Асель Есжанова, Адиль Нурмаков (Urban Forum Almaty), специально для Vласти
Мы встретились с Оливером в средоточии новой столицы - ресторане казахской кухни в самом центре оазиса из причудливых высоток на левом берегу. Критик раздела архитектуры и дизайна известного британского издания The Guardian посетил Астану, готовя материал об этом городе, и согласился обсудить с нами современные тенденции мировой архитектуры, сходство архитектурной критики с расследовательской журналистикой и преимущество сантехников перед современными архитекторами.
Urban Forum Almaty: Расскажите, как вы пришли в эту редкую профессию?
Оливер Уэйнрайт: Я получил диплом инженера-архитектора в Кембриджском университете, а затем несколько лет работал в управлении архитектуры и урбанистики администрации Большого Лондона. Тогда мэром был Кен Ливингстон, а знаменитый Ричард Роджерс являлся его главным советником по архитектуре. В то время подготовка к Олимпийским играм 2012 года только начиналась, и стояла задача стратегического планирования для всего Восточного Лондона, чтобы «сшить» планы олимпийского строительства со сложившейся там средой.
Очень часто мегапроекты – EXPO или Олимпийские игры - в конечном итоге превращаются в районы, обнесенные высоким забором, своего рода крепости, изолированные от внешнего мира. Поэтому речь шла о том, чтобы попытаться сделать олимпийские объекты частью города, гармонизировать новое и существующее, сделав их единым. Этот огромный проект преобразования региона, растянувшегося на 70 км вдоль реки Темзы, назывался Thames Gateway.
Вчерашний выпускник, я внезапно оказался в гуще этой работы, в которой было больше политики, чем проектирования — бесконечные встречи и переговоры с застройщиками, органами самоуправления и политиками на местах. Этот опыт помог мне понять, какие силы на самом деле движут развитием городов. В порядке возрастания: архитекторы, девелоперы, политики. Я увидел процесс, который фактически создает места, в которых мы живем. Это отчасти подтолкнуло меня к тому, чем я занимаюсь сейчас. После работы в городской администрации я переехал в Роттердам, чтобы полгода поработать стажером в престижном архитектурном бюро OMA. Это то, что еще иногда называют «рабской стажировкой», то есть в течение шести месяцев ты практически не покидаешь стен офиса.
Фото с сайта planningresource.co.uk
Моим первым проектом был культурный центр в Саудовской Аравии. Заказчиком выступала Aramco, крупнейшая нефтяная компания в мире. Это из разряда того, как недропользователи вдруг решают, что пришло время сделать благо для общества. «Культурный центр» в таких случаях является довольно расхожим способом потратить деньги. Там должны были разместиться библиотека, выставочные залы, музей, концертный зал, но для музея не было никаких коллекций, а для библиотеки – книг. Это был типичный проект-мираж. Как мне кажется, в таких конкурсах для архитектурных бюро заказчики с неограниченным бюджетом имеют в голове один критерий — самая сумасшедшая форма здания. Борьба за этот проект развернулась между самыми звездными архитекторами и была очень напряженной. Проект ОМА занял второе место, проиграв норвежской Snøhetta с проектом трех серебристых объемов, напоминающих морские камни на песке в пустыне. Не думаю, что он был построен — это был проект из того недолгого периода высоких цен на нефть, а конкурс состоялся незадолго до обвала цен на углеводороды в 2008 году. После этого я перешел в компанию AMO, исследовательский центр OMA, и работал над кураторским мастер-планом для музея Эрмитаж в Санкт-Петербурге и еще парой проектов. Затем я вернулся в Лондон и отучился на магистратуре в Королевском колледже искусств под руководством профессора Найджела Коутса, своего рода панк-постмодерниста, который ставил во главу угла критический и нарративный дизайн. Мы должны были экстраполировать сегодняшние социально-политические тенденции на ближайшее будущее - 10, 20, 30 лет, - а наш дизайн-проект должен был выступать как критика этих тенденций в политике или идеологии, а не как здание, которое вы хотели бы увидеть построенным на самом деле.
Тем интереснее мне быть в таких городах как Астана — целых два года в магистратуре я создавал жуткие проекты, которые могли бы быть с легкостью реализованы здесь!
Думаю, весь этот опыт и подтолкнул меня к нынешней работе критиком.
Как вы попали в The Guardian, одно из самых важных глобальных СМИ?
Все это время я писал в разные издания как фрилансер. Еще будучи в OMA, я начал писать для журналов Icon, Architect's Journal и Building Design. Когда я окончил обучение, редактор Building Design – это британский архитектурный еженедельник - предложил мне работу критика. Я никогда не хотел работать журналистом на полную ставку, но когда вам 23 года, и вам говорят: «Эй, хочешь стать архитектурным критиком самого читаемого специализированного издания в Великобритании?», довольно сложно сказать «нет». Я проработал там два года, когда Джонатан Гланси, который почти четверть века был архитектурным критиком в The Guardian, оставил свой пост. Издание дало объявление о вакансии — это было очень необычно, поскольку такие дела обычно решаются через знакомства и рекомендации доверенных лиц. Они явно искали человека помоложе, который бы, к тому же, обходился бы им подешевле Гланси. Я отправил свое резюме, прошел бесконечные раунды собеседований и получил эту работу. Это было 5 лет назад. Я предложил им такой подход - архитектурная критика не должна давать субъективные оценки о разных объектах. Она должна исследовать и раскрывать те силы, которые создают части города и делают его единым организмом. Задача заключается в изучении скрытых связей между властью, девелопером, клиентом, сообществами, контекстом, в котором реализуется проект. Важно не столько судить - скажем, объявлять, что новый оперный театр Фрэнка Гери уродлив – сколько объяснить разнообразные причины, по которым здание оказалось таким, какое оно есть. Конечно, критическое мнение будет звучать в тексте, но в контексте разоблачения скрытых факторов и сил. Я сказал им, что сейчас архитектурная критика работает для 1% населения планеты (по данным британской гуманитарной организации Oxfam, 1% богатейших людей планеты обладает более половиной всего мирового благосостояния — прим. UFA), рассказывая о музеях, галереях и других грандиозных проектах. Я сказал, что буду писать об архитектуре для остальных 99%, - о тротуарах, парках, школах, больницах, социальном жилье, общественных пространствах и других объектах повседневности. И они согласились с этим.
Какие времена переживает сегодня архитектурная критика?
Немного забавно, что в разделах культуры большинства изданий архитектура всегда является наименее приоритетной темой, хотя это единственная художественная дисциплина, которую городской житель в принципе не может избежать, чем бы он ни занимался. Все живут в зданиях, работают в зданиях и каждый использует тротуары и общественные пространства! Это самая фундаментальная тема в мире, и поэтому меня очень расстраивает, когда издания увольняют архитектурных критиков. Сегодня темы архитектуры очень редко освещаются в The New York Times, а лондонских The Telegraph и The Time вообще нет архитектурной критики.
Наверное, многие могут автоматически решить, что они не заинтересованы в чтении статей об архитектуре. Для них это как оперная критика: что-то слишком абстрактное и удаленное от повседневной жизни. На самом деле роль архитектурной критики заключается в том, чтобы открыть глаза на причины, по которым городское пространство - дом, район или весь город - спроектированы так, а не иначе. Отвечая на этот вопрос, важно пристально изучить все процессы, включая, политические. Имеются ли в стране демократические процедуры? Как их наличие или отсутствие влияет на то, как развиваются и выглядят города? Насколько открыт для общественности процесс планирования, насколько люди вовлечены, а власти и девелоперы - подотчетны? Или решения принимаются за закрытыми дверями?
И речь тут не только о закрытых режимах. Возьмем Лондон. Там тоже применяются различные схемы, когда девелоперы и должностные лица делают дела в обход принятых процедур демократического планирования. Жилищный кризис во многих западных странах вызван коррупцией на уровне принятия планировочных решений. Все это нужно изучать и освещать. Это не просто чье-то мнение об очередном новом здании.
Фото миланской World EXPO с сайта architecturaldigest
Предположим, критик мирового СМИ - такого как The Guardian - выяснил, кто стоит за тем или иным проектом и чем он обусловлен. Чем это знание будет полезно жителям этого города, международной аудитории издания, архитектурному сообществу в мире и в данной стране, в частности?
Это действительно важный вопрос. Люди часто говорят, что не следует критиковать контекст, с которым вы незнакомы. Есть опасность «высадиться» в экзотическую страну и иметь искаженную перспективу происходящего там. Однако, в таком опыте присутствует и невероятная ценность, ведь часто вы замечаете то, что для местных жителей настолько обыденны, что они уже не подвергают их сомнению. «Взгляд со стороны» способен выявить вещи, которые будут шокировать тех же людей, которые давно свыклись с положением дел у себя дома. Было много примеров того, как я мои статьи становились громкой новостью в странах, о которых я писал.
Моя статья о миланской World EXPO вызвала гораздо более противоречивую реакцию в самой Италии, чем Великобритании. Мне даже пришлось давать интервью итальянскому радио. Я был просто поражен масштабами коррупции. Итальянские СМИ поначалу тоже писали о ней, но для них ситуация была довольно типична. То же самое с простыми людьми - все всегда знают, что деньги разворовываются, что всегда в крупных проектах будет замешана мафия. Для них это обычные дела. Достаточно было взгляда со стороны, чтобы задаться вопросом: «Погодите, да это же полное безумие! Как такое могло случиться?» — и общественный интерес вернулся к этой теме. Или, скажем, в Голландии. Каждый раз, когда я пишу о крупных проектах OMA или MVRDV, потом приходится объясняться в интервью местным СМИ, почему тот или иной проект опять «недостаточно хорош». Дело в том, что в Голландии нет традиции критики, несмотря на уровень архитектуры и дизайна. По сложившейся там культуре критиковать друг друга не принято. Когда это себе позволяет кто-то из иностранцев, для местного архитектурного сообщества это похоже на звонок будильника посреди ночи. Впрочем, в хорошем смысле - даже иногда пишут письма с благодарностями, мол, «большое спасибо вам за то, что вы поднимаете эту тему на международном уровне и не позволяете нам почивать на лаврах».
Как архитектурному критику оставаться объективным и не опускаться до уровня спора о вкусах?
Мы живем в эпоху, когда вкус уже не должен иметь значения. В 1980-90-х гг. в Великобритании шла жестокая битва между модернистами и классиками, в которой принц Чарльз поддерживал классицизм, а Ричард Роджерс возглавлял модернистский лагерь. Нынешнему поколению до этой войны нет никакого дела, они с легкостью воспринимают классику, модернизм, брутализм, нео-, пост- и все остальное, для чего даже названия не придумано. Это такой контекст пост-постмодерна.
Все, кто знал, что я отправляюсь в Астану, были очень заинтригованы, потому что для нас здания, как «Пирамида» (Дворец мира и согласия), «Хан Шатыр» - это совершенно безумные проекты, которые возбуждают интерес примерно также, как новый проект социального жилья от какого-нибудь звездного архитектора в другой части света.
Вкус неважен. Всех нас должны больше интересовать политические, социальные, экономические аспекты и последствия градостроительных и архитектурных проектов. Современное поколение больше не интересуют споры о вкусах. Посмотрите на безграничность стилей архитектуры на биеннале - Венецианской, Чикагской - это открытый, плюралистичный подход к тому, как создается облик городов.
Какие глобальные тенденции в современной архитектуре вы наблюдаете?
Возьмите за ориентир Притцкеровскую премию (престижная международная премия, ежегодно присуждаемая за достижения в области архитектуры - прим. UFA), и убедитесь, что произошла смена парадигмы. Премию всегда получали starchitects - звездные архитекторы. Это было похоже на довольно предсказуемую очередь, когда самый старый архитектор автоматически получал приз просто как дань уважения. Теперь премия меняется. Сначала награду присудили Ванг Шу (Wang Shu), он стал первым архитектором из Китая, получившим Притцкера. Чилиец Алехандро Аравена (Alejandro Aravena) взял премию в прошлом году. Он довольно молод, плотно работает с сообществами в бедных кварталах и строит социальное жилье. RCR, небольшая испанская фирма, получила признание, хотя их работа базировалась только в одном регионе Испании, фактически, в одной деревне, где они построили целый ряд малобюджетных решений.
Все это, на мой взгляд, демонстрирует сознательный отход от устоявшихся стандартов и почетного внимания к «великим старикам». Новые приоритеты относятся к учету специфики места, скромным - если можно так выразиться - проектам; своего рода ответная реакция на излишества эры «культовости». Конечно, отчасти это связано с финансовым кризисом. Возник интерес к вопросам дефицита ресурсов - и речь не только о финансовых средствах, но о целом комплексе глобальных кризисов - экологическом, миграционном и т.д. Это экстремальная ситуация, требующая расстановки приоритетов. Востребованы гибкие, нестандартные решения с низкими издержками, которые помогают усилить и развить местные сообщества. Этот способ работы теперь расценивают как реальный критерий профессионализма. Очень долго это воспринималось не как настоящая архитектура, а как благотворительность, «проекты для развивающихся стран». На сегодня это полноценная и уважаемая практика, несущая уроки для т.н. «развитого мира».
Еще одна явная тенденция, которую я отмечаю - это отход от культовости в архитектуре. Мне было интересно узнать, что новый мэр Астаны также объявил смену акцентов при выборе новых проектов в этом направлении. Посмотрим, получится ли это у него, но для такого города как Астана многого стоит провозгласить принцип «больше никаких причудливых зданий». Два или три года назад такую же политику объявили в Китае; им надоело, что мировые архитекторы используют их города как песочницу, строя то, что им бы никогда не дали сделать у себя на родине. Для них это как Дикий Запад. Казахстан тоже пострадал от этого.
Сэр Норман Фостер никогда бы не смог построить в Великобритании пирамиду или громадный шатер. Это возможно только в странах «турбокапитализма», где очень быстро произошли рыночные реформы и власти накопили огромные богатства.
Теперь, два десятка лет спустя, эти страны, похоже, анализируют и переоценивают ошибки и пробуют альтернативные, тактические пути развития своих городов.
В прошлом архитектор был мастером, который работал в тиши кабинета с коллегами и «творил». Согласны ли вы, что сейчас архитекторы становятся в большей степени посредниками в дискуссиях, в которые вовлекается множество игроков?
Да, он уже не на вершине горы, он не главный. Это закономерный результат нынешних потребностей общества. За последние два десятилетия профессия архитектора была полностью деконструирована и разбита на множество узких профессий - консультанты по фасадам и интерьерам, по инженерным коммуникациям и прочему - сотни разных специалистов. Конечно, это заставляет задуматься о роли архитектора, прежде всего, самих архитекторов. Их преследует вопрос: «Что я делаю? Зачем я учился семь лет, чтобы теперь мне итоге платили меньше, чем водопроводчику?» Раньше архитекторы заказывали строительство объекта, а теперь строительные компании заказывают себе работу архитектора. Это подход design-and-build contract, он зародился в США, перекинулся на Европу и распространился по всему миру.
Сегодня на вершине горы застройщик, девелопер. Далее, вероятно, идут инженеры и специалисты по структурным элементам, а уже потом архитекторы с крайне урезанными функциями.
Это чувство собственной никчемности реально. Архитекторы не могут вернуть прежнюю значимость из-за этой смены ролей, они больше не нужны. Статистика свидетельствует, что 90% новых зданий в Великобритании не привлекали к работе архитекторов вообще. Застройщик может сделать все сам, привлекая сторонних узких консультантов. Отчасти, поэтому многие архитекторы были вынуждены заняться другими вещами, например, стать активистами локальных сообществ или тактических проектировщиков - как вы говорите, фасилитаторов.
Но я думаю, что многие архитекторы оставляют профессию еще и потому, что действительно понимают - есть гораздо более важные и интересные вещи за рамками традиционного понимания архитектуры как дисциплины. Для меня политический, социологический, экономический контекст планирования - это тоже архитектура, просто более широкая концепция, масштабированный вид сверху.
Молодые архитекторы понимают это еще быстрее - для них реальность работы в архитектурном бюро убийственно скучна. Ты приходишь в офис и рисуешь лестницу в течение недели. Потом еще месяц рисуете входную группу. Конечно, есть люди, которых это приводит в тихий восторг, но есть и те, кто больше интересуется более важными, жизненными проблемами.
Например, те же входные группы. Меня потрясло, насколько обращают внимание на их обустройство в Астане. Думают ли о людях, которые будут ими пользоваться? Здание, в котором мы сейчас находимся, служит типичным примером: три огромных гламурных башни в самом центре города, а главный вход в них выглядит как пожарный выход или черный ход.
Тоже самое с «Пирамидой». Я поднимался по холму из парка и ожидал увидеть главный вход, но там была какая-то запертая задняя дверь. Мне пришлось обойти все здание кругом, чтобы найти вход. Между тем, это одна из базовых вещей - иерархия города, соразмерность человеку и предназначение городского ландшафта.
В подготовке интервью к публикации содействие оказала Дамели Калиева