Vласть продолжает серию интервью «Как перезапустить экономику», в которой беседует с экономистами, экспертами, чиновниками, бизнесменами и банкирами. Собеседники Vласти рассуждают, каким внешним и внутренним рискам подвержена казахстанская экономика, как меняется мир и положение Казахстана в нём, а также о том, что необходимо сделать, чтобы не допустить продолжительной стагнации страны.
Несмотря на продолжающийся экономический кризис, государство по-прежнему принимает неэффективные управленческие решения. Рахим Ошакбаев, директор центра прикладных исследований TALAP, остаётся одним из наиболее активных экспертов, который последовательно разбирает системные проблемы экономики и критикует состояние монетарной, налоговой и бюджетной сфер. Vласть поговорила с ним об упущениях нынешней экономической политики, её потенциальных возможностях, настроениях элит, их готовности к реформам и взаимодействию с обществом, а также личной ответственности людей за развитие страны.
Ошакбаев – выпускник экономического факультета Московского государственного университета имени Ломоносова и программы Central Asia-Caucasus Institute университета Джона Хопкинса в Вашингтоне. Его карьера началась в 2001 году в финансово-лизинговой компании «КазАгроФинанс», где он прошёл путь от главного бухгалтера до заместителя председателя правления. Он также руководил проектом Международной финансовой корпорации Всемирного банка по развитию лизинга в Казахстане, возглавлял информационно-аналитический департамент фонда «Самрук-Казына» и работал заместителем председателя правления НПП «Атамекен». С августа 2015 года по март 2016 занимал должность вице-министра по инвестициям и развитию, после чего основал свой аналитический центр.
Эксперты всё увереннее говорят, что после потрясений 2015 года Казахстану удалось найти какое-то экономическое равновесие. Но некоторые считают его очень зыбким, и, более того, осложнённым политическими проблемами. Можно ли действительно назвать нынешнюю обстановку стабилизацией?
Сомневаюсь. Понятно, что мы ещё не начали выбираться из цепких рук ресурсной экономики и голландской болезни, но определённая динамика для структурных изменений, всё же, есть. Я вижу несколько важных сигналов и мой оптимизм, прежде всего, связан с тем, что цена на нефть сегодня не $100 за баррель, а $50. И есть робкая надежда, что она продолжит падение. Но уже сейчас мы видим, что в будущем сокращение нефтяных доходов сделает неизбежным оздоровление экономики.
Если смотреть на статистику, то не совсем понятно, где искать основания для оптимизма – мы продолжаем питать экономику и нацкомпании трансфертами из Национального фонда, реальные зарплаты падают, а здорового роста производительности почти нет.
Оно связано с надеждой на неизбежность структурной перестройки экономики из-за низких цен на нефть и демографического роста. Но эта перестройка ещё толком не началась – слишком большой запас прочности у ресурсной модели. У нас ещё есть Нацфонд и потенциал, чтобы увеличивать внешние займы. Cигнал падения нефтяных доходов все еще не доходит до бюджетной политики – за счёт трансфертов с Нацфонда и эффекта девальвации расходы, несмотря на падение доходов, наоборот растут. Мы, к сожалению, еще не начали вскрывать глубокие структурные дисбалансы. И в первую очередь это касается банковской системы и квазигоскомпаний – двух токсичных мастодонтов, которые покрывают свою финансовую несостоятельность за счет эмиссии Нацбанка и бюджетных вливаний. Это блокирует необходимые инвестиции в человеческий капитал и толкает госорганы на инициативы по повышению налоговых изъятий из экономики. Мне кажется, мы продолжим практику заливания проблем. Новое спасение банков, новые вливания в уставный капитал квазигоссектора, новые проекты бюджетной поддержки агрохолдингов и прочего зомби-бизнеса – всё это будет продолжаться следующие три-пять лет. Затем, я надеюсь, у нас все же появится шанс хоть как-то избавиться от этого структурного токсикоза, потому что ресурсы для их поддержки могут уже закончиться. Но самый неприятный для нас сценарий произойдёт в случае роста цен на нефть. Он даст нам возможности заливать проблемы деньгами неограниченно долго, создаст иллюзию богатства и отложит на неопределенный срок все необходимые изменения.
Теперь о второй части вопроса – про положительные сигналы. Мне кажется, в первую очередь это проявляется в активности малого и среднего бизнеса, который, тем не менее, все больше работает в тени. Также они видны в активности казахстанских инвесторов, казахстанского капитала и среднего класса. Я вижу очень большой рост интереса к сельскому хозяйству, к сфере образования и медицины, не говоря уже о невероятном развитии рынка отелей и ресторанов.
А эта активизация малого и среднего бизнеса – аномалия или что-то подобное раньше уже происходило?
Раньше он в значительной степени был оттянут в около бюджетную и около ресурсную среду. Основная часть предпринимательской энергии – а пассионарные предприниматели это очень редкий и ограниченный ресурс – была сосредоточена на рынках, где можно было заработать больше прибыли с меньшими рисками. И он, конечно же, смотрел в сторону 9-триллионного сектора государственных закупок, закупок квазигоссектора и недропользователей. Моя гипотеза в том, что эти сферы своей высокой маржой и доступностью сильно оттягивали и продолжают оттягивать на себя значительную часть предпринимателей. Соответственно, когда уменьшается бюджетный и ресурсный пирог, места на всех уже не хватает. Они смотрят и понимают, что в этих секторах снижается норма прибыли и растёт риск. Потому они переходят в другие. Мне кажется, чем глубже кризис, тем визуально больше будет появляться новых и красивых ресторанов, кафе, магазинов, цветочных ларьков, инстаграм-каналов продаж и так далее. Вместе с этим начнёт улучшаться и качество сервиса.
А политический фактор сам по себе, то есть репрессивный характер правоохранительных органов и судебных институтов, не так сильно подавлял деловую активность? И как с этим обстоит дело сейчас?
В последние 3-5 лет, как мне кажется, ситуация с правовой защищенностью предпринимателей существенно улучшилась. Для чиновника идти по прежде популярной схеме, когда он мог вопиюще нарушать закон и вымогать коррупционную ренту, стало очень рискованно. Мне хотелось бы верить, что изменения, которые я сейчас вижу, станут более широкими и качественными. Мы уже видим, что при принятии бюджетных решений становится больше взвешенности и меньше разухабистости. Мы видим, что антикоррупционные дела последнего времени показали, что неприкасаемых уже нет и никому ничего не гарантированно. Я дилетант в политологии, но по моим ощущениям, сокращение условного «пирога» сопровождается ростом спроса на более ясные правила игры и верховенство права со стороны элит. Им всем необходимо верховенство закона – это вопрос их личной безопасности и сохранности капиталов. Это создаёт спрос на совершенно другую судебную систему, другой уровень качества законотворчества, другой уровень развития гражданского общества. Я вижу, что власть искренне заинтересована в реальном развитии гражданского общества, как бы парадоксально это не звучало. Вы можете меня оспорить, но я вижу, как элита учится работать в современной среде, которая требует от них большей публичности и прозрачности. Они учатся не игнорировать критику, а спокойно воспринимать и реагировать на неё.
Один из примеров, который сразу приходит в голову – закрытие информации по получателям государственного информационного заказа. Раньше детали всех тендеров можно было найти, пусть и не без большого труда. Но сейчас и с ним уже нельзя.
Это частный случай. Почему информация стала закрытой – не знаю, возможно потому что эти расходы неэффективны и чувствительны к критике. Это естественная реакция, другого ждать не приходится. Но если смотреть на общий тренд, то госорганам становится всё тяжелее скрывать информацию о своей неэффективности. Если сравнивать с сопоставимыми с Казахстаном странами, степень её открытости достаточно высокая. Мы, как исследовательский центр худо-бедно удовлетворены доступным объёмом. За пару часов мы вполне можем сделать общий анализ расходов практически по любой бюджетной программе. Проблема больше в недостатке квалифицированных и заинтересованных пользователей этой информации. Но это вопрос уже к уровню развития гражданских институтов.
Во время Almaty Invest вы говорили, что сейчас в экономической политике преобладают хаотичные и спонтанные решения, вроде массовой поддержки МСБ. Тогда как гораздо важнее заниматься большими вещами – реформированием монетарной политики, судов, политических институтов и так далее. Почему, как вам кажется, необходимо сконцентрироваться именно на больших вещах?
Потому что они дают несравненно больший эффект чем тактика малых дел. Экономический блок (правительства - V) не может позволить себе быть мелкотравчатым. Он не должен концентрироваться на условных 34 тысячах микрокредитов или обучении предпринимателей, фокус на которые, по всей видимости, затмевает фундаментальные вопросы макроэкономики. Даже если эти действия правильны, они не дадут того эффекта, какой дадут благоприятные макроэкономические условия. Можно заниматься второстепенными задачами, но не тогда, когда первостепенные плохо отстроены. Акиматы, да, пусть решают вопросы надлежащей работы центров обслуживания населения, предпринимательской инфраструктуры и так далее – это их задача.
А что, на ваш взгляд, должно стать их приоритетами?
По ощущениям, весь этот гордеев узел проблем экономики в первую очередь связан с монетарной, курсовой и бюджетной политикой. Возможно, нужно начинать с курса тенге, стабилизировать девальвационные и инфляционные ожидания. Для этого мы предлагаем зафиксировать курс тенге на заниженных значениях. Я придерживаюсь этой позиции с 2015 года и остаюсь с ней в маргинальном одиночестве, но всё более и более укрепляюсь в ее преимуществе перед нынешней политикой псевдо плавающего и непредсказуемого курса. Повторюсь, нужно выбирать заниженное значение, например, паритет 6 тенге к 1 рублю, и вместе с этим давать рынку ориентир, когда курс может быть пересмотрен. Это создаст хоть какую-то определённость для бизнеса. К концу этого периода можно проводить совместные заседания правительства и Нацбанка, на котором будет рассматриваться адекватность нынешней курсовой политики. Параллельно, чтобы не повторилось войны девальваций 2015 года, нужно использовать инструментарий в рамках ВТО и защищать наш рынок. Например, вводить интегрированный контроль, а в случае форс-мажора – специальные защитные меры. Эти инструменты не противоречат ЕАЭС и ВТО. Мне кажется, это первая вещь, которой нам нужно заняться. Когда зафиксируется курс и отхлынут девальвационные ожидания, можно будет снижать базовую ставку и сдувать ноты Нацбанка, которые стерилизовали более 3 триллионов тенге ликвидности. Даже если участники рынка захотят купить валюту на эти ноты, у Нацбанка есть большой потенциал для защиты любого курса – рынок не сможет против него играть. Это будет лишено смысла: на краткосрочном изменении курса не заработаешь, ставки по долларовым депозитам сохранятся на уровне 1%, участники рынка не смогут сделать арбитраж, сразу отхлынет кэрри трейд и банки потеряют большую и безрисковую доходность, после чего будут вынуждены искать заёмщиков. Базовую ставку можно будет опустить, кредиты станут более доступными, банки, наконец, выйдут из своих алматинских офисов и начнут искать хороших клиентов. Вместе с этим население начнёт конвертировать депозиты в тенге – какой смысл сидеть в долларах, если в ставки по депозитам в тенге будут выше и ты не ждешь девальвации. Нам также нужно не заливать деньгами, а реально оздоравливать банковский сектор, реально списать с балансов неработающие кредиты и санировать банки, вышедшие из нормативов финансовой устойчивости. Если же банковский сектор серьёзно просядет, ничего страшного в этом нет. Но зато те, кто останется на рынке, начнут работать как полагается. Сейчас мы наблюдаем дисфункцию банковской системы из-за большого количества просроченных кредитов и нехватки собственного капитала. Если верить слухам, то несколько банков уже сейчас испытывают проблемы с исполнением поручений своих клиентов. Выскажу ещё одну парадоксальную мысль – перезапустить рост казахстанской экономики можно достаточно быстро. Но сделать это можно через меры макрополитики и никак не через раздачу бюджетных микрокредитов.
А в реальном секторе экономики?
Если говорить про то же сельское хозяйство, нам нужно пересмотреть права аренды и собственности на земельные участки, обеспечив прозрачность всех сделок по ним. Большая часть сельхозугодий по-прежнему находится в собственности государства, остаётся недооцененной и имеет крайне низкую ликвидность. Соответственно, базовый актив фермера – земельные ресурсы – де факто не являются активом. Проблему можно решить через создание рынка сельхозугодий и, что критически важно, обеспечение прозрачности и простоты транзакций.
Что ещё может помочь, так это более справедливое распределение налогов между городами и областями. Можно ликвидировать модель обязательных платежей во внебюджетные фонды и объединить все платежи с фонда оплаты труда в один платеж, снизив номинальную ставку до 20%. Мы вносили такое предложение в Минэк в этом году. В пенсионной системе, мне кажется, необходимо перейти к смешанной модели: оставить солидную солидарную часть, зафиксировать 7 триллионов тенге нынешних накоплений, дав людям возможность передавать их в управление частным компаниям, а дальше – запустить стимулы для добровольных отчислений. Для тех, кто будет мало откладывать себе на пенсию, у останется солидарная пенсия. Но им нужно будет помочь повысить финансовую грамотность. Можно выдавать небольшие гранты, за счёт которых молодые люди обучатся и станут тренерами по ней. Кроме того, конечно же, нужно начать чётко очерчивать параметры бюджета, как это было сделано в Грузии. Необходимо определить потолок бюджетных расходов республиканского бюджета, например, в 17-19% от ВВП. Далее, можно точно определить процент расходов по тому или иному направлению. Например, тратить не меньше 4-5% ВВП на образование. То есть, даже если ВВП сильно упадёт, мы продолжим тратить на образование не меньше 4-5%. Кроме того, нам нужно устранить утечку избыточной ликвидности из бюджета, Нацфонда и Нацбанка, консолидировать все внебюджетные платежи в бюджет, навести там какой-то порядок и, наверное, оформить отдельный бюджет на развитие. Благодаря этому у нас появится стимул наращивать здоровые налоговые поступления, которые за 5 лет должны обеспечить баланс бюджета. Нефтяную ренту мы до какого-то порога будем накапливать, допустим до 30-40%, а остальное – тратить на человеческий капитал и инфраструктуру. Но мы не должны допустить того, чтобы институты привыкли к этой ренте. Пока она есть, давайте мы сделаем бюджет развития – покажем 3-5 летний план проектов, куда войдут и газификация Астаны с Нурлы Жолом, и начнём его финансировать. Через 3 года, допустим, бюджет развития закончится, проекты завершатся, но параметры республиканского бюджета от этого прыгать не будут. Сейчас же мы сталкиваемся с совершенно обратным.
Но есть ли политическая готовность к таким решениям?
Мне кажется, есть, и даже высокая. Я считаю, что в правительстве – каждый по отдельности – сидят компетентные люди. Это известный феномен, что как только количество лиц принимающих решения увеличивается, их совокупная компетентность становится ниже среднего. Мой тезис в том, что каждый министр по отдельности никогда не будет спорить со здравым смыслом. Если в этом решении будет экономический резон, с очень высокой вероятностью его примут. Дальше вопрос в том, есть ли окно возможностей, есть ли коалиция, которая скажет, что да – это правильное решение.
Если так, то почему мы всё-таки продолжаем прокрастинировать и из раза в раз переписывать одни и те же программы развития? У министров затруднён доступ к специалистам или президенту?
Вы правы, в целом мы остаёмся в инертном состоянии. Всё дико инертно. Условно, если ты дашь людям какие-то задачи, оставишь их сам на сам в комнате и зайдёшь к ним через год – они будут заниматься тем же самым. Они не ищут в своих задачах какого-то большого смысла и не рефлексируют об их соответствии своим ценностям. Что с этим делать? Нужно просто методом гильотины сокращать долю государства в экономике. Об этом много и постоянно говорится, даже приватизация вроде как запущена, но всё это долгие и, возможно, непродуктивные меры. Нужно трезво оценить, сколько тратит и сколько приносит та или иная нацкомпания, насколько она нужна, искажает она конкуренцию или нет, а далее либо приватизировать её до конца года, либо ликвидировать, распродав всё имущество. Нужно разработать один индикатор доли государства в экономике, допустим это будет доля активов в ВВП, и жестко следовать ему. Но квазигоссектор сильно сопротивляется этому, потому что он ему невыгоден. Тут проявляется другой, самый тяжёлый момент – сокращение рабочих мест. Поэтому нам, вероятно, придётся ждать пока квазигосударственный сектор не перестанет получать поддержку из Нацфонда и не сколлапсирует под тяжестью своей неэффективности и долгов. На это нужно ещё 3-5 лет, как мне кажется. Если, разумеется, не вырастут цены на нефть. Реформа госслужбы должна быть серьёзной. Сейчас там низкие зарплаты, избыточные функции и избыточное количество людей – я думаю, аппарат можно смело сократить процентов на 30. Это сокращение даже при нынешнем объёме финансирования даст конкурентные зарплаты. На госслужбу нужно рекрутировать лучших, которые сейчас не идут туда из-за низких доходов. Мне всегда забавно наблюдать – мы говорим про меритократию, но сыпемся по первому же критерию – размеру оплаты. Допустим, как государство я конкурирую за ваш талант с частным сектором. И я должен предлагать как минимум сопоставимую с ним зарплату. Но сегодня, например, вице-министр получает полмиллиона тенге, хотя в частном секторе человек с такими компетенциями сможет зарабатывать гораздо больше. Можно дать министрам хорошие условия, собственный бюджет, позволить им нанимать людей по собственному желанию и самостоятельно определять их зарплаты, требуя взамен большой эффективности. Я надеюсь, рост неравенства среди населения подтолкнёт нас ко всему этому.
А насколько большим оно становится?
Я вижу, что равномерность распределения нефтяной ренты снижается. Раньше она была большей из-за экономического роста, но сейчас её гораздо меньше. Например, сегодня в одни руки можно отдать 2,1 триллиона тенге, а учителям особо не повысить зарплату. Хотя эти деньги могли бы на протяжении 10 лет обеспечивать им доходы на уровне средней зарплаты по региону. Реальные доходы населения упали и упали больше, чем им следовало бы упасть при более нормальной экономике. Но я бы не стал сильно драматизировать ситуацию. Понятно, что уровень жизни в регионах хуже, чем в больших городах. Но это объективная данность. Мы должны понимать, что сильно выровнять неравенство у нас не получится. Даже в последних публикациях, оспаривающих работу Томаса Пикетти, говорится, что неравенство неизбежно и это не абсолютное зло. С чем нам нужно работать в Казахстане, так это с неравенством возможностей. Есть определённые стандарты, прежде всего касающиеся медицины, образования, рекреации и исправных социальных лифтов. Вот в этом и не должно быть сильного неравенства. Но люди априори разные – кто-то будет зарабатывать больше, а кто-то меньше. Кто-то всегда будет согласен жить в ауле и не захочет оттуда уезжать. Я недавно съездил в родной аул, у меня там живёт тётя, и она наотрез отказывается переезжать в город. При этом аул абсолютно убитый, и в нём нет работодателей кроме государства. Дети хотят перевезти её в Усть-Каменогорск, но она против. И ничего страшного в этом нет, ей нравится жить в ауле, а дети ей из города помогают.
Могу ошибаться, но тональность суждений государства сейчас такая, что люди сами виноваты в своих бедах – они не готовы меняться, не готовы брать на себя ответственность и потому не готовы к политическим реформам. Даже эта программа модернизации сознания говорит в подобном духе.
Я не вижу в этой программе таких коннотаций. Я бы не воспринимал её как попытку модернизации сверху. Мне кажется, что это просто призыв. Призыв о том, что людям важно быть современными, идти в ногу с новыми трендами и быть конкурентоспособными. В целом, общий уровень человеческого капитала у нас, как мне кажется, очень неплохой. Особенно я стал так считать после многочисленных поездок по зарубежным странам и СНГ. Нам грех жаловаться. Мне не хочется говорить банальности, но у нас молодое население, есть какой-то креативный класс, есть возможности для самореализации, социальные лифты отлично работают. Сейчас на население всё больше давит конкурентная среда – раньше такого не было. И это тоже свидетельство выхода из голландской болезни. Просто в тепличных условиях большой нефтяной ренты о стимулах для развития говорить трудно – доходы в такой экономике зависят совершенно от другого. Но сейчас, по моим наблюдениям, люди усиливают горизонтальные связи. Благодаря соцсетям быстро растёт их социальный капитал и доверие к другим. Люди больше общаются, лучше узнают друг друга, образуют много разных сообществ. Если они не организуются в какие-то традиционные формы вроде ассоциаций и профсоюзов, то ничего страшного – возможно, они просто устарели. Но население все чаще кооперируется для достижения общих целей. Мне кажется, эта сфера бурлит. Я вижу это по своей жизни. Возможно, здесь ситуация «сытый голодного не разумеет», но те люди, с которыми я общаюсь, которые присутствуют в моей жизни – очень социально активны и коммуникабельны.
Масштабно в это сложно поверить. А политическое подавление инициативы и этих связей между людьми сейчас есть, как вам кажется?
Я не вижу его.
Например, был случай, когда один из жителей Алматы на собственные деньги пытался починить ступеньки на одной из улиц, но его оштрафовали. Даже вопреки общественной поддержке. По мне это и есть то самое подавление.
Правильно, что оштрафовали. Значит, он не прошёл законные процедуры. Он мог пройти их, всё согласовать и уже после этого начинать.
Это очень сложно, и нам постоянно рассказывают об этом архитекторы. Даже собственники бизнеса не могут выбить разрешения на то, чтобы облагородить прилегающую к своим офисам территорию.
В этом разве есть какая-то репрессивность? Мне кажется это проблема горожан, алматинцев. Они не могут объединиться и вместе добиться юридического разрешения того, чтобы облагородить что-то за свои деньги. Если процедуры тяжёлые, это можно исправить. Например, через региональную палату предпринимателей или профильные ассоциации. На мой взгляд, за месяц-два можно сделать многое, в том числе и упростить какие-то законодательные нормы.
Но есть люди, которые настойчивы в своих действиях и как раз-таки не бросают попытки после первой неудачи. Поэтому, мне кажется, вопрос в эффективности государственных институтов.
Мне же кажется, что вопрос все-таки в эффективности и настойчивости людей. Я коротко расскажу одну из своих историй. В 2003 году я ушёл с поста руководителя лизинговой компании «КазАгроФинанс». В работе я всё время спотыкался на том, что у нас было очень несовершенное законодательство по лизингу. После того как я ушёл, я все же решил какое-то время потратить на его совершенствование. Чтобы закрыть гештальт, так сказать. Мы создали ассоциацию с другими лизинговыми компаниями, нашли компетеного руководителя, а я возглавил проект по развитию финансового лизинга Всемирного банка. Вместе мы полностью переписали профильный закон, добились налоговых льгот и скорректировали подзаконные акты. В ответ на нашу реформу рынок взорвался ростом в 3,8 раз в тот же год. Но потом руководитель ассоциации ушел в другую сферу, ассоциация заглохла, я тоже стал заниматься другим бизнесом. А через пару лет в законодательство залезли госорганы со своими изменениями, никто им не смог противостоять, и отрасль снова вернулась в свое полуобморочное состояние, несмотря на наличие тех же самых лизинговых компаний – они не смогли защититься без лидерства.
Но это ведь и проблема плохо работающих институтов?
Это проблема недостатка лидерства. Я часто думаю о том, что такое институты. Важный компонент институтов – это нормы поведения и ценности, закреплённые в той или иной социальной группе. Чтобы они действовали, должна быть критическая масса людей, которая их признаёт по умолчанию. Но мое понимание институтов в последние годы как-то причудливо смешивается с понятием лидерства. Иногда я вижу, что даже если в стране и появляются какие-то институты, без компетентных и деятельных лидеров они неустойчивы. Люди будут готовы к изменениям, только если за них проанализировать всю ситуацию и предложить им какой-то вариант участия, не требующий от них больших усилий. Просто подписать приготовленный для них документ они будут готовы, но вряд ли станут делать что-то большее. Часто люди пальцем не готовы пошевелить, чтобы что-то сделать. У нас не хватает культуры гражданского лидерства.
Вот это и есть вопрос – почему появляется массовое нежелание брать ответственность. Разве его просто не подавляют?
Даже если и подавляют, это – хорошо, это – замечательно. Я надеюсь, мне хватает ума не требовать от людей того, на что они не способны физически. Я понимаю, что в 99,9% случаев они не хотят тратить свое время на общее благо, а хотят комфортно пить кофе в Старбаксе вместо того чтобы ходить в акимать и выбивать там возможность за собственные деньги благоустроить свой район. В том-то и дело, что при появлении компетентных лидеров институты расцветают. А как только убрать их оттуда, они – всё, схлопываются. Есть история «Философского парохода»: вывезли однажды из СССР всю интеллигенцию, и всё, многие школы, институты сразу исчезли.
Исчезли, но далеко не все. Тем не менее, есть ведь множество правовых рисков в том, чтобы брать на себя ответственность за какие-то решения. Просто вы говорите об этом так легко, как будто у нас исправно работает верховенство права. Но люди вынуждены прикладывать многократно больше усилий, чтобы отстоять их. Так вот что с этим делать?
Удесятерить усилия. Во время Almaty Invest одна из участниц предложила сделать следующий год в Алматы годом инвестиций в образование. Все согласились и похлопали в ладоши. Но что дальше? Где те люди, которые возьмут, и скажут – отлично, давайте рассмотрим эту часть бюджета, напишем предложения, обоснуем их и проведём полноценную кампанию. Где они? Кто может организовать весь процесс и прийти к заместителю акима с предложениями? Это ведь вполне возможно.
И всё же им может что-то мешать, причём не связанное с ленью.
Мешает безразличие, недостаток такой важной составляющей в самоидентификации как «гражданин». Мешает синдром «безбилетника» - естественного желания проехаться за счет чужих усилий.
Как можно культивировать эту гражданственность? Но только без этих странных программ по модернизации с их безумными мероприятиями и пластиковыми монументами.
Воспитанием, личным примером, активностью, историями успеха и историями неудач. Посмотрите, например, на историю борьбы афроамериканцев за гражданские права. Они упорно приходили в один и тот же бар, где их не замечали и не обслуживали по причине расовой сегрегации. В итоге же им удалось что-то поменять. Я верю в компетентное лидерство, в пассионарность и настойчивость. Казахстан – большая теплица возможностей, а люди добивались успехов и в более сложных условиях. И там люди добивались того, чтобы появлялись институты и жизнь улучшалась. А у нас я постоянно слышу отговорки, что во всём виноваты власти, Астана и прочие. Мне кажется, не должно быть оправдания собственному неуспеху. На инвестфоруме в Алматы мне задавали вопрос - что делать, если на какой-то улице в Алматы не горит свет, когда в Астане – горит везде. Он меня сильно удивил. В моём понимании, или он горит, или не горит. Если ты хочешь чтобы он горел, иди и что-то делай. Это не сложно, вот честно. Если человек верит в свои силы, и будет настойчиво добиваться изменений, но не конфронтационно, то всё получится. Важно понимать, что именно мы сами несём ответственность за всё происходящее.
Но ваши действия значительно облегчает социальный статус – у вас есть хорошее образование и, как минимум, пост вице-министра за плечами.
Я сейчас специально не вхожу ни в один совет или президиум. Меня звали в НПП, антикоррупционные комитеты, но я никуда специально не вошёл. Только центр TALAP, чистое НПО. Возможности в неправительственном секторе сейчас очень широкие. Я точно уверен, что президент, правительство, все государственные институты нуждаются в молодых, компетентных и деятельных людях. Это не догадки, я это точно знаю.
Очевидно потому, что люди с потенциалом едут за рубеж. И у нас мало стимулов для того, чтобы они хотели вернуться обратно. Вы наверняка знаете все эти истории про Болашак - на какие ухищрения после него идут люди, чтобы не возвращаться сюда надолго. На это же наслаивается и общая проблема с качеством высшего образования.
Я не вижу трагедии в том, что люди уезжают учиться за рубеж и остаются там. Я не вижу ничего плохого в том, что многие казахстанские студенты едут учиться в российские вузы. Если в Росси, например, есть сильная философская школа, а у нас её нет – это замечательно, что они создают такие возможности для наших студентов. Чем больше возможностей, чем больше конкуренции, чем более глобальный мир – тем лучше для всех нас. А остаются люди там после учёбы или нет – это их личное дело. Я считаю, что нам очень повезло с Болашаком. И, несмотря на мой изначальный скепсис, сейчас признаю, что идея с Назарбаев университетом тоже важна – нам нужно создавать какую-то конкурентоспособную школу здесь. Да, у нас всё ещё большой дефицит педагогов, но я уверен, что мы в силах построить свои школы – и экономики, и социологии, и политологии, и других социальных наук. Для этого просто нужен другой горизонт планирования. Люди – такие, как мы с вами – должны просто на просто решить, что они живут в Казахстане до конца жизни, и хотят максимально изменить условия жизни в нём к лучшему. И вместе с этим нам не нужно чего-либо ждать от акиматов, министерств или кого-либо ещё. Либо ты что-то делаешь, либо нет. А если кто-то попытается тебе помешать, это не должно тебя останавливать. Бюрократические препоны – как природное явление. Нужно воспринимать это как дождь или снег – не обращай на них особого внимания, и просто спокойно иди к цели. Сегодня ненастный день, но мы же не можем из-за этого позволить не делать свою работу?
Фото Жанары Каримовой и с личной страницы Ошакбаева в Facebook