Анархист, арестант, начальник разведки

В 8.00 утра недалеко от КПП военного городка Гвардейский остановился микроавтобус, из которого с музыкальными колонками, фотаппаратами, сумками и водой вышли двадцать человек - друзья военнослужащего срочной службы Бейбарыса Толымбекова. Посреди степи, помимо микроавтобуса, стояло еще много транспорта, в основном легковых машин, около которых переговаривались и перекусывали родственники призывников, которым 15 июня предстояло дать военную присягу. Из колонок зазвучала "Fuck the police" группы NWA. Друзья Бейбарыса, размявшись после четырех часов в арендованном автобусе и взбодрившись музыкой, потянулись к КПП. Солдаты сказали внештатным сотрудникам Vласти Кате Суворовой и Айгуль Нурбулатовой, что не пустят их с «техникой», камерами и фотоаппаратами. Начались переговоры. Девушки одержали тактическую победу – технику удается оставить до следующего КПП. За ним и находится место, которое на ближайшие полгода станет домом, Alma mater и новым - после всполошившей страну арт-акции и двухнедельной отсидки в спецприемнике – опытом в жизни Бейбарыса.

Гвардейский учебный центр имени Карасай батыра, готовящий специалистов для сухопутных войск, пережил сложные времена, создавшие вокруг 40-й военной базы «Отар» мрачный ореол. Если погуглить «Отар, Жамбылская область», то может показаться, что темница, в которую цензоры бросили Бейбарыса, была в сравнении с «Отаром» курортом. Самоубийства солдат, страшная дедовщина и деградация...

Тем удивительнее выглядела наурызно-жайляуная, почти открыточная атмосфера, царившая у второго КПП - палатки с едой и прохладой, мангалы, от которых тянулся вкусный дым, казан с пловом, бодрые и взбудораженные люди. Много людей, несколько сотен точно. Некоторые сидят на траве, подстелив корпешки. Часто сидят полукругом, целыми семьями. Много смеха, в том числе детского; создается впечатление, что люди разом, словно надеясь задобрить бога войны, стали лучше. Идиллическая картинка исчезает столь же резко, как появляется - едва объявляют, что присяга начнется через полчаса, как у узкой двери, ведущей в КПП, столпотворение. Если еще минуту назад было жарко, то теперь становится душно. Проходящих через КПП осматривают, просят открывать сумки. Очередь двигается медленно. Призрак Наурыза сгорает в раскаленном воздухе. Суворовой и Нурбулатовой приходится сдать технику. Эту меру объясняют тем, что они заходят на режимный объект. Когда друзьям и товарищам Бейбарыса удается пройти на территорию части, миновав тщательный досмотр, к ним подбегает мужчина средних лет в спортивке «Казахстан».

- Вы телевидение, да? Камеры не разрешили? Я здесь много лет снимаю, а тоже до камеры докопались что-то. Вы телевидение?

Это не первая теория о том, что это за пестрая компания прорвалась на территорию части. Позже кто-то из офицеров или младших сержантов скажет: «Родители у него очень приличные люди, а друзья - сектанты какие-то».

«Сектантские» черты, тем временем, привлекли внимание не только сослуживцев Бейбарыса, но и других гостей военной присяги: уже на плацу, после построения солдат, к друзьям Бейбарыса подошла девушка, начала робко их осматривать, а потом весело заметила, что знает их и поддерживает. Она, как и многие, хорошо помнит акцию «От правды не убежишь!», которая привела Бейбарыса сначала в спецприемник, а потом и к своеобразной славе эдакого символа нового казахстанского протеста, который власти поспешили спрятать в казарме.

Долгое время, пока идет присяга, кажется, что спрятали его надежнее некуда: на плацу выстроились 1200 одинаково одетых солдат-срочников, все примерно одного возраста, в руках у них автоматы, словом, отличить одного от другого кажется задачей невыполнимой. Здесь не помогает даже «сектанскость» – Олеся Котова, феминистка и давняя подруга Бейбарыса, начинает изо всех сил прыгать на месте, вверх и вниз, надеясь, что тот узнает ее по «красной голове» и дредам и подаст какой-нибудь знак. Но ничто, кажется, не может смутить новобранцев, расстроить их ряды.

Остается смириться и надеяться, что Бейбарыса все-таки удастся отличить от тысячи других парней в парадной форме с аксельбантами, выходящих по одному вперед, чтобы поклясться в верности народу Казахстана и «законно избранному президенту». Но это не удается: кто-то с трибуны кричит-спрашивает у солдат, дают ли они клятву, те отвечают, что дают, а потом – по одному из более чем тысячи – выходят вперед и выполняют обещанное. Компания, пришедшая ради одного конкретного призывника, раскалывается: кто-то остается в редкой тени, под деревьями, чтобы смотреть на физические упражнения и стрельбу, которой будут хвастать присягнувшие срочники, а кто-то уходит вглубь части, чтобы разведать, что это за место, где их друг проведет ближайшие полгода.

По пути им встречаются танки. Бейбарысовы подруги-феминистки, в дредах и «сектанстском» прикиде, фотографируются рядом с танками, деформируя на время их убийственную суть. Офицер запрещает залезать на военную технику, но охотно рассказывает, как она устроена. Говорит, что танки не наши, еще советские, но надежные, «все работает».

Дальше, после танков, аккуратные на вид, местами свежевыкрашенные казармы. В другой стороне от них – заброшенное здание, которое привлекает внимание тем, что резко контрастирует с военно-тоталитарным антуражем базы. Рядом зловонная мусорка. Летают и криво, словно подвыпив, пошатываются вороны. Вспоминается сухая справка, выданная гуглом, согласно которой в 53-м здесь, в «Отаре», основали научно-исследовательский институт, в котором разрабатывали биологическое оружие. Запах, исходящий от мусорки и гвалт ворон, заставляют думать, что биологическое оружие испытывают до сих пор.

Вернувшись к плацу, отсутствовавшие узнают, что Бейбарыс уже дал присягу. Его узнал отец. Позже Бейбарыс расскажет об этом эпизоде:

- Вообще, я должен был давать присягу семнадцатым, но дал пятым, потому что подошел глава аксакалов Кордайского района. Меня вызвали раньше, чтобы именно меня он поздравил. Он лично поздравил всего двоих – меня и Абдумуталова, внука подполковника ВСУ.

Солдаты продолжают нарезать круги по стадиону, демонстрировать навыки рукопашного боя и стрельбы. Так прошла официальная часть. Ее завершил командир учебки Даулет Кашкимбеков, обратившийся к родителям солдат со следующими словами:

- Уважаемые родители! Не надо высылать вашим детям деньги. Они им здесь не нужны. Уверяю, все что им необходимо, у них есть. Кроме того, мы ввели запрет на курение.

Сержант Алимжан, непосредственный начальник Бейбарыса, сказал, что в любом случае новобранцам не до этого, особенно артиллеристам:

- Бейбарыс много и хорошо учится, у них артеллирийская буссоль, много занимаются тригонометрией.

Наконец официальная часть заканчивается, Бейбарыс подходит к родителям и друзьям. Он время от времени смотрит в сторону КПП, за пределы базы, туда ему хочется очень сильно, по всему видно, но друзья соскучились, к нему масса вопросов, его не выпускают с плаца:

- Ты как вообще?

- Нормально. Вчера разговаривал с начальником части. Хочется после окончания в морскую пехоту или в ДШВ (десантно-штурмовые войска - V). 15 октября я закончу и стану начальником расчета, разведки и целеуказания. Дальше не знаю, куда отправят. Наверное, в Капчагай в ДШВ.

- Выглядишь ты довольным.

- Да, нормально все. Ну как? Тут информационная изоляция, в этом смысле от спецприемника мало чем отличается. Но в целом все отлично. Получаю письма. Получил письмо от Алимжана. Он в Таразе, во внутренних войсках.

- Митинги будет разгонять?

- Не знаю... Но ему не повезло, конечно. Знаете в городах же стоят по трое, как три поросенка? Вот он также будет стоять.

Я очень переживаю за друзей и всех людей

Пока шла присяга, и я немного поболтал с сержантом по фамилии Алимжан, у меня начало создаваться впечатление, что Бейбарыс, будучи еще очень молодым человеком, может измениться кардинально. Успехи в учебе, в тригонометрии и других точных дисциплинах, столь важных для артиллериста, – вся эта информация, полученная от сержанта, наводила на мысли, что Бейбарыс, анархист по взглядам, из казармы выйдет прилежным младшим офицером и, возможно, вернется в армию, но уже на контрактной основе.

С ним я познакомился два года назад, в машине по пути в Аузовский РУВД, в который доставили феминисток из Kazfem Арину Осиновскую, Веронику Фонову и ту же Котову, после того, как они призвали товарищек и сочувствующих выходить на улицы во имя Женской исторической ночи – клеить листовки с информацией о выдающихся женщинах. Бейбарыс всю дорогу взахлеб болтал о Марксе, Кропоткине, равенстве и анархии. Смеялся, говоря, что он, внук муллы, является убежденным атеистом.

Когда он вышел с плаца, в парадной форме и аксельбантах, начав говорить о дальнейших планах – стать после учебки морпехом и начальником расчета разведки и целеуказания – мне на некоторое время показалось, что все, былого Бейбарыса нет… Но не тут то было. Как только речь заходит о событиях прошлой недели, протестах и задержаниях, его глаза загораются куда большим интересом, чем когда я решил спросить его, как ему артиллерийская буссоль:

- Полиция била людей на митингах, это очень жестоко. Особенно на ночных митингах. Я очень переживаю за друзей и всех людей, - говорит он в одном из кафе Гвардейского, где для него накрыли щедрый стол, ломящийся от еды, годной для всех его друзей: феминисток-веганок и либералов-мясоедов. Многие пьют пиво или соки, никто – кофе…

Расслабившись, вкусив еды, которой в казарме он не дождется (там, по его словам, кормят часто и обильно, но не очень вкусно) Бейбарыс начинает рассказывать о своей армейской жизни, вполне сносной и в некотором смысле даже особенной:

- Я не могу много чего рассказывать, военная тайна. Из-за присяги немного переживал, что там про президента написано. Хорошо, что там сначала идет слово «народ», поэтому присягу я принял с чистым сердцем. Я знаю все правила, когда могу стрелять, а когда нет. Еще хочу сказать, что армия и МВД — это разные вещи. Армия гораздо лучше. Мы все друг о друге заботимся. А еще, вы знаете, я для себя открыл, что могу очень длинные письма писать. Могу на пять-шесть страниц описывать обстановку, чем кормят, мои мысли. Эти письма очень поддерживают. Вы приезжайте почаще, здесь каждое воскресенье можно, - говорит он, заглядывая в толстую папку, в которой лежат распечатки текстов, описывающих последние события в стране. Бейбарыс всегда любил читать, но теперь, выйдя из информационной изоляции, он на некоторое время смотрит только на распечатки с новостями, забыв даже про вкуснейший казы на столе.. Начитавшись политических новостей, он вспоминает, как голосовали в части. Говорит, что очень многие, во всяком случае, в его взводе, были за Косанова. Но его больше интересует тема протестов.

- Если бы ты был в Алматы в эти дни, что бы ты делал, Бейбарыс?

— Конечно, участвовал бы во всем, - сказал он, помолчал, а потом добавил: - Кстати, вы же знаете, что я в артвойсках? Артактивист в артвойсках!

За столом раздается смех. Бейбарыс добавляет:

- Поначалу я постоянно думал о том, что у вас там все происходит, а я здесь. Все время переживал.

Чтобы он меньше переживал, ему дарят футболку с цветастой надписью «Oyan». Он прикладывает ее к телу, но не надевает, потому что устав запрещает носить что-либо, кроме военной формы. Он улыбается, много ест и говорит без устали, завладев всеобщим вниманием. Претензий ни у кого нет, да и не может быть – его друзья, все двадцать с лишним человек, утомленные дорогой и жамбылской жарой, засыпают. Некоторые из них, пока остальные выходят курить, растягиваются на скамеечках за столом, дремлют.

Я тоже выхожу покурить. Сижу на улице, глядя на заброшенные армейские склады. Я знаю, что это склады, потому что на них написано: «склад». Двери местами забиты, стены облупились. Рядом, поднимая пыль, бегают дети. Вскоре выходит Бейбарыс. Говорит о том, о сем. Погодя, когда его взгляд останавливается на той же картине, что и мой, он говорит:

- Знаете, так ведь почти весь Казахстан выглядит. По идее, это все надо исправить, оживить! Я бы очень хотел это сделать.