один день к леднику, мы с Ядыкаром сели смотреть отснятый материал, чтобы я уже мог чем-то вдохновляться. Мы почему-то сразу почувствовали, что было бы круто задействовать хор. Ядыкар сказал в тот момент: «Такое ощущение, что эти ледники общаются друг с другом. У одного камни посыплются, у другого кусок льда треснет, у третьего ручей не переставая журчит. Облака переплывают от одного ледника к другому, как будто послания передают». Я тогда записал это для себя перед сном.

Затем Ядыкар всё время говорил об идее показать ледники живыми существами. Когда мы обсуждали, какие настроения нужно уловить, он говорил, например, «вот здесь попробуй показать, что леднику некомфортно». Но в то же время музыкально нам хотелось подчеркивать нейтральность, бескомпромиссность, красоту и опасность природы. Возможно поэтому в хоровой пьесе я стремился к диссонансам. Они красивые своей некрасивостью. И передают холод.

Фан-факт по поводу хора: на оплату исполнителям хоровой пьесы ушло три четверти всего моего гонорара. На запись в профессиональной студии денег не хватило. Мы записывали у меня на кухне, в инстаграме можно посмотреть видео. Ледник Туюк-Су тает на моей кухне. Говоря о своей личной мотивации, была одна важная реплика Ядыкара, которая на меня сильно повлияла: «Самое страшное, что специалисты давно знают о наступающей беде, но со стороны она неочевидна. С виду всё спокойно и тихо».

Ядыкар Ибраимов: Всей командой мы чувствовали одухотворенность ледника. Ледник вёл нас. Я с большим трепетом и любовью отношусь к этой работе. Тот голос, который мы слышали — мы его запечатлели. Касательно всех трудностей с принятием фильма государственными структурами, это можно сравнить с мясорубкой из фильма «Сталкер» Андрея Тарковского. И с сюжетами Оруэлла и Франца Кафки. В общем, довольно травматичный и болезненный опыт. Если творчество это орган, то у каждого из нас, дебютанта в кино, на этом органе остаются глубокие рубцы и шрамы. И у каждого из нас, я уверен, в результате сформировался посттравматический синдром крайне высокой степени, с которым каждый справляется по-своему. Воспоминания о нем до сих пор вызывают во мне острую физическую реакцию — нервный смех и желание забыться. Но фильм привел меня к осознанию важности природы, и тому, насколько абьюзивным является отношение человека к ней.

Дана Сабитова: Со стороны мне тоже всё это видится очень болезненным, изнуряющим и уничижительным опытом для режиссера. Единственным светлым пятном в череде неприятностей является тот факт, что Ядыкар был не один, а с командой, в особенности со своей продюсеркой Микой Саруар. Мика бесконечно путешествовала между сотнями дверей национальной киностудии, выбивая возможность сделать хотя бы 10 съемочных дней в августе, пока на ледник еще можно было добраться и снимать. Сложно представить штатного продюсера Казахфильма на ее месте. Бюджет фильма укладывается в стандартные 25-30 миллионов тенге, производство фильма заняло не больше 3 месяцев.

Несмотря на поддержку съемочной группы, «Казахфильм» и Ядыкар так и не пришли к версии, устраивающей обоих. В официальном трейлере фильма в титрах режиссер не указан. И сейчас мы имеем две версии фильма: режиссерскую и официальную, которую сдали в ГЦПНК. Проблемы с правами у этого фильма чувствуются особенно остро. Возможности любых продаж и самостоятельного продвижения полностью закрыты. Такого вида документальное кино на грани видеоарта совершенно не вписывается в стандартные стратегии фестивального продвижения, но возможность разрабатывать альтернативные стратегии пресечена в законодательстве накорню.