Последний абзац книги «Общая теория занятости, процента и денег», написанной одним из величайших экономистов XX века Джоном Мейнардом Кейнсом, заканчивается следующими словами: «В области экономической и политической философии не так уж много людей, поддающихся влиянию новых теорий, после того как они достигли 25 или 30-летнего возраста, и поэтому идеи, которые государственные служащие, политические деятели и даже агитаторы используют в текущих событиях, по большей части не являются новейшими. Но рано или поздно именно идеи, а не корыстные интересы становятся опасными и для добра, и для зла».
Отсутствие нового видения бросается в глаза при всех попытках ознакомиться с экономической политикой государства после январских событий. Их кратким содержанием можно считать интервью главы Агентства стратегического планирования и реформам Асета Иргалиева, которое он дал Власти в начале июня.
Ответы Иргалиева свидетельствуют о непонимании того, где «находится» страна, куда она движется, чего хочет достичь и как именно планирует это сделать. Конечно, дьявол кроется в деталях. Но новых идей, руководящих и направляющих, там нет! Есть только курс, которому с завидным упорством следует наш «экспертный класс» последние тридцать лет. Это видно по социально-экономической стагнации Казахстана: хозяйственная система остается недиверсифицированной и зависимой от экспорта природных ресурсов; все усилия направлены на рост ВВП без развития; население беднеет и наблюдает постоянный рост имущественного неравенства.
На протяжении всего интервью глава АСПИР повторяет тезисы и догматы неолиберальной модели (не)развития. Просто теперь они помещены в обертку неких единственно верных и всегда актуальных «основ, к которым надо вернуться». Я спешу его обрадовать: модель и режим Вашингтонского консенсуса, которые он продвигает, являются абсолютно доминирующим в Казахстане, что видно по речам экспертного сообщества, в том числе и самого Иргалиева.
Что такое неолиберальная идеология? Нет, она не говорит про важность демократии и свободные выборы, хотя неолибералы успешно эксплуатируют эти понятия в своих аргументах. Тогда как ключевые неолиберальные положения выглядят следующим образом:
1. Рынок − это естественное состояние общества. Он, имея основу в виде метода формального математического моделирования, является не абстракцией, а самым эффективным информационным процессором и мерой всех вещей, в том числе человеческих отношений. Рынок обеспечивает лучшее функционирование социальных и экономических институтов. Такие добродетели, как «индивидуальная свобода», «демократия», «равенство», «верховенство закона» и «человеческое достоинство» искусственно приравниваются к свободе рынков, поскольку только они могут их гарантировать. Все проблемы и беды, даже если они изначально созданы рынком, могут быть решены в первую очередь рынком.
2. Хотя зачастую неолибералы представляются как сторонники минимального государственного участия в жизни общества и экономики, их конечной целью на самом деле является захват государства как наиважнейшего политического института. Все это необходимо для более глубокого внедрения рыночной культуры и управления. Под минимальным государством неолибералы подразумевают практически полное лишение общества социальной поддержки и гарантий в пользу интересов крупного бизнеса, в том числе иностранного. Именно на это направлена работа создаваемых ими рыночных институтов. Такая прагматика соответствует и классовым интересам правящего политического режима. С 1980-х годов во многих странах мира, считающихся даже демократическими, социально ориентированная политика была демонтирована в пользу благоприятной среды для богатейшей прослойки граждан. В странах с транзитной экономикой это привело к закреплению откровенно клептократических режимов, проблему которых мы расцениваем как проблему коррупции.
3. Рекомендации международных институтов развития и инициативы «межгосударственного сотрудничества» фактически являются мерами принуждения национальных правительств к следованию определенным «стандартам» (платежеспособности, конкурентоспособности, открытости международной торговле и тд), предписываемых неолиберальной моделью. Мы это пережили в начале 1990 годов, также как страны Латинской Америки, Африки и постсоциалистического блока. После того как ведущие позиции в Международном валютном фонде, Всемирном Банке, Всемирной торговой организации и других институтах были заняты сторонниками неолиберальной доктрины, задача по ее продвижению облегчилась. Эти организации уже 40 лет продолжают отстаивать и всячески поддерживать свободную торговлю, конкуренцию, плавающие обменные курсы и интересы международного капитала в лице транснациональных корпораций. Очень часто неолибералы используют риторику «надвигающегося кризиса» (США, Швеция в 1980-х годах) и даже создают искусственные кризисы (Южная Корея, Аргентина в 1990-х годах) для подталкивания стран к радикальной реструктуризации своих экономик. В Казахстане, так же как в соседних России, Кыргызстане, Грузии, Украине и других странах, эта агрессивная реструктуризация под лозунгом «шоковой терапии» проводилась в 1990 году. Ее главным результатом стало создание компрадорского класса с искаженным представлением о роли государства, рынках и беспрецедентным для мирного времени ростом имущественного неравенства. Неравенство в доходах и распределении богатств не является проблемой в мейнстримной экономической науке. Напротив, ее приверженцы считают необходимым их культивировать, поскольку это якобы стимулирует конкуренцию, инновации и рост производительности.
4. Необходимо также отметить роль технократического класса управленцев, к которому относятся наши министры. К сожалению, они без всяких сомнений верят в идеи неолиберализма, даже не подозревая, что их мышление идеологично и носит почти религиозный характер. Понятие «свободы», краеугольное для этой идеологии, трактуется в негативном ключе: как «свобода выбора» для армии потребителей на рыночной площадке, а не граждан страны в политическом пространстве. В этом же смысле корпорации «свободны» добиваться прибыли любой ценой. Неолиберальные свободы являются более важными, чем прогрессивные свободы, предполагающие социальную справедливость, всеобщую систему здравоохранения и полную занятость с достойной оплатой труда.
В интервью Иргалиев воспроизводил именно неолиберальные установки, совокупность которых уместнее назвать «рыночным фундаментализмом». Эти устаревшие идеи преподносятся им как «Новая экономическая политика». Возьмем в качестве примера утверждение: «Очевидно и общеизвестно, что именно слабая конкуренция ограничивает развитие рынка и приток капитала». Развитие рынка здесь представлено самой важной ценностью самой в себе, преобладающей над целями социально-экономического развития для всех. Государство может использовать рыночные механизмы как инструмент (но не более!) для достижения определенных результатов в промышленной политике, регулировании монополий, диверсификации экономики и ее де-олигархизации. Но это ведет лишь к выживанию страны, а не ее процветанию.
То же касается и конкуренции. Наши технократы видят в ее развитии некую самоцель, не понимая ее точно такой же инструментальный характер. В 2000 годы Казахстан любили сравнивать с «Азиатскими тиграми» − группой стран Восточно-Азиатского региона, которые при сравнительно низких стартовых позициях «ворвались из Третьего мира в Первый». Кроме Японии это Южная Корея, Сингапур и Тайвань. Но эти страны не ставили перед собой цели развивать конкуренцию и рынок per se (как таковые). Как раз наоборот, при активной роли государства они десятилетиями проводили интенсивную промышленную политику, поднимая локальные производства почти с нуля.
Теперь несколько слов о «притоке капитала». Десятилетиями наши экономисты − многие из которых остаются сторонники теории монетаризма и ее создателя Милтона Фридмана − твердят: «нет инвестиций – нет развития». Но это имеет мало общего с реальностью. Абсолютное большинство развитых стран стали промышленными лидерами во многом благодаря тому, что откровенно проводили политику «экономического национализма». Исторически такая политика принимала разные формы. Например, США и ряд европейских стран в XIX веке вводили торговые пошлины, доходящие до 50%. А Финляндия, Швеция, Австрия и Дания вплоть до 1960-х годов открыто запрещали иностранный капитал, что и помогло им стать теми, кем они сейчас являются на зависть остальному миру. Даже Китай до сих пор жестко регулирует приток капитала в страну. Благодаря этому Китай, наряду с Тайванем, не так значительно пострадал от Азиатского финансового кризиса 1997 года. Причем сам этот кризис возник из-за дерегулирования и либерализации финансовых рынков, за которым последовал бесконтрольный приток инвестиций. Мы же, как и Россия, оказались задеты им. На это наши экономические власти в лице Кайрата Келимбетова и Григория Марченко с гордостью заявили: «Зато теперь мы являемся частью глобального мира».
Кроме того, принцип «привлечения иностранных инвестиций» придает «научную» легитимизацию несбалансированному притоку капитала исключительно в добывающие сектора экономики. Хотя именно это привело к разрушению промышленности и агропромышленного сектора Казахстана. Неконтролируемый приток капитала также способствовал появлению жилищного пузыря, высокой задолженности домохозяйств по кредитам и финансово-экономическому кризису. По его итогам экономика Казахстана сжалась на четверть – это беспрецедентное падение ВВП для мирного времени. Доходы на душу населения, достигавшие в 2014 году пиковых $12 080, к 2019 опустились до $8820. И где здесь обещанная нам устойчивость?
Доминирование «инвестиционной» логики также привело к закреплению авторитарного режима, который до поры до времени покупал легитимность у некоторой части населения с помощью демонстративной «щедрости»: «Болашак» − одним, Олимипиаду и Экспо – вторым, субсидирование за счет Национального фонда − третьим. В результате был создан прото-средний класс, который старается подражать уровню потребления развитых стран и верит, что их покупательной способности помог экономический рост, вызванный иностранными инвестициями.
Поэтому особенно поражает как эти самые идеи представляются чуть ли ни как часть новой экономической политики. Тогда важно разъяснить этимологию термина «Новая экономическая политика». Впервые его ввели большевики, когда Владимир Ленин увидел тупиковость и пагубность «военного коммунизма», равно как и резкого перехода к нему. А главное, он осознал опасность для нового режима – ведь бунты против большевиков продолжались даже после окончания Гражданской войны. Использование НЭП в самый короткий период помогло победить голод. Суть НЭПа как раз состоит в том, чтобы вводить инструменты и механизмы управления, прямо противоположные существующим. Эквивалентом НЭПа для капиталистических стран в начале XX века можно считать Новый курс (New Deal) Франклина Д. Рузвельта. Гений Рузвельта заключается в том, что он стал регулировать рынок, чтобы подавлять его разрушительную силу. Его программа заключалась в контроле за деятельностью банков и движением капитала; в субсидировании промышленности и сельского хозяйства; в социальной политике, направленной на защиту рабочих; во введении прогрессивной шкалы налогообложения и кейнсианской модели централизованного контроля за уровнем платежеспособного спроса.
Уже в двух своих посланиях президент Касым-Жомарт Токаев ставит перед правительством задачу сформировать именно Новую экономическую политику, которая требует принципиально иного мышления. Но интервью председателя стратегического ведомства показывает, что такого мышления нет. Хотя даже президент обозначил необходимость сделать «Новый Казахстан» прежде всего «Справедливым Казахстаном».
Использование догматов и теорий мейнстримного экономического управления вогнало развитие Казахстана в тупик. Ее приверженцы, как показывает практика, остаются невосприимчивыми к социальным проблемам. Более того, они с трудом могут предсказать события, которые могут усилить эти проблемы. Мейнстримные экономисты оказались способны спрогнозировать наступление экономических рецессий только в четырех из 72 случаев, и только за три месяца до обвала экономики. В соответствии с так называемым «эконометрическим моделированием» четыре крупнейших финансово-экономических кризиса вообще «не должны были возникнуть», а это все главные потрясения последних 40 лет − кризисы 1987, 1994, 1998 и 2008 годов, последствия которых были ужасающими для целых стран и регионов.
МВФ и Всемирный банк, главные промоутеры неолиберальной политики, не тянут на роль беспрекословных авторитетов, хотя для председателя АСПИР они по-прежнему таковыми являются. Эти институты продвигают давно дискредитировавшую себя повестку Вашингтонского консенсуса, выгодную финансовому капиталу и транснациональным корпорациям. Об этом уже десятилетиями не говорят, а кричат известные экономисты, например, лауреаты Нобелевской премии по экономике Джозеф Стиглиц и Пол Кругман.
Трагедия Қантар показала, как опасно для страны оказаться в идейном тупике. Нашей интеллектуальной и политической элите необходимо осознать важность поиска ответов на экзистенциальные вопросы нашего времени. Приверженность прежнему курсу экономического развития продолжит вести к обнищанию и высокой закредитованности граждан, офшоризации экономики и росту неравенства в доходах. Казахстану нужно сконцентрироваться на этих вопросах, а не планировать новый инвестиционный цикл, который предполагает снижение налоговой нагрузки на крупный бизнес и еще большее ухудшение положения людей. Говоря прямо, либо мы меняем социально-экономическую политику, либо столкнемся с повторением январских событий.