Путеводитель по Сергею Калмыкову

Интернет-журнал Vласть и Центр универсальных искусств ORTA продолжают Месяц Калмыкова. После трагичной и чувственной истории его кончины мы публикуем один из рассказов художника, который он озаглавил как «Путеводитель по Сергею Калмыкову. Фантастическое произведение». Калмыков датировал его написание периодом 1935-1965 годов. В тексте он пытается найти основания для новой непрочной тектоничности архитектуры, находит возможность её воплощения с помощью тонких золотых нитей и обнаруживает их существование в каждом человеке. Леонардо да Винчи на протяжении всего рассказа тенью следует за художником, пытаясь материализовать всего его неистовые задумки.

С.К.!

Леонардо да-Винчи в своём фиолетовом-голубом плаще, расшитом голубыми и серыми камнями, белыми шнурами и серыми шелковыми лентами, и листиками, и золотыми шариками, шел рядом со мною.

Его белой бородой, водопадом спадающей на складки плаща, играл ветер. Мой красный плащ, расшитый золотыми нитями и шариками, и украшенный розовыми лентами и бантами, мои белые туфли из кожи трехлетнего сиамского слонёнка, украшенные бледно-серо-голубыми пунктирами, мои чёрные локоны – прекрасно дополняли пылающим соседством холодную сдержанную мощность профиля божественного Леонардо.

Абу-л Ала ал-Ма’арри спала в своей комнате, и мы прошли мимо её двери, не постучав в неё, когда выходили на свою утреннюю прогулку.

Была всего только половина восьмого утра и лучи Солнца освещали подошвы наших сандалий.

Лучи Солнца прогревали наши щиколотки и легкими возбуждающими уколами подталкивали наши шаги в сторону запада, по направлению к портикам, скрывавшимся среди бушующих серых бугров, неистово кидающихся рассыпчатыми каскадами в нежную белизну неба.

Под бледно-розово-сероватыми колоннами разгуливали группы юношей и девушек. У всех у них были сзади небольшие круглые хвостики, на которые они игриво опирались, как на тросточки, когда они стояли, откинувшись назад, и разговаривали друг с другом. Они ходили между столиков с разложенными на них листами, склонялись над ними и обменивались мнениями.

Бледно-розовые шелковые туфельки были расшиты у всех светло-фиолетовыми алмазами.

Профиля высоких двадцатиметровых стеклянных чаш, налитых китайской тушью, вычерчивали в высоте упругие параболы, и чёрные бока чаш сверкали бледно-серыми бликами.

Я стоял перед четырёхметровым белым диском, от которого звуки моего голоса отскакивали, подобно снарядам, разрывающимся во всех концах зала мелодичными певучими раскатами.

Я гордым, насмешливым движением поправил складки у локтя левой руки и произнёс торжественную речь об основах тектоники на выворот.

НЕСКОЛЬКО МЫСЛЕЙ О ТЕКТОНИКЕ – УЛЬТРА-НЕУСТОЙЧИВОЙ И СОВРЕМЁННОЙ

Образцом древней тектоники могут служить ПИРАМИДЫ – эти устойчивые груды камня, которые не сдвинешь с места, так они приросли к Земле широким своим и тяжелым основанием.

Особенностью их является противоположность между вершиной и основанием. Основание – широкое и тяжелое, и верхушка – малая и лёгкая. Я предлагаю теперь строить атектоничные пирамиды вершиной к низу и широким основанием к верху. Это самый лёгкий тип здания, вернее, это тип самого лёгкого здания. Я утверждаю: постройте такую пирамиду, и она взлетит на воздух, как пушинка! Вот и вся идея новой тектоники.

– Как? Это всё? - удивились студенты и студентки.

– Да, всё, - гордо ответил я.

Этим всё сказано.

Это просто, но этого никто не мог придумать, кроме меня. Даже наш божественный Леонардо!

– Но почему же пирамида полетит в воздухе? - спросил Леонардо.

– Ну, если меня не понимают, даже после того, как я, в сущности, уже всё объяснил, то я попробую повторить сказанное с некоторым более постепенным подходом. Тогда, может быть, скорее всего меня поймут!

Я хочу обратить внимание слушательниц и слушателей на следующие обстоятельства:

– Обычно все слишком заняты мыслями об устойчивости и тектоничности зданий. Но постепенно начинает ослабевать в нас это желание устойчивости. И вот, по мере того, как эта мания тектоники у людей исчезает, мало по малу они начинают строить всё более и более лёгкие здания.

Возьмём примеры. Первый. Пирамида. Египетская. Убийственная устойчивость! Ничем с места не сдвинешь. В чём внешняя особенность этого Сооружения? В том, что боковые поверхности наклоняются внутрь здания.

По мере того, как мы выпрямляем этот наклон и делаем стены сооружения всё более и более отвесными и вертикальными, здание делается всё более и более неустойчивым и лёгким. Куб легче, чем пирамида, обращенная вершиной вверх. Его легче перекувырнуть. Если его стенки мы начнём нагибать наружу, куб станет превращаться в нечто трапецевидное. И он, этот объём, будет делаться всё более и более неустойчивым по мере того, как стенки его будут все больше и больше наклоняться наружу. Чаши, рюмки и вазы. Они уже начинают давать впечатление полёта. Это первое соображение.

За ним второе: совершенно очевидно, что совершенно бесполезно затрачивать столько лишних сил для того только, чтобы вознести на верх верхушку пирамиды. Её можно вознести и с меньшей затратой сил.

– И вот, люди стали делать всевозможные пустоты и пролёты в основаниях сооружений. И что же? Чем больше они делали пролётов, тем выше стали взлетать их сооружения. Готические соборы, Небоскрёбы построены по этому принципу. Но в них есть и нечто от принципа старинных пирамид, и это их придавливает к земле, не даёт взлететь на воздух. Стенки готических соборов, небоскрёбов, Эйфелевой Башни, хоть и медленно, а всё же сужаются по направлению к вершине.

Хоть и не резко, но всё же они наклоняются внутрь здания. И это делает эти здания устойчивыми, тектоничными, тяжеловатыми.

Но третий и последний принцип архитектуры требует наибольших эффектов при наименьшей затрате сил. Взять основой здания лишь одну точку опоры. И всё! И пусть эта точка поддерживает бесчисленное множество точек на вершине здания. Это и мудро, и остроумно, и красиво, и экономично. Осуществима ли эта идея? Несомненно. Да.

На свете, а равно и в темноте, нет ничего неосуществимого. Всё возможно. Всё осуществимо в нашем мире. Стоит лишь чего-нибудь только захотеть! И вот, я предлагаю строить пирамиды вершиной к низу и основанием вверх. Это возможно, если пошевелить мозгами. Может быть придётся отбросить камни, может быть придётся отказаться от дерева, железа и бетона.

Что же, свет, и тень, не клином сошлись на этом! Неподходящие и малоподходящие материалы можно заменить подходящими.

Я полагаю, что для того, чтобы построить такие пирамиды, в которых я говорю, надо добиваться больших промежутков между тканью пирамид, чем этих промежутков добивались до сих пор. В самом деле: все мы прекрасно знаем, и это ни для кого не тайна, что и в древних пирамидах, в Египте, близ города Мемфиса, в пирамидах, каждый камень которых был так плотно пригнан к соседнему, что нельзя было бы просунуть лезвие ножа между двумя соседними камнями, и в этих пирамидах было, тем не менее, бездна всевозможнейших пустот между отдельными атомами гранита.

Большое количество пустот было и есть в готических соборах, в небоскрёбах, а равно и в костях каких угодной тварей. На одну точку твёрдого и тяжелого вещества в них приходится огромнейшее количество точек пустоты. И вот в этом-то и вся закорючка нашей предстоящей задачи. Надо найти материал. Но если надо, то и найдём. И я даже думаю, что уже нашел.

Материал этот – чистое золото.

Когда мы добудем чистое золото в достаточном количестве, чтобы строить из него тончайшие, быть может почти невидимые глазу, каркасы колоссальнейших пирамид, и когда мы выстроим эти пирамиды, то они смогут стоять вершиной вниз. Они могут даже парить в воздухе и летать в нём, как пушинки.

– Согласны-ли Вы все сейчас со мной? - спрашиваю я.

– Конечно, да.

– Конечно да, ответит каждый. Сам за себя, и я за всех отвечу: да! Не дожидаясь чьего-либо ответа.

Гром аплодисментов покрыл окончание моей речи. Аудитория неистовствовала. На глазах Леонардо да-Винчи дрожали слёзы. Он восторженно, тряс меня за руки.

Солнце разбивалось о золотые нити оконных переплётов и расплескивалось лужицами по чертёжным столикам. Банты колебались, и лучики в голубизне, синеве, зелёной мути, в золоте, в коричневой смоле и в чёрной – блистали. В глазах!

Меня провожали трепещущие ресницы. Мы уходили с Леонардо под треск аплодисментов. «Так стаи птиц вспорхнув трепещут крылышками! Потрескивают искры невидимых костров между восторженных ладоней», - говорил я Леонардо.

Ассистентка записала в своём блокноте:

– Слушали нашего Сергея Ивановича. Да, человечество, хоть и бессознательно, но верным инстинктом искало золото, ценило золото.

– Сергей Иванович открыл нам цель человечества – раз; цену золота, с точки зрения осуществления этой цели – два.

А тектоничность, легкость! Вот принцип будущего.

Да не напрасно сияли золотые волосики в гриве Аполлона Гелиоса. Да золотокудрая голова Манон не напрасно плавала на поверхности озера!

Вечер колыхал листьями веток.

– Вот, - сказал я Леонардо, – вот вам образец легчайшей архитектуры: ветки дерева, пронизанные ветром и солнечными лучами, и воздухом.

– Но в них один недостаток – в этих ветках, листьях и деревьях. Они прикреплены к почве! Связаны с почвой!

– Нам надо летающие деревья жилища. И мы их сделаем, - говорил я.

– Не пройдёт и одного года, быть может даже одного месяца, мы их сделаем - говорил я.

Мы шли мимо блистающего Озера. Лягушки перебегали нам дорогу. Ветер колыхал наши плащи и расчёсывал белые волны бороды Леонардо. Мои черные локоны развивались у меня за плечами змеями.

– А знаете, - сказал я Леонардо, – теперь я готов отдать голову на отсечение, что не ошибся и знаю, где можно найти неисчерпаемое количество необходимого нам золота. И я предложил ему свою идею: заняться добыванием золота с помощью его приборов, которые он такой мастер выдумывать. Ему ничего не стоит их выдумать.

– Право, - убеждал я его, – займитесь этим.

– Но где, где вы думаете можно отыскать золото? - восклицал Леонардо.

– Да везде, где хотите, - говорил я.

– В каждом из нас. В каждом человеке, в каждом животном, в каждой птице и рыбе. Во всех, внутри всех их костных и анатомических промежутков – тончайшие организующие каркасы из чистого золота. Оно невидимо невооруженному глазу, но оно в них, и, в первую очередь я бы стал его искать в промежутках соединительных швов человеческого черепа.

– Вы гений, Сергей Иванович, - сказал мне Леонардо. – Вы еще более величайший гений, чем я сам, - сказал мне Леонардо.

– Да, да, - отвечал я. – Я это знаю. Но не в этом дело. Займитесь этим, этими раскопками золота!

– Хорошо, я подумаю об этом, - сказал мне Леонардо. И ветер взмахнул его фиолетовым плащом и золотые шарики взметнулись искорками.

– Дело в том, - продолжал я, – что, конечно, чистого золота очень мало, принимая во внимание тончайшую ширину извилин промежутков соединительных швов человеческого черепа. Конечно, чистого золота в каждой организующей трещине очень немного. Но примите во внимание четвёртую координату мира, ту сумму долей секунд, которые проживает в течении десятков лет жизни человек. Или какое-либо другое живое существо, так как в каждом живом существе, в извилинах соединительных промежутков его черепных костей – всё то же золото.

И, наконец, в сердцевине этих мозговых нитей, внутри нервных волокон, и в середине семенных нитей и детородных яичек, несомненно, всё то же микроскопически-тонкое золото. Так как каждое живое существо и есть живая летающая в мире архитектура. Так вот, я полагаю, что если принять во внимание те колоссальные миллиарды вёрст, которые описывают точки живых существ при своём движении во времени, в котором их начало, неразрывно слитое с глубиной отдалённого прошлого и не менее отдаленной – тысячелетней (быть может даже миллионо-летней) глубиной в будущем, то вам придётся согласиться, что накручивая эти тончайшие золотые нити на специальные усовершенствованные катушки с помощью специальных машин для вытягивания этих золотых нитей из всей глуби пространства и времени, которая нас окружает, подобно Бочке Данаид, с бесконечным количеством её отверстий и с бесконечным отсутствием её днищ, вам придётся согласиться, что из каждого живого существа мы накрутим, может быть, то есть намотаем на катушки, которые вы со всем сложным механизмом всех необходимых приспособлений могли бы выдумать не позднее как дней через пять, если бы только захотели, так ничего удивительного не будет в том, что мы намотаем тысячи тонн чистого золота, которые сможем затем использовать для любой цели, в том числе и для создания каркасов колоссальнейших золотых пирамид, обращенных вершиной к низу и основанием к верху.

– Да, да, - говорил я, – это несомненно так, великолепный мессер, Леонардо.

И ветер играл моими чёрными локонами и, кутаясь в свой огненный плащ я продолжал развивать свою идею добывания и выкачивания золотых нитей.

– Я согласен с вами, - сказал Леонардо. Это несомненно плодотворная идея, и я займусь разработкой всех необходимых машин, которые помогут нам выцарапать из пустого пространства и времени необходимые золотые нити. Но по отношению к существам, из которых мы станем добывать эти золотые нити, это будет равносильно абсолютному смертному приговору. Мы этим выкручиванием из них золотых нитей уничтожим их начисто, эти злополучные существа, уничтожим абсолютно, совершенно, как в прошлом, так и в недолговечном настоящем, так и в бесконечном будущем. Но что значат жертвы, если этого требует наука. Она не знает жалости и мне не привыкать к вививсекции.

Мы решили искупаться, голубая гладь Озера манила нас, и становилось всё жарче и жарче по мере того, как день становился всё ярче и ярче. Мы разделись и бросились в воду. Мы плавали.

Сидя на камушках, я надевал чулки с светло золотистыми палочками и звёздочками. В голове у меня вертелась мысль – отзвуки из Дневника Онегина, так кажется.

– Боитесь вы графини Овой? - спросила нас Элиза Ка.

– Да, - отвечал эн-эн суровый, – боимся мы графини Овой; как вы боитесь паука.

Леонардо похвалил это выражение Пушкина. «Элиза Ка-паука», – повторял он вслед за мною.

И приговаривал разные подобные прибаутки, мы одевались.

В течении десяти дней Леонардо с утра до вечера был занят какими-то непонятными для меня вычислениями. Я гулял по парку, и от нечего делать сочинял свои триолеты.

Иногда я заходил к Леонардо. Он возился с какими-то линзами, кристаллами, металлическими блестящими колёсиками, винтами, порошками, и стеклянными рамами. Кипятил в ретортах какие-то невероятные смеси и покрывал ими разные диски, трубки и коробки. Он сооружал необходимые катушки для намачивания тончайших и длиннейших золотых нитей. Он устанавливал регуляторы и самые сложные предохранители, какие только можно себе предоставить.

Я ничего не понимал во всех этих приготовлениях и уходил от Леонардо. Я ходил по берегу Овального Озера и предавался бездумному и спокойному созерцанию. Время от времени я перечитывал свои триолеты и понемножечку списывал их – так и сяк – с теми или иными прибавлениями и изменениями в разные тетради. Меня интересовали разбросанные по земле сережки, опавшие с веток цветущих деревьев.

Я сидел в самых глухих и одиноких аллеях Парка. Иногда же я ходил по разным мастерским, в которых множество прелестных юных созданий предавалось всевозможным опытам и упражнениям. В некоторых группах пытались изучать мою систему композиции. Находили, что моя система чрезвычайно сложная, но необыкновенно эффектная в тысячи остроумнейших деталей.

Бесконечные мастерские были заполнены подставками для глины, на которых ученицы и ученики лепили самые разнообразные этюды и штуковины. Мне особенно нравились уютные ювелирные мастерские с их лакированными кругленькими столиками и мягкими диванами. Я проходил мимо деревьев, между мольбертов со стоящими на них холстами. Множество очаровательных мальчиков и девочек рисовали зверей в самых невероятных положениях.

Длинными рядами строились по краю Озера каменные тысячетонные гранитные пьедесталы с установленными на них колоссальными тысячекилометровыми Ювелирными Рамами Созвездий.

Они выделялись то на фоне водной глади, то на чистом небе, то на светло-сероватой зелени Парка. Я обходил пьедесталы, внимательно рассматривал чаши сочетания их материалов и форм, и удивлялся их разнообразию.

– А знаете, - сказал я Леонардо, – я придумал как вытягивать золотые нити, не убивая, не умерщвляя живущие еще существа. Ведь у каждого существа есть большое прошлое. Мы можем извлекать золотые нити только из их прошлого. Пусть они (эти существа) живут в будущем. Дадим им настоящее и будущее. Мне кажется, что и одного прошлого окажется более чем достаточно для добывания этих золотых нитей. Разве этого нельзя сделать! Разве это не в вашей власти?!

– Если бы это было так, – отвечал мне Леонардо. Всё дело в том, как захватить концы этих нитей! Ведь и мы с Вами – в настоящем. Лишь находясь в нём, мы соприкасаемся с прошлым и будущим. Чтобы ухватиться за прошлое надо сначала найти конец этого прошлого в настоящем. И, только уцепившись за этот конец, мы можем выкручивать его из прошлого в будущего. Никакие компромиссы не помогут. Я уже говорил вам – мне не привыкать к вивисекции. Жертвы так жертвы, - Леонардо махнул рукой.

– Нет уж, ничего не поделаете, - безнадежно сказал он.

Леонардо указал мне на платиновый валик, который показался мне неподвижным. На самом деле, как показывал особый измеритель, он необыкновенно быстро вертелся. Леонардо указал мне на золотой ободок с левого края валика.

– Вот, - сказал мне Леонардо, – мне наконец удалось поймать одну из нитей в соединительном шве черепа этой вот ампутированной лягушки. И он указал мне на гуттаперчевую пластинку с приколотой к ней лягушкой.

– Вы видите, - сказал мне Леонардо, – как стержень валика начинает покрываться золотым ободком, который расширяется. Через час мы должны иметь слой золота, толщиной вершка в четыре, через день мы будем иметь около двухсот-пятидесяти килограммов чистого золота, вымотанного из прошлого одной только нити этой отвратительной лягушки. Необходимо только всё устроить так, чтобы накручивание нитки не обрывалось. Это не так-то легко, и я не мало над этим потрудился. Но, в конце концов, я наладил кажется катушку.

Я посмотрел на платиновый валик. Он оказался уже весь совершенно золотым. Я этим слегка заинтересовался и с четверть минуты смотрел на валик и наблюдал как слой золота делался на нём толще и толще. Валик утолщался на наших глазах.

Я поздравил Леонардо.

– Да, - сказал Леонардо, – это наша общая находка. Это еще только цветочки. Ягодки будут – впереди. Только-бы не узнали об этом раньше времени другие люди. Они могут испортить нам всю кашу. Я опасаюсь, что они не дадут нам спокойно окончить опыты. Обязательно, непременно, разнюхают и мы не оберёмся ужаснейших хлопот. Мне кажется, что я уже заметил, что таинственные радиопередачи за мной подсматривают и передают куда-то – за миллион миллиардов верст, быть может, о чём мы с вами разговариваем. По этим колебаниям я уже догадываюсь что дело наше неладно. Но пока непосредственной опасности поблизости от нас всё же нет. Когда она будет, мы услышим и увидим особую бурную сигнализацию вон тех-вот инструментов.

И Леонардо показал в угол – на огромное нагромождение каких-то приспособлений.

– А вы не боитесь, мессер Леонардо, что эти ваши предохранители будут как-то разъединены от соприкосновения с действительными действиями этих подозрительных выслеживаний? Быть может нас уже сейчас где-то слышат и видят, и соответственно этому предпринимают или собираются принять соответствующие меры против ваших предохранителей.

– Да, и это может быть, - сказал Леонардо. Опасность предусмотреть очень трудно.

И он замолчал.

– Это-то меня и беспокоит, - сказал он.

Но именно это беспокойство, эта неуверенность, эта работа в состоянии некоего риска и неуверенности ему, собственно, и нравилась. Она романтизировала скучнейшие исследования.

– Возможно, - сказал я, – что, если бы никаких опасностей в связи с этими катушками и золотыми нитями не было, то Вы и не смогли бы ими заинтересоваться.

– Это не ново, - отвечал Леонардо, – еще Пушкин воспевал в стихах эти настроения. Помните у него в «Пире во время чумы»: «Всё, всё, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неиз’яснимы наслажденья»…

Через четыре дня я зашел к Леонардо и не узнал того места, где был, в первый раз. Всё изменилось до неузнаваемости. Верхушки кустов качались. На берегу Озера ветер гнал мелкие водяные стаи рваных шероховатостей и зубчиков. Мы не торопясь шли мимо серого каменного парапета, делая полукруг вдоль берега. Свинцовое небо поблескивало между сучьев. Повисшие в небе статуи белели сомовскими призраками. Шуршали соломенки и песок смеялся под подошвами. Пёрышки птиц расчёсывали воздух. Питательный туман пронизывал листья и травы.

Наши ноздри вдыхали знаменитые пары Туманистых Каменоломен. Худенькие девушки размешивали деревянными ломами тысячекилометровые чаны с гипсом. Они пришлёпывали мокрый гипс к свежим глиняным моделям и снимали с них формы. Леонардо да-Винчи показал мне на улыбку одной из девушек.

– Посмотрите, какая улыбка, - сказал он мне.

И мы шли мимо полянок с расставленными по ним тысячеметровыми блестящими матовыми шарами. Трубки пронизывали японскими шпильками облака и за облаками смутно поблескивали огромные Звёздные Чаши. Они были превращены в реальнейшую действительность из моих смутных представлений учениками и ученицами Академии.

– Это действительно ваше замечательно изобретение, - сказал мне Леонардо, – эти декоративные ювелирные Звёздные Чаши.

– Вы начали собою новую эру в искусстве, – сказал он мне.

Мы шли и разговаривали. Мы проходили мимо обширных пустырей, поросших полынью и колючками. Мы отдирали колючки от плащей и внимательно рассматривали.

– Каждый такой крючок и каждая такая игла – это нечто восхитительное, - говорил мне Леонардо.

А вверху собрались тёмные дождевые облака. И дождь разразился ручьями. Он шел во всю и мы насквозь промокли, и шли мокрыми курицами под своими облепившими нас мокрыми плащами. Молнии бесновались над нами, и вода стекала с нас на песок, усеянный колючками. 

Иллюстрации Сергея Калмыкова, фото предоставлены Центром универсальных икусств ORTA с разрешения Центрального государственного архива Республики Казахстан