Уже несколько десятилетий художник-монументалист Владимир Твердохдебов трудится в своей небольшой мастерской, полностью заставленной картинами и гобеленами. В этом доме находятся мастерские других живописцев, которые с упадком Союза художников были приватизированы и переделаны в квартиры и офисы. Дальше всех пошел художник Амандос Аканаев, приделавший к фасаду полукруглого дома гротескную пристройку, стилизованную под Средневековье.
— Мы ничего поделать не смогли – они приватизировали эту территорию. Его жена – известный искусствовед, работала в акимате при Храпунове. Такое время было – кто первый схватит, – объясняет появление пристройки Твердохлебов.
— В отношении монументального искусства, мозаики у нас, в Алматы, все заглохло, Союз художников превратился в общественную организацию, и специалистов не осталось, – говорит Владимир Сергеевич, приглашая нас присесть, и немного отвлекается от темы. – По моим эскизам скульптур «Восточного зодиака» Нацбанк сейчас выпускает монеты. Они подарили мне четыре монеты, на этом все и закончилось, еще две монеты я купил сам. В этом году они обещают выпустить монету к моему юбилею с мозаикой, которой выложено дно фонтана. Она будет больше этой в полтора раза. На сегодня Нацбанк выпустил семь монет в золоте и серебре. Нацбанк продает их, зарабатывает на этом деньги.
— А вы как автор?
— Просто они меня в какой-то газете отметили. В принципе, я не против. Если бы мы на западе жили, я бы получил от них какой-то процент, а у нас в Казахстане это невозможно.
— Вы с юристами консультировались?
— В Нацбанке мне сказали, что отсудить что-то у них нереально, потому что это государство, и доход от монет к фасаду полукруглого дома направляют в детские дома, на пенсии. Я же не буду ковыряться в этом деле.
— Давайте поговорим о мозаике. Сколько в Алматы насчитывалось мозаик?
— Трудно сказать сколько. Их было много, но часть мозаик потихоньку уничтожается, какие-то сохранились. Например, в Нархозе есть хорошая работа, ее автор – Себастьян Киракозов, мы учились вместе в Мухинском училище, он на год раньше приехал сюда. Я изучил все материалы по мозаике, ездил специально в Турцию, посмотрел музей мозаики. Вы, наверное, видели дракона на Достык-Курмангазы, я делал его в 2002 году и, на удивление, он в хорошем состоянии. Рельеф и мозаика во Дворце АХБК тоже должна быть жива. А единственная флорентийская мозаика в Казахстане находится в Доме ученых – на ней изображен Ленин.
— Она еще жива?
— Жива, но закрыта. Они ее не открывают, потому что все советское сейчас стараются спрятать. Это конференц-зал на втором этаже. Там же, на первом этаже, шесть моих мозаик сохранились. Их срок жизни исчисляется тысячелетиями – по 2-5 тысяч лет. Все зависит от того, как мозаика сделана и как ее сохраняют люди. Это ведь камень, смальта тоже долговечный материал. Естественно, они требуют ухода. Если что-то повредилось, то нужно пригласить автора, чтобы он осмотрел и поправил.
— Вас как автора приглашают?
— Нет, когда реконструкцию делали, я сам напрашивался. Я даже за это деньги не просил, но сегодня совсем другие времена. Не знаешь, куда обращаться, с кем разговаривать.
— Вы долгое время работали здесь, как, по-вашему, сложилась ли мозаичная школа в Казахстане?
— Она сложилась, но у нас в Союзе художников была тенденция – отношение к монументальному искусству всегда было негативным, считалось, что это – не искусство. Все живописцы, графики и скульпторы думали, что это просто, а когда они пытались создать что-то подобное, у них не получалось. Они все время вели с нами какую-то борьбу. А когда началась перестройка, то они просто уничтожили секцию монументальной живописи, не стали продолжать ее традицию. На сегодня в Академии искусств им. Жургенова нет отделения монументальной живописи или мозаики. Хотя в Средней Азии мозаичное искусство было всегда; цвета, майолика присутствуют во всех храмах. И искусствоведы наши тоже были подвержены этой болезни – считали, что это не искусство. Это очень печально.
— Где сейчас ваши ученики?
— У меня были ученики-школьники, они сейчас учатся в Европе. У одной из моих учениц есть свой каталог с работами. Это были талантливые дети, но они и их родители понимали, что искусство – это сложный процесс и трудно создать что-то новое. В искусстве трудно проявиться.
— У вас нет сейчас подмастерья, которые бы интересовались монументальной живописью?
— Нет, никого нет, да и никто не хочет заниматься. Это еще и очень сложный процесс. Во-первых, сейчас легче заказать, чем у себя делать. Есть ребята, но они все сами по себе.
— Эта мозаика очень хорошая, она была установлена в Таразе на молочном комбинате, – показывает картонный разворот Твердохлебов. – Я создал ее в 70-ые годы. Сейчас там новые хозяева и предназначение здания уже изменилось, но говорят, что мозаику сохранили. Это приятно, но никто не популяризирует мозаику. Недавно, перед новым годом я поехал в КИЗ – институт земледелия в пригороде Алматы, там был маленький научный центр, где занимались селекцией, это поселок городского типа. Руководство центра когда-то заказало мне мозаику, я выполнил две в начале 80-ых, и они тоже до сих пор живы, очень красивые. Народ не дал новому хозяину, приватизировавшему это здание разрушить мозаику, как он изначально хотел. Это злободневная тема.
Эскиз мозаики «Шелковый путь» на фасаде гостиницы «Алматы»
— Насколько затратно создание мозаики сейчас?
— Сейчас не так затратно, как это было раньше. В Казахстане это искусство вполне могло развиваться и процветать, оно долговечно.
В алматинском метро мозаика выполнена из китайской мелкой плитки. Я считаю, что этот материал не очень долговечный, он быстро разрушится из-за сильной вибрации. Говорят, уже некоторые элементы потрескались.
Мозаика – хороший материал, который вполне мог украшать и интерьеры, и экстерьеры, скульптуры, городские фасады. Художники иногда позволяют себе цинично разговаривать на ее тему. Советское искусство очень ценится на западе – выпускники советских художественных вузов в Москве, Санкт-Петербурге, Львове, востребованы сейчас везде. То, что сейчас делают многие художники – это массовая культура, как жвачка, бабочка-однодневка. У нас не было информации никакой, интернета не было, все западное было для нас закрыто, мы варились в собственном соку, поэтому весь материал, созданный тогда – очень ценен. Когда работы превращаются в бизнес и массовую культуры, убивается основа искусства.
— Почему при всех возможностях, мозаика утратила свою популярность?
— Все люди, сидевшие в руководстве Союза художников, старались унизить этот вид искусства, и искусствоведы тоже. Последнюю точку в уничтожении монументальной живописи поставил Мергенов (казахстанский художник Еркин Мергенов – V), который 20 лет руководил Союзом. Он был моим другом, но он себя так вел. Ему казалось, что все те, кто приехал в Казахстан после окончания институтов, не такие серьезные художники, как Мергенов или Мамбеев. Со временем этот вид искусства вытеснили.
— Это эскиз работы для Джамбульского молкомбината. Эти работы я делал, но их не смонтировали – отправили, но не собрали – начались гонения на директора комбината, он побоялся установить мозаику. Она наверняка где-то у них валяется. Моя дочь показывала эти работы искусствоведам в Англии, там ими восторгаются. Что здесь такого плохого?
— К какому направлению относятся эти эскизы?
— Как вам сказать? Я об этом не задумывался. Я разрабатывал тему, согласовывал ее с заказчиком. Темы эти общечеловечные и простые. Мозаика – эта та же живопись, только в камне. Смотрите, фреска, для которой нужен особый температурный режим и условия, в итальянских храмах, со временем разрушается. Сейчас практически все работы переводятся в мозаику, ей не нужен никакой температурный режим.
— Мозаика – это ведь не труд одного человека и эскизом работа не ограничивается, нужны люди, которые будут ее собирать. Какой уровень нужен, чтобы качественно собрать мозаику?
— Квалификация должна быть высокой, эти люди должны любить свою профессию, не только деньги. Например, многие исполнители, которые собирали с нами мозаику, работали десятилетиями, и они художника чувствовали, могли передать его задумку. Когда делали мозаику в метро, то позвали людей, занимающихся гобеленом, заставили механически переводить изображение. Мастеров, которые собирали мозаику, раньше готовили при художественных вузах, что важно. Например, при институте в Ленинграде была школа мастеров, в которой учились четыре года. В этой школе готовили мастеров по мозаике, керамике, ткачеству, дереву. Сегодня это упразднили, а в Алматы этого вообще нет – выпускают только художников. А у узбеков, например, это ремесло потомственное — от отца к сыну. Меня приглашали работать в академию Жургенова, но тогда я не мог – были ученики, заказы. Я отказался: мастеров уже нет, а нужно было на постоянной основе работать в практической мастерской со студентами. Я не могу быть одновременно педагогом и мастером.
— Если бы вас пригласили сейчас преподавать?
— Сейчас мне и возраст, и здоровье не позволят. Все нужно будет создавать с нуля, а это очень сложно. Я бы с удовольствием согласился, но поздно. Я предлагал в свое время. Здесь (в мастерской – V) был очень влиятельный человек, которого я не буду называть по имени. Я предлагал им свои услуги, чтобы выучить молодежь, но никакого ответа не последовало. Этот известный человек и сегодня занимает высокий пост. Была тенденция «сами сделаем». Пожалуйста, пусть создают.