Тимур Рысмаганбетов уже давно живёт в Санкт-Петербурге. Среди серой питерской толпы длинноволосый казах с гитарой (в 80-х его нередко принимали за Цоя) в очках как у Джона Леннона действительно бросается в глаза. Сейчас Тимур - ресторанный музыкант, который в свободное от работы время выступает и записывает песни с творческой питерской тусовкой, но не рок-музыкантами, хотя и с Шевчуком ему поиграть довелось, а в основном с джазовыми, блюзовыми и классическими исполнителями. Иногда Тимур приезжает в Актобе, где у него остались родные, но снова возвращается в Питер, потому что на родине, как признаётся сам музыкант, ему уже делать нечего. Тимур Рысмаганбетов рассказал Vласти о том, как простому актюбинскому музыканту училось в 80-х, выживалось в 90-х и игралось в 2000-х. Несмотря на статус культурной столицы, Петербург всегда был непростым городом с изрядной долей достоевщины - за каждой подворотней таилась опасность, временами нечего было есть, а иногда и постреливали.

Начнём с главного. Где ты вырос и учился?

Детство и юность я провёл в Актюбинске, закончил музыкальное училище по классу валторны (музыкальный духовой инструмент, выполненный из меди - V), а в 1987 году даже выиграл республиканский конкурс, после которого бил себя в грудь — я лучший валторнист Казахстана! Сначала-то хотел освоить саксофон, но в Актюбинске его никто не преподавал, вот я и пошёл на валторну. Кстати, если заглянешь в Книгу рекордов Гиннеса и узнаешь, что валторна и гобой — два самых сложных музыкальных инструмента. Нужно сказать, что мне повезло с преподавателем — Евгением Анатольевичем Солдатовым. Он приехал в Актюбинск сразу после окончания алма-атинской консерватории и был очень креативным человеком. Он никогда меня не ограничивал, а только направлял. Когда нужно было готовиться к конкурсу, он говорил: «Я не знаю, как играть эту вещь академически выверено, но я могу говорить, как не надо играть». И мы с ним занимались сотворчеством. По гроб жизни ему благодарен, что музыка не стала для меня набором жёстко детерминированных правил. Кстати, он до сих пор живёт и работает в Актюбинске.

А как оказался в Петербурге?

Сначала попробовал съездить в Москву на консультацию к профессору, в результате он мне сказал: «Хорошо, но не дотягиваете». Обычно это делается так - приезжаешь за полгода до вступления, говоришь, что хочешь поступить, проходишь прослушивание, тебе указывают на твои слабые стороны и рекомендуют заниматься. А дальше всё идёт по условиям вступительного конкурса. В Питер я поехал уже на авось, без предварительных консультаций. Профессор у меня тоже был замечательный — Павел Константинович Орехов, он играл в составе блокадного оркестра, который впервые исполнил 7-ю симфонию Шостаковича в блокадном Ленинграде. На момент моего поступления в Санкт-Петербургскую консерваторию имени Римского-Корсакова это был очень пожилой человек, и у него была привычка потирать руки в момент крайнего недовольства и раздражения. Я это потом уже понял. И вот я захожу к нему в кабинет, представляюсь, начинаю играть концерт Моцарта для валторны с оркестром. А он потирает руки и спрашивает: «А что вы ещё играли?» Я назвал совершенно непонятное произведение, которое играл на конкурсе в Целинограде — никому не известный концерт композитора Комаровского. У аккомпаниаторши глаза на лоб полезли — она-то привыкла играть академический репертуар, а тут ей пришлось попотеть — сыграть концерт для валторны малоизвестного советского композитора. Я-то его отлабал по памяти. А профессор снова спрашивает, потирая руки: «А что ещё играли?» В общем, я ему сыграл четыре крупных формы. Он посмотрел на меня с удивлением и говорит: «Да, играете вы хреново, но, судя по всему, заниматься любите».

И ты попал в богемный Петербург…

Да не очень-то богемный, потому что сначала была абсолютная рутина — первый курс был более-менее лёгкий. Самым сложным в консерватории был второй курс, где тебя, можно сказать, берут на ощупь, проверяют, что ты можешь, что ты понял. В общем, ты должен доказать, что не зря проучился первый курс. Кстати, сложись судьба немножко по-другому, я бы преподавал в Казахстане. Дело в том, что министерство культуры Казахстана выписало мне что-то вроде направления на учёбу. Была такая практика, что перспективных студентов отправляли на обучение в крупные города Советского Союза и обеспечивали им стипендию. Но после этого студент обязан вернуться на родину и отработать. В общем, мне забыли эту стипендию начислить, поэтому выворачивался, как мог. Мне, конечно, платили обычную государственную стипендию 40 рублей, прожить на них можно было со скрипом.

Но ведь у музыкантов постоянно имеется какая-то халтура, в том числе и у студентов.
Конечно! Я даже насобачился фортепиано настраивать. Мне совершенно случайно повезло — дома у знакомой стоял старый-старый рояль, который постоянно расстраивался и мне позволили на нём экспериментировать. Я нашёл учебники по настройке — там ведь разнообразная механика, иногда очень замысловатая. В общем, я залез во всё это дело, а так как человек я был увлекающийся, освоил настройку инструмента и стал брать халтурки. Потом в школе вёл вокально-инструментальный кружок, как в песне у Чижа: «В каморке, что за актовым залом репетировал школьный ансамбль».

А когда наступил август 1991 года, вместо того, чтобы заниматься работой, я стоял у метро и раздавал отксерокопированные листовки с воззванием Ельцина против ГКЧП. Едва я вышел на улицу с толстой пачкой этих листовок, вокруг меня сразу же образовался водоворот людей — каждый берёт по листочку. Вдруг вижу, ко мне подбирается мент. Ну, думаю, пропал, сейчас выгонят из консерватории. А рука этого мента тянется ко мне и вдруг хватает листок и удаляется. А у меня перед глазами жизнь пронеслась!

Даже в такие смутные времена могли из консерватории выгнать?

Консерваторию я так и не закончил: ушёл из неё на последнем курсе. Мой профессор умер, а его бывший ученик, занявший преподавательское место, решил показать, что он умнее. Начал говорить, что я неверно играю, у меня технические проблемы, стал заваливать этюдами на технику… И это на пятом курсе, когда уже нужно разучивать выпускную программу! И я ушёл, так и не получив диплома. Впрочем, уже заканчивая консерваторию, я работал в детском музыкальном театре «Зазеркалье», поэтому знал, что не пропаду. Перед этим играл в так называемом верхнем оркестре, который существует в консерватории и на котором упражняются студенты-дирижёры. Считалось, что в оркестре играет куча всякого сброда, неудачников, но на самом деле этот оркестр дал огромный опыт. А самое забавное, что за все годы работы у меня ни разу не спросили диплом - бери инструмент и покажи, на что ты способен. А диплом это просто бумажка. И это я считаю правильным отношением.

Твой уход из консерватории совпал с расцветом 90-х годов, причём ни где-нибудь, а в Петербурге.

Ну да, бандитский Петербург.

Насколько он был бандитским?

Помню, я работал с певицей в ресторане и за одним из столиков начался довольно бурный разговор с употреблением характерной лексики: «Да ты рамсы попутал!» «За базар отвечать надо!» А мы ходили по залу между столиками, я был с гитарой, певица была девушкой больших габаритов. И вот я вижу, что страсти за столиком, где сидит братва, накаляются и, не переставая играть, подталкиваю певицу к бару. Она смотрит на меня вопрошающими глазами, не прерывая при этом пения. И вот когда мы были уже у самого бара, человек за столиком достаёт пистолет, я поваливаю певицу за стойку, а над нашими головами свистит пуля.

Ещё одна вполне характерная история - встречаю своего отслужившего в Афганистане однокурсника. Была весна, он в нарядном бежевом плаще, который спереди заляпан грязью. Оказывается, он стоял на остановке, тут подъезжают две машины и начинают друг по другу стрелять. Мой однокурсник, как человек с военным опытом, сразу же бухнулся в грязь. На остановке стояла женщина, он принялся кричать, чтобы она тоже бросилась на землю. Но вместо этого женщина зачем-то начала ругать бандитов, за что и получила пулю в руку.

Музыкантов в то время часто обижали?

Ты что! Наоборот. Я умудрился поработать пианистом в казино, в то время они ещё были разрешены. И как-то раз после работы я отправился в гости в довольно мрачный питерский район, где меня окружили гопники и, оценив мой наряд, предложили поделиться деньгами. Внезапно останавливается иномарка, из которой выходит импозантный молодой человек и пытается выяснить, что случилось. Оказывается, это был клиент казино, который меня узнал из окна автомобиля. Оценив ситуацию, он вписал одному гопнику ногой в подбородок, а остальные разбежались. Потом он подвёз меня до парадной, посоветовав больше не появляться в этом районе в тёмное время суток.

Годы, конечно, были лихие, но ведь и работы, наверное, хватало. Музыканты достойно зарабатывали?

По-разному. Когда наступил кризис 1998 года, я уже работал ресторанным музыкантом, и было очень тяжело, потому что народ из ресторанов ушёл. И мне любая работа не считалась зазорной — я таскал кирпичи, лазал по строительным лесам, занимался грубой черновой работой. Конечно, это могло отразиться на мастерстве игры, но на моих плечах была семья, нужно было что-то делать. Много хороших музыкантов ушло тогда из профессии (вздыхает).

В каких творческих проектах ты участвовал? Ты ведь постоянно где-то выступаешь, кому-то аккомпанируешь, что-то записываешь.

Я довольно активно сотрудничал с Митьками (группа художников из Санкт-Петербурга названная именем Дмитрия Шагина, одного из своих основателей - V), когда они записывали свой альбом «Митьковская тишина», выполнял роль аранжировщика, играл на гитаре и валторне. Даже расписал им партии для целого мини-оркестра — сделал аранжировку на три трубы, три волторны и три тромбона. Потом ещё был такой близкий к Митькам Андрей Вершинин, человек действительно очень интересный. Он вообще-то был помощником капитана на торговом судне, прекрасно владел несколькими языками и всё свободное время тратил на сочинение песен на стихи древних китайских поэтов, в переводе на русский, разумеется. И вот я писал для него аранжировки. Недавно играл с Димой Рубиным, одним из основателей группы «Секрет», который практически сразу оттуда ушёл. Он писал для них песни, например, эту (напевает) «Алиса умеет вязать, Алиса рисует в альбомах».

А недавно меня угораздило практически без репетиций отыграть концерт с американским блюзменом Филом Спитом. Фил — забавный американский ватник, любит Путина, но при этом по-русски знает «спасибо» и «до свидания». Но блюз-то вообще играется на три-четыре аккорда, поэтому я играл на рояле и, почти не глядя на клавиши, ориентировался по гитаристу и оттарабанил три отделения.

Ты жил в Актюбинске до 22 лет, затем уехал в Питер. Кем ты сейчас себя чувствуешь — сформировавшимся петербуржцем или в душе остался всё-таки актюбинцем?

Я — человек мира. У меня нет расовых, национальных предубеждений, я вполне свободно общаюсь с людьми разных национальностей, верований и убеждений. Я недавно побывал в Казахстане, посмотрел на Актюбинск и мне он показался Россией начала 2000-х. Какая-то неупорядоченность, гигантомания, бурный рост всего. С одной стороны это хорошо. Но как бы там ни было, на родине мне делать нечего — я там просто-напросто не востребован. Я побывал в местном рок-клубе, ребята работают практически на энтузиазме. Прожить там, как в Питере, невозможно — здесь мне, по крайней мере, удаётся зарабатывать музыкой. Сейчас я играю в ресторане гранд-отеля «Европа», одного из лучших отелей Питера.

Некоторые музыканты считают зазорным играть в ресторанах…

Чтобы попасть в хороший ресторан, нужно ещё постараться — набить репертуар, правильно его выстроить. Опять же важна обратная связь с публикой — умение видеть, чувствовать клиента, понимать, чего хочет в данный момент публика.

Люди могут заказать тебе всё, что захотят?
Всё, кроме так называемого русского шансона, который по сути никакой не шансон, а обыкновенный блатняк.

То есть, попсу, если что, сыграешь?

Для любого культурного человека попса априори неприемлема. Большими такими буквами напиши: АПРИОРИ!

Какими качествами, по твоему мнению, должен обладать настоящий музыкант, не считающий зазорным играть в ресторанах?

Во-первых, нужна внутренняя собранность. Тем более, если ты работаешь в команде. Вместе с тем должна быть некая раскрепощённость, музыкальная свобода, способность импровизировать. Когда-то я готовил запись со скрипачом, который работал заслуженным артистом Ленинградской филармонии. Мы оба подвыпили, и я обозвал его нотоигрателем. Так и сказал: «Я — музыкант, а ты нотоигратель, поскольку я могу импровизировать и вершить своё понимание музыки, а ты можешь играть только по нотам!» Запись так и не вышла.

Я видел твою игру на гитаре, фортепиано и валторне. На каких инструментах ты ещё играешь?

Когда работал в театре, пробовал себя на контрабасе. Но для того, чтобы заниматься на контрабасе, под рукой всегда должен быть контрабас. А вот домбра, как и балалайка, так и остались для меня загадкой. Я не могу понять, как можно из двух струн извлекать звуки. Если подумать, то домбра очень рок-н-ролльный инструмент. И быстрая казахская музыка тоже похожа на рок-н-ролл. В этом есть определённая связь - что Америка с её обширными прериями и длинными дорогами, что Казахстан с его огромными степями и расстояниями. И получается некое road-story, когда песня превращается в рассказ о преодолении пути.