Светлана Ромашкина: До этого интервью я не была лично знакома с Адель Оразалиновой. Да, я знала, что Адель Смит из Facebook, которая активно занимается благотворительностью, и Адель Оразалинова из телевизора — это один и тот же человек. Что недавно она получила премию Fun Fearless Female. Неизвестно мне было лишь одно: неистовая жизнерадостность, напор и энергия героини. Со стороны Адель казалась успешной женщиной, любящей всевозможные пафосные и не очень мероприятия. Казалось, что благотворительность – приятный, но необязательный штрих к портрету успешной и красивой (здесь больше просится слово роскошной) казахстанской 30-летней женщины.
Зарина Ахматова: Люди четко делятся на два типа – земляне и не очень. Адель – не из наших. В ней слишком просто уживаются вещи, которые не должны уместиться в один организм. Она и роковая женщина, и своя девчонка, и мама, и жена, и телеведущая, и сострадающая подруга, и утешительница. Только эмпатия ее почти никогда не пронизана печалью. Словно бы вся та дрянная философия, которую мы тут пытаемся познать, аж от сотворения мира, ей давно понятна. Она слишком легка для вещей, которыми занимается – благотворительные акции фонда Amila направлены на помощь онкобольным детям. Самый большой страх в интервью с такими людьми – стать посредником и донести все это до читателя. Ведь сегодняшняя наша собеседница из тех, кто должен говорить с тобой без проводников. Голосом. Но мы попытались.
Фото Жанары Каримовой
НАС НАЗЫВАЮТ ТУПЫМИ КУРИЦАМИ
Зарина: Поскольку ты заговорила о журналистике, когда мы только пришли сюда, я сразу переверну наши заготовки. Я с тобой познакомилась 10 лет назад, ты тогда была продюсером утреннего шоу на 31 канале. Несколько месяцев назад я прочитала, что ты хочешь предложить нашему телевидению что-то новое и большое. Вопрос - больной…
Оразалинова: (Смеется) Никто уже ничего нового не предложит?
Ахматова: Нового – ладно. Сложно вообще делать эфирное телевидение, точнее, журналистику, качественную, если это конечно не энтертеймент, хотя и по нему вопросы. Ты на этих вещах никогда не заморачивалась. Как это у тебя получается?
Оразалинова: Слушай… Ну, ни фига себе. А вы-то на чем заморачиваетесь? Свобода слова? Свобода каждого человек заканчивается на кончике его носа. Это сказал и Кант и еще миллион философов – моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека. У журналиста нос очень длинный… Я окончила факультет журналистики, журналистом была не ахти каким, давай это признаем, в основном, это был энтертеймент, вела что-то, не стеснялась, а потом стала телеведущей. Внимание! Я не оканчивала курсы телеведущих, мне просто повезло, что я работала на Хабаре в то время, когда он гремел. Там была Дана Нуржигит, Бахыт Килибаев, который завел проект Метеошоу, а до этого я год работала с Алексеем Кураповым, Танирбергеном Бердангаровым на молодежном проекте Город Next – вот, мой бэк-грануд. Был. Но, по сути, за 6 лет – я училась еще и в магистратуре, меня никто не научил вести программы на телевидении, и ни один менеджер не подошел ко мне, и не сказал – здесь тебе нужно подучиться. Тут я стала телеведущей абы-кабы, проходит время, и мне надо писать сценарий. После этого я становлюсь продюсером – «Утро» было уникальным проектом.
Зарина: Три часа прямого эфира…
Адель: Ежедневно. Делают его три молодых человека – Илья Уразаков, Адель Оразалинова и продюсер Ляззат Кадырсизова, вспомни. На Ляззат были гости, одежда, питание, журналисты. Три человека. Так мы еще себя окупали, заводили рекламу и выкупали три часа прямого эфира у 31 канала, такого больше никто в истории не повторил.
Я верю, что все великие империи строились на мечте - люди мечтали, работали и шли к этому, будучи управленцами. Наша проблема – отсутствие проектного мышления. Если бы были настоящие менеджеры – была бы и журналистика, да и звезд было бы больше…
А не как у нас. Я прихожу на интервью, и мне говорят – тут не спрашивайте, здесь муж ревнует, тут свекровь задавит, первого сына от другого брака – вообще нет, и вообще не спрашивайте про модельное прошлое, я же сейчас певица. Второй вариант – я приглашаю знаменитого режиссера на эфир – а мне продюсер говорит: «Только ты не говори про его фильмы в эфире, мы не пиарим его продукт». О чем я с ним еще могу говорить? Может он сам по себе – с грязной башкой и плохой рубашке, но он гений и я хочу говорить о его проектах. Возвращаясь к «Утру», когда-то Илья Уразаков внушил мне прекрасную вещь: "Аделька, мы с тобой не звезды и никогда ими не станем, мы круче – мы делаем звезд, давай говорить обо всех". Шамхан Далдаев к нам приехал – боже, сколько ему было – 10-12 лет… Он был румяным толстым мальчишкой...
Зарина: Я просто поясню для читателей - это мальчик, который приехал из Чечни, в военную кампанию, он - певец.
Аделя: И мы его показали. Как он пел, как танцевал! Приехал с войны, с фронта, считай, у него столько регалий было! Сегодня - импозантный мужчина, поет везде – кабаки, презентации, из любой машины – его песни. Понятно, что с национальным колоритом.
Зарина: Хит про Чечню и Казахстан. Все хорошо у него, да.
Адель: И таких миллион, кто у нас только не был, я не говорю, что мы сделали звезд – но мне приятно, что они молодые были у нас на «Утре» и сейчас эти люди со мной здороваются, они меня обнимают при встрече. Наша профессия как-то пригодилась. Ты знаешь, я ничего особенного в принципе не сделала. Как я использовала свой потенциал? Я стала рупором добрых дел. Немного раскрутила себя для народа и стала говорить везде, куда запихивают меня. Я со своим лозунгом прихожу: «Спешите делать добрые дела!»
Зарина: Для программ, которым ты отдаешь свое лицо, ты выбираешь передачи, где можно поговорить: со зрителем ли, с гостями.
Светлана: «ПоTRENDим» на Hit-TV.
Зарина: Ты не читаешь чужих текстов. Я видела программу – молодые ухоженные, красивые женщины…
Адель: Нас же называют тупыми курицами.
Зарина: При всем этом бурлеске и мишуре, вы обсуждаете какие-то вещи серьезные – отношения…
Адель: Да мы говорим, говорим о семьях, о детях, о потерянных мужчинах, о низких зарплатах, о содержанках. Меня многие спрашивают, что я вообще делаю на этом канале. Я туда пришла в декретном отпуске, позволить себе тяжелый график и командировки я не могла. Это – демократичный канал, и тогда у него была реформация, он переходил с молодежного формата на семейный. Меня пригласили на два жанра. И когда я пришла туда, я себя кроме как просто женщиной, которая сидит с двумя детьми и иногда вылезет на волю, только для того, чтобы увидеться с кем-то (ей хочется надеть все цацки, чувствовать себя человеком), не ощущала. Да, нам не пишут тексты, да это вообще одна из немногих программ, может быть, где спрашивают твое мнение.
Зарина: Как ни странно, гламур становится последним оплотом свободы.
Адель: Где тебя никто не контролирует, где можно сказать: «Я - художник, я так вижу» или «Сейчас так модно». Там я не журналист и не ведущая. Там мои подруги – ты не представляешь, какая теплая атмосфера на площадке – нет зависти, нет злости.
Зарина: Это такой женский вариант «Прожектора Пэрис Хилтон», только без газет. Кто у вас Саша Цекало?
Адель: Ну, дай бог! А то ведь нас называют тупыми курицами, значит, тремя красивыми и жирной хабалкой. Много вариантов, и это бесконечно радует – значит, нас смотрят.
РЕПОСТЫ В СЕТИ ВЫРАСТИЛИ ПОКОЛЕНИЕ ЛЮДЕЙ-ПАРАЗИТОВ
Света: Про добрые дела. Когда вам стала интересна благотворительность? Давно это началось?
Адель: Легче сказать, когда благотворительность стали называть благотворительностью, лет 5 назад. До этого это называли добротой и милосердием – это началось еще с детства, я об этом говорю в каждом интервью, это передалось от папы с мамой. Всю жизнь родители кого-то обували, одевали, платили за чью-то учебу, больницы. Однажды мама мне звонит в слезах – в газете увидела девочку. Говорит: "Такая румяная, пухлая рыжая". Кажется, ее тоже Адель звали. Мама только потом поняла – румяная она от проблем с сердцем, на сосуды тоже дало. Мама дала какие-то деньги на операцию. Так я с детства училась делать добрые дела. На 31-м канале мы частенько с Ильей проводили такие акции, операции оплачивали, с футбольным клубом акции проходили. Да, я не стесняюсь – мы это показывали в эфире, пиар такой доброты. Сейчас никто не вспомнит, что Илья или я дарили кому-то телевизор, но потом открывались другие рубрики или программы, и другие ильи и адели дарили какие-то телевизоры слепым бабушкам.
Зарина: Слепым бабушкам зачем телевизор?
Адель: (Смеется) Слушать!
Светлана: А было так, что вас обманывали?
Адель: Было. В этом скрыта большая опасность – люди начинают играть на чувствах, я за годы занятия волонтерской деятельностью, научилась разбираться. Если сейчас ко мне подлетит женщина с криком: «Помогите, ребенок умирает!», я попрошу документы, вызову полицию, врача, окажу первую помощь. Но когда там пишут, что нужен сбор денег, люди из-за своего милосердия репостят вранье. «Это моя подруга». Да это не твоя подруга»! Я ей пишу в личку: «Это ваша подруга?» Нет, это подруга моей мамы, на работе… я пытаюсь проследить эту цепочку. У мамы на работе нет этой подруги. Это племянница с Жаркента прислала. Это тянется-тянется, в итоге выясняется – где-то под Шымкентом сидит девушка с мужем, с двумя детьми, третий раз беременная – а вот они не работают, они молодые, им тяжело, а что вы хотели...
Светлана: То есть, человек, который занимается благотворительностью, должен еще и навыками детектива обладать?
Адель: Мы знаем просто свою работу – звонишь волонтерами, в приюты…
Светлана: А нет ощущения, что все эти репосты как-то нивелируют всю эту историю?
Адель: Наверное, они порождают паразитство. Я всегда думала, что, во-первых, они уже будут скоро раздражать людей, а во-вторых, будут порождать новое поколение людей-паразитов. Вот, например, у нас был проект: «Исполним детскую мечту» в онкологии, когда мы каждого поступившего ребенка спрашивали о его мечте и искали «волшебника», который ее исполнит. Мы не брали деньги в руки. Но знаете, к чему мы пришли? Мы должны пройти все этапы этой фигни. Если бы мы сразу сказали: «Вы знаете, мы будем помогать одному ребенку в месяц, остальные будут умирать», никто бы не понял, почему мы так делаем. Но мы увидели, что даже больные умирающие дети стали просить больше, мамы начинали науськивать ребенка – нет, ты, де, не банкиром хочешь стать. У нас просто был такой случай – ребенок говорил, что хочет вырасти и стать банкиром. Мы понимали, что вряд ли он вырастет и станет. Тогда мы договорились. Он шел в костюме в банк, садился в кресло, подчиненные хлопали, ребенок счастлив. Проект изначально был заточен на такое. Другой мальчик (он уже лежал в хосписе, четвертая стадия), обучился, стал художником, сделал свою выставку, Серик Буксиков поддержал его – он с ним вместе провел выставку, одна картина ушла за 17 тысяч долларов, эти деньги потратили на лечение в Корее. Очень тяжело, но он живет до сих пор! Буквально вчера передали деньги на лечение в хоспис, а он говорит президенту фонда – давайте, мол, не просить ни у кого, давайте я что-то нарисую, продадим.
Возвращаясь к началу, мамы решили просить больше. Говорит ребенку: не проси игрушки, проси планшеты. Мы сейчас думаем, как ввести более жесткие рамки, это все не просто.
А недавно был в рамках проекта случай. Приехала девочка из маленького городка, перед «химией» – сил нет, больная, слабенькая. Мы показали ей город, она в восторге, ой, говорит у вас театры, опера. Мы повели ее в оперу, выяснилось, что она поет неплохо. И групп-лидер говорит: "Записать бы ее". Мы позвонили Диане Шараповой. Рома Миронов, ее супруг, встретил – записали диск, для девочки из маленького городка увидеть звезду из телепрограммы «Голос» - это нечто невообразимое! И это все было тихо, без телевизоров. Просто я написала маленький пост про то, что еще одна мечта исполнилась.
Зарина: Что она спела?
Адель: Что-то из Кэти Перри.
Светлана: А сколько вы можете единовременно пожертвовать из своих денег?
Адель: Меня часто спрашивают, свои ли я деньги отдаю? У меня есть ряд подруг, которые мне привозят продукты – я не беру деньги обычно. Мы на склад свозим помощь. Есть подруги, которым доверяю я, и которые доверяют мне – у них я всегда могу взять денег. При этом я всегда храню квитки квитанции – думаю, а вдруг придет судный день. Не дай бог. (Смеется) Раз в месяц могут передать 20 тысяч, у нас, у волонтеров это называется «копилочка». Папа мой передает деньги. Я по собственному бюджету тоже ориентируюсь. Мы два родителя – нам надо оплачивать садик, теперь уже школу, и если я могу передать деньги, я их передаю, но вот, например, миллион который мне перечислили за «Женщину года» я благополучно раздала, вместе со всеми подарками. Вот я вспомнила…. не знаю, нужно ли это говорить.
Зарина: Говори!
Адель: Это такая была проверка на гнилость. Захотелось мне брендового кошелька, увидела я его у сестры своей. У нас только один бутик такой представлен.
Зарина: Ну, какой уже?
Адель: Armani. Увидела, поехала, смотрю – 40 с хреном тысяч, вроде, и ботинки можно купить хорошие. Не купила. Потом мой кошелек за 10 евро обтерся весь – думаю, надо купить. Поехала. Armani уже 19 тысяч. Обрадовалась скидкам. Иду в обменник – меняю деньги, и думаю: "19 тысяч тенге, на эти деньги дети смогут целый месяц под крышей жить, если я малоимущей семье оплачу аренду". Им целый месяц дом - а мне кошелек Armani в сумке за 5 тысяч тенге – вот крутая! Не пошла. Тут Mega объявляет скидки вместе с Адель Оразалиновой (Адель участвовала в рекламной кампании - V), сумка на билборде у меня в руках за 200 тысяч тенге. Думаю – пойду, куплю все-таки этот кошелек, а нет его уже. Закончились. Я подумала – так и надо жить, и без кошелька не померла, и детям помогла. И все нормально. А бог мне сказал – ни фига. Иди на себя в зеркало посмотри, детка. Какое тебе…
Света: Armani!
Адель: Armani!
Зарина: Так. ОЙВСЕ.
Света: Ойвсе?
Зарина: Я давно хотела сказать это в интервью, но держала для Гани Касымова.
Светлана: А кто эти люди, которые активно вкладываются в благотворительность?
Адель: Это миф, что благотворительностью занимаются богатые люди, я не олигарх, у меня есть…
Зарина: Достаток. Хорошее слово.
Адель: Да, у меня есть достаток, но не от него я отрываю все это. Очень много людей, которые занимаются благотворительностью, у которых самих в кармане вошь на аркане.
Светлана: Я где-то читала, что на улицах больше всего подают те, кто сам не очень богат.
Адель: Я не скажу, что голодные помогают голодным, мне кажется, помогают адекватные люди, просто способные это сделать. Помогают и очень богатые женщины. И наши многодетные мамы, которым волонтеры оказывают помощь. Так эти мамочки приходят и моют любой очередной бомжатник, который мы расчищаем. И делают это просто так.
МОЯ ЖИЗНЬ - ЭТО КИНО
Зарина: Недавно мы читали историю, которая, наконец, подвигла нас на это интервью. Салтанат Мурзалинова-Яковлева писала в Фейсбуке о женщине, Виктории, вы ей помогаете. Ее муж упал на стройке, повредил спину, женщина ходила по улицам, просила милостыню, у них – многодетная семья. Потом вы ее находите, помогаете. И вот Салтанат пишет об этом у себя на страничке, а дальше звенья цепочки добра хватаются одно за другое. Муж Вики, оказывается, умеет вырезать по дереву фигурки. Они хотят не на подаяние жить, и тут Чингиз Шакуров, в комментариях пишет, что готов взять этого мужчину на работу… Так бы снял Бекмамбетов.
Адель: На днях этот мужчина приехал ко мне в офис, он хорошо, всегда опрятно одет, аккуратный. Но чуть поднимет что-то – срывает спину и не может встать вообще. По-хорошему, его надо оперировать. Он приезжает к нам в офис за продуктами, причем, лишнего не хочет брать."Заберите макароны, нам одного пакета хватит, отдадите кому-нибудь".... К слову о Бекмамбетове и чудесах в моей жизни. В это время у меня в офисе находится знаменитый в Казахстане стилист – Татьяна Анизрум вместе с сестрой и детьми. Они привезли помощь. Я тащусь от этого, я постоянно смотрю это кино, понимаешь. Это - действительно кино! Я смотрю на эту картинку: стоит в узком коридоре моего офиса папа многодетный и вот эта Танечка, они ему передают пакеты. Он говорит: «Нет, нам лишнего не надо, нет, постельное есть, одежды у нас полно, вы же нам передавали!» Понимаете, эти люди не продают вещи за бутылку водки. Канцтовары – спасибо, дети в школу ходят – все спасибо, спасибо. "Я готовлюсь, я сейчас готовлюсь, буду вырезать для Чингиза фигурки", - это он мне говорит, радостно.
Зарина: То есть договоренность - это не просто треп в Facebook?
Адель: Да, он сейчас готовится. Причем я не вникала, так как Салта начала эту тему, пусть Салта и продолжает. Она - ответственный человек, так же тащит огромные проекты…
Ну, так вот, этот мужчина говорит: «А вообще вот вы здесь что делаете?» - «Здесь мы телевидение делаем, но в принципе мы волонтеры». Он говорит: «Я же дома сижу, я могу на складе вам помочь, я же ходячий». И Танька это видит и она говорит: «А знаете, у нас малыш кое-что принес и хочет поделиться». Он разбил копилку и в мешочке скомканные купюры. Я даже не знаю, сколько там было – тысяча или большая сумма. Мужчина засмущался, ребенку года четыре, не хочет брать, как, говорит, у детей брать. Я говорю: «Это тоже вам». Он смотрит на ребенка большими глазами. Папа адекватный, понимаете, он не такой: «Дайте, дайте!» Мы стоим, смеемся. У меня есть фотография, она правда плохого качества. Когда они ушли, я осталась одна в офисе, у меня большое окно - и я смотрю в него. Выходят из подъезда двое мужчин (он приехал с другом, потому что не может носить тяжелое – эти сумки с макаронами и сахаром), а с другой стороны идет Танька с двумя детьми и добро расходится в разные стороны. И они его несут дальше! И я это вижу в окне своего офиса. Как этим можно не заниматься? Моя корысть в том, что я каждый день узнаю новые истории, душа людей безгранична.
Светлана: Но есть ведь и другие ее стороны.
Адель: Люди иногда настолько подавлены своими проблемами, что мы начинаем говорить, что все бедные - алкаши, злые, безответственные, жестокие. Все выстаивается в какую-то цепочку этих ярлыков. Иногда у меня на работе бывает такой загруз, что я ору чуть ли не шефу: «Дайте попить», и когда передо мной ставят эту бутылку воды, я даже не говорю спасибо, это ведь грубость, это ведь безответственность, это ведь жестокость. Или я говорю грубо няне: «Да-да, я сейчас приеду». Но это ведь няня, которая сидит с моим ребенком. А потом мы говорим: «Мы привезли там два мешка конфет детям, а они даже спасибо не сказали, накинулись на эти конфеты!» И я вспоминаю, что в каждой ситуации мы все это дерьмо, которое мы видим в чужих, в бедных, плохих, пьющих, наркоманах, безработных, все это дерьмо есть и в нас. Ровно столько же налито. Те же 50%. Просто мы его достаем в определенные моменты жизни. Эти же люди вынуждены его доставать. Они грубые, они пьют, они могут наглеть – давайте, еще привезите нам конфет и так далее. Но картинки, которые я вижу от этих же людей, которые должны быть обижены на весть мир, они другие. Вот он стоит и спрашивает: «А чем это вы тут занимаетесь? Давайте я вам буду помогать». Я в будущем хотела бы открыть свой склад. И я посадила бы там этого мужика. Я находила бы 15 тысяч тенге, он бы приезжал туда два раза в неделю, сортировал бы. Потому что я понимаю, что он реально хочет помогать. И если ему предложить - работать на стоянке охранником или на благотворительном складе, он выберет этот склад.
Зарина: В начале моей работы, мне тяжело давалось посещать так называемые социальные заведения. Когда мы в первый раз поехали в детский дом, то было от себя противно, непонятно почему. Потом дом престарелых, в котором старики умирали. Все эти аулы, когда 300 км от города – и другой мир… Адель, ты - на стыке двух совершенно разных миров. С одной стороны – бомжатники, с другой – светские рауты. Тебе это легко дается? Или это показная легкость? Ты приходишь в онкологию, а после нее не плачешь, не сидишь у фонтана?
Адель: Показушности нет такой, что мне все равно... Дай подумаю. Вот мы часто восклицаем, как детдомовский воспитатель может бить шнурами своих воспитанников? Как? Наверное, приходит какой-то пик…
Я ее не оправдываю. Она работает за 40 тысяч тенге, в жизни она ничего не видела, у нее дома своих двое голодных, которые образование не получат, потому что она мать-одиночка. И ждут они, простите, ворованную кашу из детского дома. И, наверное, приходит отчаяние, когда эта баба ненавидит уже всех. Этих беззащитных детей она стегает шнуром, потому что 10 раз сказала: «Сиди спокойно!», а он не сидит спокойно - там такой генофонд у родителей-алкашей и такая нервная система у ребенка, что ему трудно сидеть спокойно. Ну, она не права, он не прав. Мы все неправы. Наверное, бывает степень отупения.
Зарина: Эмоционального?
Адель: Да. У каждого, кто работает в такой сфере, есть эмоциональная степень отупения. Люди в блокаду жрали друг друга не потому что они были плохими, а потому что это все притуплялось и какие-то внутренние желания, такие как голод, преобладали. Я говорю об ужасных вещах, но это факт. Есть какая-то стадия притупления. Кто-то начинает бить детей. У нас, у волонтеров, в принципе в жизни все хорошо, и вот этого остервенения, слава Богу, нет и никогда не будет. Но есть какой-то предел, знаешь, я не меньше тебя испытываю эмоций, не меньше тебя боюсь, не меньше тебя мне больно, но единственное, что мне не дает мне сказать: «Ох, я не могу на них смотреть, мне больно, мне страшно», это мысль, что я что-то делаю.
Зарина: Я уверена, что тебя это задевает. Я просто тебя спросила, как ты выходишь в мир с другим лицом?
Адель: Не всегда, Зарин. Мы проводили день онкобольного ребенка, он отмечается 15 февраля. Нас поддержали многие казахстанские артисты, рестораны дали фуршет, аниматоры приехали, такой мини-концерт был. Пришли родители и я стою на сцене. Вызвала главного врача произносить речь, она говорит: «Я верю во всех ваших детей. Рак – это не приговор». А это, ты сама понимаешь, что такое…. Мамы плачут, я не стала стесняться и взяла и тоже стала плакать. Мы стояли на сцене все и плакали. Взрослые люди все стоят и ревут. Никто не сдерживается. И это та работа, тот непрофессионализм, но тот тупик, когда ты уже не можешь не плакать. Стояла и плакала с этими мамами, не изображая хорошего настроения, без этих общепринятых «все будет хорошо». После этого концерта я тоже плакала. Поплакала, потом перестала. Я не могу выходить в мир с дурным лицом.
Расскажу одну историю. Перед Новым годом, компания AVON подарила приз на большую сумму, и я на нее заказала комплект подарков, их было сто с лишним. Мне все это привезли ящиками домой, и моя маленькая 7-летняя дочка Джамиля всю ночь это сортировала: шампунь-бальзам, спрей. По пакетам – мужчинам, женщинам, по отделениям. Утром моя подруга Алиса приехала с двумя детьми. Она один из спонсоров моих проектов, такая социально ответственная мама, и ее дети сказали: «Мама, мы поедем, и будем раздавать эти подарки в онкологии». Дети подростки – лет 9-13. Они так воспитаны. Водителем был мой одноклассник, который когда-то перенес лейкоз. Он находится в длительной ремиссии, снят с учета. В школе он уехал от нас, лечился в Германии, присылал свои фото, где он был облысевший, а мы ему присылали свои, и говорили, что все будет хорошо, кое-как он вылечился. И он поехал с нами. Вот машина эльфов, мы приезжаем, и Димка говорит: «Я в онкологию не зайду, я не могу, я же здесь лежал, я не могу, Аделька», я смотрю, он белеет. Понимаю, он действительно не может. И тогда говорю ему твердо: «Дима, я видела, как умирают дети, я сказала себе, что никогда сюда не приду, но я сюда прихожу, пойдем». И мы с ним заходим. Нас встречают онкопсихологи, мы раздаем подарки по отделениям, врачам, благодарим их за работу. Дети тоже бегают, раздают с нами, я их не подпускаю внутрь отделения, но они все это видят. Потом мы все раздали, спускаемся, садимся в машину, Дима выезжает из ворот, останавливает машину. Я смотрю на него – он кладет руки на руль, а на руки – голову и начинает реветь. Естественно, реву я, потому что я знаю труд врачей, я знаю, что происходит с детьми, я знаю, что завтра Новый год, но никакой это ни Новый год, эти нищие мамы не могут даже ничего вкусненького купить. Я знаю, почему плачет Димка, вижу, что сзади плачут двое маленьких детей. Они приняли все через свой эмоциональный блютус. Мы сидим вчетвером, и каждый плачет о своем. Ну, поплакали и я говорю: «Ну, что, поехали, эльфы?» И мы поехали – Дима с бородой как Санта, Алиса с детьми – эльфы, и я, как олень. И все нормально. Конечно, грустно, но если я выйду с этой онкологии и буду говорить: «Девочки, это кошмар», ничего же не станет лучше.
ЗА ТРИ МЕСЯЦА В РЕАНИМАЦИИ У НАС В ОТДЕЛЕНИИ НЕ БЫЛО ОТКАЗНИКОВ
Зарина: Я знаю, ты оказываешься рядом с людьми, когда ты им нужна. Но я также помню, с каким удивлением я узнала из поста на Facebook, что ты находишься уже длительное время в больнице. И ты все это время шутила, что-то писала, а выяснилось, что ты со второй дочкой, которая родилась весом в 900 грамм, в реанимации.
Адель: Я могу поделиться с малознакомыми людьми своими проблемами, могу расплакаться, выйти из себя, показать эмоции, я этого не боюсь. Не боюсь осуждения, если отчитываться, то перед Богом, даже не отцом. Каждый человек выбирает свою роль и так получилось, что я всегда была сильным человеком и вроде, тьфу-тьфу-тьфу, на меня не выпадали сильные испытания, чтобы проверить мою силу. Ты права абсолютно и я не знаю, как так получается, но я чувствую людей, которые находятся в сложных, неоднозначных ситуациях. У меня есть подруга, тоже журналист. Я ей говорила: «давай кофе попьем». Она приходит вся заплаканная: «Аделька, я была беременная, ребенка потеряла. А почему ты мне вдруг позвонила? Мы же три года назад работали». А я не знаю почему, я подумала, что надо срочно с ней увидеться. Мы сидели и долго разговаривали о боге…. А я ей пообещала, что она родит ребенка. (Смеется) Она родила девочку и все хорошо.
Я — обычный человек с грехами и лишним весом, но функция какая-то такая, что Бог тебе дал интуицию и ты появляешься в каких-то местах, где срочно нужна помощь. Много людей мне говорили, что я появилась в самый тяжелый момент их жизни, и я понимаю, что мне выбрана роль сильного человека. А сильные не ноют. Если о том, как я устала, как я одинока, я напишу одному человеку, то, наверное, меня поймут, потому что это откровение, но когда я буду говорить: ребята, три месяца в реанимации и жизнь - говно…
Зарина: Как ты это пережила?
Адель: Тяжело пережила. Сначала не поняла, потому что отключила мозг, потому что мне надо было выхаживать ребенка, а потом я очень долго выходила из этого, но ты не поверишь, кто мне приезжали люди, которых я никогда в жизни не видела. Константин Авершин (ресторатор – V) приехал, помахал мне в окно, говорил: «Я сейчас поеду, и помолюсь за тебя, и все будет хорошо». Мы с ним никогда не виделись, мы с ним сотрудничали по ресторанам и то - по переписке. Все. Потом мы выяснили, что он и отца моего знает.
И близкие люди ко мне приезжали, поддерживали. Мне было достаточно поддержки. На тот момент, когда мне было плохо, было все равно кто что мне скажет. Потому что я сама все это говорила людям. Кто мне, что может объяснить? Я все это уже сама объяснила. Я уже в этих ситуациях была миллион раз: когда кто-то умирал, когда кто-то болел, кому-то было плохо, кто-то был не понят. Я все это пережила благодаря вам, тем людям, рядом с которыми я оказывалась. И мне на тот момент, кроме себя и неба не у кого было просить помощи. И я поняла тогда: плевать, что тебе сейчас плохо, одна цель – дочь. Знаешь, эксперименты: посадите в закрытое пространство разные категории людей и понаблюдайте. И там, в больнице, мы фонд организовали, и лампочки привезли, и обогреватели появились. Там у нас три месяца не было отказников. Всех отказников забрали мамы. Я ходила, беседы проводила. Мы с моей подругой, с которой там лежали, ходили и пугали их: берем своих и тащим к этим мамам: вот посмотри, 900-грамовый, ты, иди к своему здоровому!
Зарина: Серьезно? Вы уговорили женщину, решившую бросить своего ребенка, не делать этого?
Адель: У нас было таких три или четыре. Ой, я там родила от нелюбимого, еще что-то и пишет отказную. Кто к ней приходит? Психолог? Или милиция? Нет. Приходит юрист, который говорит: «Вы мне все там засвидетельствуйте, потому что наш роддом проблем не хочет», она пишет отказную, а их после родов все равно в больнице держат несколько дней, она лежит там, семечки щелкает, в сотке сидит, нормально все. У каждого своя история. Одна девочка детдомовская, встречалась с мальчиком, забеременела, как она выносила, я не знаю. А потом он ее бросил, и она решила ребенка оставить в роддоме – мол, ничего, сама в детдоме выросла. Одна девочка встречалась с мужчиной, который религиозный…
Зарина: Но которому религиозность не помешала встречаться… до победного?
Адель: И когда эта «победа» свершилась, он уехал в Турцию, ее оставил. А она прекрасная, обеспеченная женщина с айфоном – куда ей теперь этого ребенка? Трагедии понимаешь, разные бывают. Еще одна история была – девочка молодая там родила, и боялась сказать родителям. У одной женщины был уже ребенок, она работала на Тастаке, встречалась с таджиком, который продавал орешки. Встречались до последнего. Он обещал на ней жениться. У всех всегда последний аргумент: «Он обещал на мне жениться!» Да господи, можно и не жениться, пусть обещает прокормить твоего ребенка. И вот когда она родила прекрасного мальчишку, он исчез вместе с орешками. И вот она говорит: «Ну, как я его прокормлю? Я мать-одиночка, дочку с подружкой дома оставила. Этого уж сразу здесь оставлю».
Зарина: И тогда ты решила, что пора навести порядок?
Адель: В палате интенсивной терапии лежат наши дети, и мы приходим туда каждые три часа. Переворачиваем, кормим, массаж, меняем катетеры и прочее, но забрать их в палату пока не можем, но там медсестра, которая следит за здоровыми детьми, и там же у нее отказники. Мы приходим, и эти дети орут и орут. А наши дети не кричали, моя - нормально заплакала только в восемь месяцев, там все время мышиный писк, потому что легкие не развернуты. А тут дети хорошо орут, басом. Мы заходим, я уже забыла, как выглядят нормальные дети. Потому что я привыкла к этим – голова с хурму. Я забыла, что ребенка можно взять, дать грудь. Наших детей можно было купать в тарелке для супа. А эти лежат. И ты быстро свою покормишь, погладишь и идешь этих качать. На запах молока они начинают беситься. Раз мой муж смесь привез, два муж смесь привез, подгузники, соски и я думаю – господи, что я вообще делаю, где эти мамаши? Приходим к этим мамашам, у них отделение в другом крыле. Заходим, а там welcome to Майями. Все здоровые, мы же все там кесаренные, перерезанные, у кого трубы удалили, у кого матку. Раненный фронт. Война и мир. Мы идем в этот мир. Заходим, эти красотки лежат. Я помню эту ночнушку в вот таких пятнах до колен от молока, которое высыхает, и ночнушка стоит колом. Я думаю: «Твою мать, мы по грамму молоко выдавливаем, ребенок же не может его сосать, а ты цедишь и цедишь, чтобы не пропало за эти три месяца». А эта лежит. Мы познакомились. Она: «А ты кто такая?». Я ей говорю: «Я кормлю твоего ребенка, содержу его вот уже вторую неделю». Говорю: «Вчера поступил ребенок, он орет все время, мы не спим двое суток. Может, ты пойдешь хотя бы покормишь? У тебя хотя бы молоко есть» - «Ой, нет, он все равно мне не нужен». И в глаза не смотрит. Я: «Ну пойдем, ты все равно здесь пять дней лежишь, хотя один раз покорми». Приходим. Она смотрит на него… И у каждой женщины такое выражение: «Это что, мой ребенок?» Она видит его в кроватке, а он уже умытый, отеки отошли, порозовел, и она смотрит и не верит, что это ее ребенок. Я веду ее на экскурсию, провожу по периметру маленькой палаты, где лежат 10 выживших (это третий этап выхаживания, не реанимация), где дети уже без колпаков лежат, где в принципе их можно взять за ручку, я говорю – вот это наши дети. А они синие, похожи на мартышек, кожи и кости, все исколотые. «Это наши дети, мы их не доносили». - «А они нормальные? Они на животных похожи». - «Это неважно. Это наши дети, мы здесь лежим с ними». И ребенок может за раз принять 0, 5 миллилитров молока, это маленькая капля в шприце. И когда ты 25 миллилитров вливаешь, это уже праздник. И она стоит, слушает, я говорю – иди, корми. Она берет ребенка к груди и начинает плакать. И эти картины повторялись всегда. Орать, выть, звонить, материть мужчин, потом выписка с шариками. А я все думаю, когда ж у меня выписка будет. С шариками… Но потом и меня забрали.
МНЕ НЕ СТЫДНО ЗА ТО, КАКАЯ Я ЖЕНЩИНА
Зарина: Расскажи про свою семью, откуда ты такая, папа я знаю, у тебя спортсмен.
Адель: Папа у меня спортсмен. Сейчас, в свой 31 год, я могу говорить: папа - легендарный спортсмен.
Зарина: Ты никогда об этом не рассказывала.
Адель: Никогда. Я никогда не приглашала его на программы, никогда не писала с ним интервью, и не говорила, чья я дочка. Все думали, что мы либо однофамильцы, либо родственники. Мама у меня филолог по образованию, когда-то она хотела быть журналистом. Проработала какую-то часть жизни на телевидении, но она не была в кадре, она больше занималась административной работой. Она графоманка, писала стихи…
Зарина: Аделя!
Адель: Ладно, извините. По большей части моя мама литератор. Она писала красивые стихи, она очень начитанная. Но потом ушла в бизнес, у нее хорошо было с языками. Что с русским, что с английским. На английском языке, который она знала в совершенстве, построила карьеру. Работала совсем в другой сфере.
Зарина: У вас в семье были больше партнерские отношения?
Зарина: У вас в семье были больше партнерские отношения?
Адель: Отчасти. Мои родители очень умные, но все равно строгие, гулять не пускали. Как любую восточную девушку держали, чтобы я по клубам не шандарохалась или вульгарно не одевалась и не красилась (втихаря, конечно, красилась все равно). И папа насчет парней проводил беседы. До свадьбы ни-ни. Я очень благодарна за это родителям. Это - нормальное воспитание, за которое мне не стыдно. Мне сегодня не стыдно за то, какая я женщина. Мама - очень эмоциональная, она лидер, она больше учила, советовала, переживала. А папа, он - тренер. Он тренировал, дрессировал, дай бог. С папой у меня сложились более дружеские отношения. Я только к 30 годам понял, что он легендарный человек, единственный, кто остался из сборной Советского Союза, единственный казах, продолжил свое дело, два сезона был тренером. О нем всегда говорили, как о человеке, который сделает победу даже из племени юнцов.
Зарина: В какой момент ты, взрослая, состоявшаяся женщина придешь к ним за помощью?
Адель: Я не уходила от них. Родители всю жизнь мне помогали. Это такие удивительные родители, к которым не нужно приходить за помощью. Они все держат под таким душевным контролем, что если мама видит, что я зашиваюсь где-то на работе, она забирает детей. Если папа видит, что мотаюсь по городу, он звонит: «Сейчас пришлю водителя, скажи, что надо делать». Какое-то чутье у них есть. Нельзя сказать, что мы зависим друг от друга, мы можем не видеться, не езжу к ним постоянно. Но эта поддержка ощущается. Я - абсолютно счастливый человек. Во мне нет ни грамма сожаления о том, как сложилась моя жизнь. Просто у меня все время обостренное чувство долга. И оно иногда распыляется на других людей. Просто оно есть, ты же не выбираешь… Я считаю, что придет время, в которое мне надо быть максимально собранной, когда весь этот долг нужно будет отдать родителям и детям внушить, что они должны своим родителям того же. У меня еще есть младший брат, мы все время мутузили друг друга. Каждый построил свою семью и в последние годы, когда он стал отцом, он тоже стал таким близким, удивительно. Наверное, тоже награда Бога. Когда хочешь с кем-то посоветоваться, когда нужен мужской совет. И он мне такие мудрые вещи говорит, что я думаю: "Боже, и это ты, за которого я уроки делала!"
Светлана: Спасибо за интервью.
Зарина: Мы тебе всего хорошего желаем и кошелек Armani после этого интервью, тебе, думаю, обязательно подарят.