Нерассказанная история голода

«Ашаршылык» — настолько богатая и недоизученная тема, что можно легко представить в Казахстане большую ежегодную научную конференцию, посвященную ей, где выступали бы ученые из разных дисциплин (историки, экономисты, социологи, этнографы и т.д.) и рассматривающих эту проблему с разных позиций (постколониальной теории, гендерной, нациестроительтва, политики памяти, устной истории и т.д.). Вместо этого, как пишет Сара Камерон, аспиранты делились с ней, что научные руководители «рекомендуют избирать для исследований другие темы». Неоднозначная официальная позиция по этому вопросу (факт голода и ошибок советской власти признается, но лучше как будто лишний раз об этом не вспоминать, дабы избежать конфликтов в настоящем) и связанный с этим определенный уровень самоцензуры в академии — и, наверное, в журналистике — создают болезненную напряженность вокруг этой темы. Тем значимее выход книги «Голодная степь» на русском и казахском языках как возможность углубить и разнообразить дискуссию и уйти от схоластических споров, например, о значении слова «геноцид».

В своем исследовании Камерон рассматривает коллективизацию в Казахстане как попытку конструирования новой советской нации и одновременно модернизации кочевого общества, но при этом вписывает ее в более широкий контекст имперской колонизации. Она убедительно показывает, что колониальная политика (в особенности в течение последних двух десятилетий Российской империи) в казахских степях привела к серьезной трансформации кочевого уклада жизни и изменению экологической среды. Массовое переселение крестьян из европейской части России и Сибири на юг значительно усилило нагрузку на степь: кочевники были вытеснены с традиционных пастбищ, началось истощение почв, осушение водоемов, повысилась вероятность распространения эпидемий и т.д. Все это создало негативный фон, который впоследствии сказался на масштабах голода.

Что интересно, с приходом советской власти курс на седентаризацию и «цивилизирование» казахов, считавшийся предпочтительным со времен Екатерины II, был отнюдь не очевиден. Еще в начале 20-х годов многие советские агрономы считали, что именно кочевое скотоводство — наиболее эффективный способ применения засушливых регионов Казахстана. И главная задача новой советской власти — не слом этого традиционного способа хозяйствования, а повышение эффективности. Глава о научных и политических дебатах 20-х годов по поводу будущего казахского народа заставляет задуматься об альтернативных путях модернизации кочевого общества, которые могли быть реализованы, если бы внутрипартийная борьба не привела к восхождению Сталина и террору. Некоторые работы того времени, как, например, книга этнографа и экономиста Сергея Швецова «Казахское хозяйство в его естественно-исторических и бытовых условиях» (1926), в которой утверждается, что кочевое скотоводство не является чем-то более отсталым по сравнению с оседлым земледелием, могут быть любопытны и сегодня. Камерон использует подобные тексты для доказательства того факта, что губительные решения московского руководства в ходе коллективизации в Казахстане не были результатом неосведомленности и плохого знания местного контекста. Риск гибели огромного количества людей прекрасно осознавался, но был проигнорирован в угоду политических и экономических задач. Несмотря на нейтральную и в целом несколько отстраненную позицию ученого, в этом вопросе автор дает себе право на оценку тех событий, заявляя, что «казахский голод был преступлением против человечности».

Коллективизации и голоду, а также предшествовавшей им голощекинской кампании «малого Октября» посвящены три главы книги. Камерон в подробностях рассказывает о событиях 1928–1934 годов, разворачивая их в хронологической последовательности. Красной нитью через все повествование проходит идея о том, что плохая организация и подготовка коллективизации, недостаток кадров на местах, пренебрежение жизнями и интересами коренного населения вызывали неразбериху, произвол активистов на местах, грабежи, насилие и массовое бегство. Реакцией на несколько волн коллективизации (небольшая пауза была взята после статьи Сталина «Головокружение от успехов» в мартовском номере «Правды» в 1930 г.) стали восстания и откочевки в приграничные зоны. Эти события стали колоссальной социальной катастрофой, оправиться от которой до определенной степени удалось лишь спустя десятилетия.

Камерон очень удачно вплетает в свой нарратив голоса очевидцев событий 30-х годов, которые были в то время детьми. Владея и русским, и казахским языками, исследовательница обращается к впечатляющему корпусу мемуаров и архивных материалов, чтобы сделать разговор об этой трагедии менее абстрактным и перевести фокус на рядовых людей, на чью долю выпали огромные страдания и которые тем не менее в глазах власти сами были главными виновниками. Провал коллективизации часто объяснялся партийной верхушкой «неразвитостью» кочевников, их приверженностью к отсталым, с точки зрения исторической шкалы марксизма-ленинизма, родовым связям. Но, кроме того, мы вновь встречаем в большевистской риторике того времени вечную песенку про «иностранных агентов», вредителей и байских ставленников, подстрекающих население на восстания, откочевки и неповиновение.

Как бы то ни было, по мнению Камерон, коллективизация при всей ее чудовищности в конечном итоге позволила советскому руководству достичь несколько целей в отношении Казахстана. В частности интегрировать казахов в местные партийные учреждения и органы власти, а также сделать национальность основным элементом идентичности коренного населения. Проект национального строительства и модернизации кочевого общества был осуществлен, но за него была заплачена огромная цена.

Вполне можно ожидать, что выход книги «Голодная степь» в этом году позволит открыть новые стороны в общественной дискуссии Ашаршылыка. Сама Камерон признается, что тема эта все еще «хранит много тайн». Некоторые сюжеты, лишь контурно обозначенные в исследовании, вполне могут стать темами диссертаций. Кроме того, интерес западной академии к этой проблематике, по всей видимости, тоже растет, так что было бы недальновидно продолжать ограничивать местных ученых, отдавая тем самым возможность конструирования нарратива о голоде в Казахстане зарубежным историкам.