Нари Шелекпаев, историк: «Города являются одновременно и местом конфликтов, и местом пересборки смыслов»

Путь к занятиям историей

В юности я не собирался быть историком. Сейчас я периодически задаю себе вопросы о своей дисциплинарной идентичности. Думаю, я, в первую очередь, исследователь (researcher), во вторую — академический человек (scholar). Когда занимаешься наукой, ты исходишь, прежде всего, из исследовательских вопросов и из проблематики, над которыми работаешь в данный момент или в целом. Затем ты думаешь о методах и о дизайне исследования — как провести его и ответить на интересующие тебя вопросы. Наиболее часто мои вопросы приводят меня в архивы, но бывает и так, что я работаю с людьми, провожу интервью разной степени глубины или наблюдаю за какой-то средой или сообществом изнутри или извне. С тематической точки зрения, я изучаю развитие городов и урбанизацию в сравнительной и транснациональной перспективах; кроме того, я изучаю историю советского и постсоветского Казахстана.

Мое образование эклектично. В 2006 я уехал в Китай: сначала в Пекин, где изучал китайский язык в течение года, а потом в Тяньцзинь, где обучался в Университете Нанкай. Нанкай известен своей Школой политики и государственного управления им. Чжоу Эньлая (премьер-министра Китая эпохи Мао). Я хотел учиться именно в этой школе и поступил на бакалавриат по политическим наукам с преподаванием на китайском языке. В 2011 году я поступил в Высшую Школу Социальных Наук (EHESS) в Париже, в магистратуру с зонтичной программой в сфере социальных наук. В École не было разбивки по дисциплинам — все могли ходить на исследовательские семинары ко всем. Выпускники получают диплом в области социальных наук, а не отдельно взятой дисциплины. В плане структуры, большое и плодотворное научное сообщество организовано не на уровне факультетов, а внутри 3-4 десятков научных центров и лабораторий.

В магистратуре я заинтересовался Астаной как исследователь. Я продолжаю называть этот город Астана — считайте это моей позицией, если угодно. Через изучение этого города у меня сформировался интерес к истории городов (urban history). Степень PhD я получил уже в Канаде, в Монреальском Университете. С будущей научным руководителем я познакомился в Праге, на конгрессе Европейской ассоциации по изучению истории городов (EAUH) в 2012 году. Она случайно оказалась на презентации моего доклада и позже связалась со мной, предложив работать над докторской под ее руководством.

Астана как предмет научного интереса

Перенос столицы из Алматы в Астану и кристаллизация Астаны как столицы происходили на моих глазах. Я постоянно про это читал, а в 1998 году даже посетил международную инаугурацию новой столицы. Сначала я воспринимал события, связанные с Астаной, как обыватель, но затем стал задумываться над ними как исследовать. Перенос столицы был политическим событием или частью политического процесса, которые сильно повлияли на демографию, потребление, логистику, градостроительство, вплоть до геополитической динамики (не люблю слово «геополитика», но иногда приходится его использовать) постсоветского Казахстана. У меня появилось желание поработать с этими вводными серьезнее, на исследовательском уровне.

С исследовательской точки зрения 10-15 лет назад Астана изучалась поверхностно, хотя у местных ученых было несомненное преимущество ввиду того, что они могли наблюдать все изменения на месте и анализировать происходящее с городом в большем временном отрезке. Сегодня существуют работы культурологов, антропологов, географов, политологов, социологов, которые исследовали Астану и внесли вклад в изучение этого города. Среди них несколько коллег, которые за эти годы стали друзьями, — Кульшат Медеуова, Алима Бисенова, Адриан Фов. Моя область — это городская история в сравнительной перспективе, то есть я изучаю Астану в «длинной» исторической перспективе. Помимо этого, я изучаю Астану именно как столицу и пытаюсь понять, каковы ее особенности как столичного города (в ряду других столичных городов) с точки зрения функционала, репрезентаций, муниципального и государственного управления и так далее.

В 2016 году я прочитал доклад в Принстонском университете под названием «Астана как имперский проект?». В 2018 году переработанная версия этого доклада вышла в академическом журнале Ab Imperio. И доклад, и статья были интеллектуальными провокациями и вызвали много вопросов, критики, но и энтузиазма. На момент нашего разговора в историографии существует несколько подходов к изучению советского периода в истории Казахстана. Существуют, в частности, споры о том, насколько советский проект был имперским (то есть наследовал практики управления Российской империи) и был ли он имперским в принципе. Ряд ученых считает, что советский режим кристаллизовался в результате слома предыдущей системы управления в 1920-х (и частично в 1930-х) и преемственности с дореволюционным режимом либо не было, либо она была минимальной. Но есть и другая группа историков, которые утверждают, что, с точки зрения идеологии, отношения к перифериям, и администрирования инаковости, между имперским и советским режимами было больше сходств, чем различий.

Советская Центральная Азия стала местом для реализации масштабных политических, экономических и инфраструктурных проектов, таких, как коренизация, Турксиб, насильственный перевод кочевников на оседлость, Целина, хлопководство, Байконур, ядерный полигон и другие. Если говорить об этих проектах с позиции политической истории, то можно говорить как минимум о зависимости народов Центральной Азии от решений, принимавшихся руководством Советского Союза. С точки зрения экономической истории, во многих случаях речь идет о колонизации в прямом смысле. В экономическом смысле, колония — это такая сырьевая или инфраструктурная база, где ты что-то добываешь или производишь, потом вывозишь это, перерабатываешь, формируешь добавленную стоимость и перепродаешь за рубеж или в ту же самую колонию. Или же ты используешь колонию как пустынную территорию (wasteland) — которой она может и не являться — строя на ней полигон или приводя к деградации целое море. Как правило, колониям достаются самые токсичные или самые малопривлекательные производства. Так вот, в Казахстане в 20-м веке движение столиц удивительным образом совпадало с развитием больших модернизационных проектов, инициированных руководством СССР. В своей статье я пытался проследить эту связь и сделать выводы о взаимопроникновении экономики и политики, а также о том, как перенос и строительство столиц в колониальном (или полуколониальном) контексте в принципе связаны с иерархией между метрополией и колонией, для которой они создавались.

Об исследованиях городов

Занимаясь Астаной, я начал интересоваться эволюцией и трансформацией столичных городов в периоды активных политических изменений. Помимо Астаны, в своей докторской диссертации я также исследовал кейсы Бразилии и Оттавы. В частности, я изучал то, как меняется городской пейзаж в столицах в результате смены политического режима, например, после обретения независимости бывшими колониями.

В целом существует множество подходов к исследованиям городов. Их можно изучать изнутри, с муниципальной точки зрения, например, отслеживая и анализируя изменения в ландшафте, архитектуре, или культурном наследии, поскольку 90% культурного наследия сосредоточено в городах. Можно сосредоточиться на горожанах, изучать миграцию, интерпретировать её динамику, обращая внимание на структуру и качество урбанизации. Такая работа важна для муниципалитетов, которые занимаются расчетами и планированием городов и инфраструктуры. Ведь город — это чрезвычайно сложный организм: когда все идет хорошо, мы живем и не задумываемся о том, как он работает. Но представьте, если перестанут убирать мусор или подавать воду. Для того, чтобы города продолжали работать бесперебойно, нужно изучать то, как они изменяются. Наконец, можно изучать город как среду обитания людей и задавать вопросы о том, кому принадлежит то или иное пространство, насколько инклюзивной является та или иная среда и так далее. Такие вопросы нередко предполагают политическую повестку, но они тоже очень важны.

А также способы, символы и места коммуникации, используемые сторонами. Акторы, которые включены в диалог (если таковой вообще имеет место), и те, кто исключен из него. Точки напряжения и кризисы. Историки — и в этом состоит их преимущество — наблюдают за этими процессами в длинной динамике. Они фиксируют разрывы и преемственности, и анализируют то, как города меняются вследствие новых вызовов, таких как, например, глобализация, (де)индустриализация, демографические переходы, (нео)либеральные тренды в экономике и так далее.

В целом, если отталкиваться от формальных определений, то город — это пространство компактного проживания людей, с более или менее развитой инфраструктурой, чьё население не занято сельским хозяйством. При этом, в содержательном смысле, город — это не столько территория проживания абстрактных индивидуумов, сколько место, где пространства конструируются людьми в результате совместных действий. Именно поэтому город является одновременно и местом конфликтов, и местом пересборки смыслов. Классический пример: автомобилисты и люди «без колес». Первые предпочли бы город без светофоров, вторые — без машин. Или, скажем, вопрос благоустройства территорий. Многие люди хотят жить в ухоженных дворах и готовы платить за это деньги. Но часть людей не согласна платить за благоустройство, не воспринимая его ни как общественное благо, ни как услугу. Не существует идеального способа решить эту проблему — но существует опыт других городов, где с подобными проблемами уже сталкивались в прошлом. Историки, изучающие города, знают об этом опыте из архивов и вторичных источников и могут помочь урбанистам и муниципалитетам при решении конкретных задач.

Естественно, не все проблемы, связанные с городами, являются теоретическими — осмысление их, однако, предполагает рефлексию и некоторый теоретический багаж. Караганда, мой родной город, находится в удручающем состоянии и уже много лет — по крайней мере с конца 2000-х — ситуация изменяется к худшему. Проблемой является не только измельчение и хаотичная застройка отлично прорисованных — хоть и неидеально застроенных ранее — территорий, но и общий распад некогда целостного городского пространства на фрагменты и зоны, которые не только утратили эстетический смысл, но несостоятельны функционально, либо превращаются в замусоренные руины. Очевидно, проблема карагандинского урбанизма произрастает как из структурных проблем Караганды, как города, переживающего деиндустриализацию, так и из проблем местного самоуправления в Казахстане в целом — пока акимы городов и областей не будут избираться самими жителями, они не будут чувствовать себя подотчетными этим жителям и стремиться услышать их запросы. Но это не означает, что местным людям следует сидеть сложа руки, а местному руководству исключительно ловить сигналы с Севера. Первым следует понимать, что никто, кроме них самих, не обеспечит себе и не защитит свое право на комфортный город. Вторым — что застройщики приходят и уходят, а люди остаются.

На какие труды я ориентируюсь в своей работе? Есть ряд классических авторов, чтение которых помогает сформировать представление о городской истории (urban history) как об отдельной дисциплине. Это Льюис Мамфорд (Lewis Mumford), Питер Холл (Peter Hall), Леонардо Беневоло (Leonardo Benevolo), Чарльз Тилли (Charles Tilly). Это хорошее базовое чтение, но эти авторы с одной стороны устарели, с другой — слишком европоцентричны. В то же время есть множество статей и книг, которые посвящены либо отдельным городам, либо отдельным проблематикам на стыке городской, социальной и политической истории. Последние являются источником информации и помогают определиться с методологией и сконструировать определенную исследовательскую оптику. То есть — понять в чем состоит разница между изучением истории на, скажем, национальном уровне и на городском, где совсем другие вызовы и методология. Не стоит забывать и о том, что города — это вместилища и отчасти продукты архитектурных и планировочных проектов и решений. Существует богатый пласт литературы и об этих аспектах тоже. В своем семинаре по городской истории я предлагаю студентам читать и обсуждать тексты Джона Рёскина, Ле Корбюзье, а также архитекторов-постмодернистов.

Про работу в Европейском университете в Санкт-Петербурге

После написания докторской диссертации я вернулся в Париж, теперь уже в Высшую Школу Политических Наук (Sciences Po), куда меня пригласили на позицию постдока, рассчитанную на 2 года. В итоге я не проработал в Париже и года, потому что выиграл профессуру в Европейском Университете в Санкт-Петербурге в июне 2019 года. Весной 2019 года я участвовал в нескольких конкурсах на профессорские позиции. Все они проходят примерно одинаковым образом. Сначала изучаются все поступившие заявки и составляется лонглист из 10-12 наиболее перспективных кандидатов. Затем всех или какую-то часть людей из этого списка интервьюируют онлайн. В финале двух-трех человек приглашают прочесть лекцию и пообщаться с будущими коллегами вживую. По результатам этой встречи факультетом принимается окончательное решение о найме, которое согласовывается с руководством университета. В итоге я получил два предложения о работе.

Я принял приглашение Европейского университета по двум причинам. Во-первых, это очень хороший университет с заслуженной репутацией. В нем работают исследователи, которые учились в ведущих мировых университетах и публикуются в репутационных журналах и издательствах. Мой факультет, например, только что нанял аспирантку из Гарварда, а бывшая коллега сейчас работает в Принстоне. Во-вторых, у меня очень хорошие условия для работы, в частности, совсем небольшая преподавательская нагрузка. Я веду 2 семинара в неделю и в целом работаю в свое удовольствие. Трое аспирантов и магистрантов, которые пишут свои диссертации под моим руководством, радуют. У меня есть достаточно времени, чтобы уделять внимание им и их проектам. К тому же, я штатный ассоциированный профессор, а это привилегированная позиция: у меня есть хорошая страховка, отпускные, доступ к внутренним грантам для исследований и т.д. К сожалению, большинство рабочих мест в современной академии не предусматривает таких социальных гарантий. В Казахстан я не приехал работать потому, что на момент поиска работы здесь не было вакансий, которые бы меня устраивали. У меня никогда не было принципиальной позиции, что я не хочу или отказываюсь работать в Казахстане.

В целом я выполняю три основные роли: преподавателя, исследователя, и научного руководителя. Между ними нет конфликта. Как исследователь, я преследую две цели. Во-первых, я стремлюсь публиковать результаты своей работы в репутационных изданиях, имеющих большую аудиторию. Публикация статей в рецензируемом издании — это всегда акт легитимации интеллектуального труда и подтверждение твоего статуса как исследователя. Во-вторых, я хочу, чтобы мои тексты читало как можно большее количество людей. С этим есть две проблемы. Во-первых, язык. В силу гегемонии англоязычных изданий, как и большинство коллег, я стараюсь публиковаться на английском языке. Но это приводит к тому, что статьи оказываются доступны только тем исследователям, которые владеют этим языком. Другая проблема это paywall, необходимость платить за доступ к статьям или базам данных — большинство научных статей сейчас не находится в открытом доступе. Это проблема, впрочем, решаема. Я выкладываю почти все свои статьи на портал academia.edu и периодически выступаю или пишу научно-популярные тексты, где излагаю результаты своих работ.

На данный момент мои статьи уже опубликованы или приняты к публикации в ведущих журналах по советским и евразийским исследованиям (Ab Imperio, Europe-Asia Studies, Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History, Russian Review, Slavic Review, Новое Литературное Обозрение). У меня также есть статьи в ведущих журналах, связанных с городскими исследованиями (Planning Perspectives и Urban History). На данный момент в работе находятся 4 книги: в двух я выступаю в роли редактора, две пишу самостоятельно.

Когда младшие коллеги задают мне вопросы о количестве публикаций и о публикационной стратегии в целом, я обычно отвечаю, что каждый кейс индивидуален. Я сейчас говорю только о гуманитариях. У меня есть статьи, на которые ушло по 3-4 года работы. Есть статья, над которой я работал 2 года и которую до сих пор не решаюсь доделать из-за разгромной рецензии, которая пришла из журнала. В целом, вполне респектабельный стандарт, по моему мнению, это 1-2 статьи в год в серьезных журналах (только WoS или Scopus, и только первый и второй квартили). Но бывает и так, что автор работает над статьей в течение 5-6 лет, и она действительно создает новую парадигму. Не нужно стремиться публиковаться много: важно не количество, а качество. Но не публиковаться совсем тоже нельзя — принцип publish or perish никто не отменял.

О состоянии исторической науки в Казахстане

Она меняется. В Казахстане появляются новые люди, в том числе из-за рубежа. Ряд коллег работает за рубежом. Но большинство историков по-прежнему работает в своем кругу. Отчасти это происходит потому, что в большинстве стран история — центростремительная область знания, которая мыслится в парадигме национального государства. Это не есть плохо само по себе, но в идеале современный ученый должен стремиться выйти из зоны комфорта своего сообщества, общаться с другими учеными и, таким образом, стать частью глобальной системы производства знания.

Это может звучать разочаровывающе, но казахстанским ученым не стоит претендовать на то, чтобы создавать свою уникальную систему знаний. Вероятно, стоит меньше изобретать, больше смотреть по сторонам и максимально эффективно использовать ту базу или те преимущества, которые уже имеются. Вопрос создания собственной системы знания соприкасается с темой одной из моих недавних статей в российском журнале «Социологическое обозрение». С коллегой Аминат Чокобаевой, которая сейчас работает в Австралии, мы разбираем статью географа Мартина Мюллера «Разыскивая Глобальный Восток: мышление между Севером и Югом». Нам показалось, что Мюллер предлагает нео-ориенталистский проект (создания неевропейского подхода к производству знания − V), который не отличается новизной.

Что сейчас нужно историкам? Им нужны материалы. Архивы у нас есть, и они открыты. С чем в Казахстане все еще сложно, так это с научной инфраструктурой — с доступом к базам данных, к книгам и т. д. Однако мы находимся уже не в 1990-х годах, и даже не в 2000-х. Сейчас есть масса неформальных возможностей, коллеги разбросаны по всему миру, каждый из нас зарегистрирован в соцсетях. При желании через эти каналы можно найти все что угодно. А дальше — вопрос методологии и того, кто будет учить новых специалистов. Однозначно нужны те, кто поможет поставить критическое мышление, научить формулировать исследовательские вопросы, разрабатывать проблематику, периодически читать тексты и указывать на недочеты. Вот с этим я не знаю, насколько хорошо обстоят дела. У меня есть ощущение, что не очень хорошо.

Но, опять же, я и ряд коллег за пределами Казахстана набирают к себе магистрантов и аспирантов. Даже если не получается никуда поехать, можно найти нужных специалистов и попросить их помочь в той или иной форме. Я, например, сижу в диссертационных комитетах не только своего университета, но и нескольких других. Научное сообщество не закрытое, мы помогаем друг другу: пишем рецензии, встречаемся на научных мероприятиях, собираемся в менее формальной обстановке. Если чего-то не хватает — нужно ездить на конференции, рассказывать о своих проблемах. Мне кажется, что если у людей есть желание и они знают свои пробелы, их можно решить.

Это происходит во всех странах, и Казахстан здесь не выбивается из общей картины. С другой стороны, нужно воспитывать в школьниках критическое мышление. Нельзя слепо доверять нарративам, которые выдаются школьными учебниками за объективную и единственную форму истории. Просто потому, что такой формы истории не существует. Понятно, что далек тот день, когда учебники будут писаться с позиции глобальной или транснациональной истории, — эти два направления, проблематизирующие национальные рамки и нарративы, на сегодняшний день являются наиболее многообещающими в исторической науке. Но можно начать хотя бы с того, чтобы воспринимать историю не как дисциплину про даты, имена и персонажей, причем в основном мужчин. Даты и имена — это вообще не история! Но именно они до сих и составляет суть истории для многих людей, с которыми я обсуждаю их впечатления от изучения истории в школе.

В результате мы получаем вульгарное, либо инструментальное отношение к прошлому, непроговоренные травмы, незакрытые гештальты, поспешные суждения. Но гордиев узел не всегда стоит перерубать — часто его нужно долго и терпеливо развязывать. Именно это занятие и формирует в человеке рефлексию и критическую дистанцию, необходимые для навигации как в аналоговом прошлом, так и в цифровом настоящем, где обилие информации создает новые вызовы. Поскольку основа нашего ремесла — проверка информации и осмотрительное отношение к ее источникам — это, по сути, элементарная гигиена, которая позволяет не стать жертвой манипуляций или промывки мозгов.

Данная публикация стала возможной благодаря помощи американского народа, оказанной через Агентство США по международному развитию (USAID) в период с 05.03.2021 по 04.07.2021, и был подготовлен в рамках «Центральноазиатской программы MediaCAMP», реализуемой Internews при финансовой поддержке USAID. Проект «Gylym Faces» несёт ответственность за её содержание, которое не обязательно отражает позицию USAID, Правительства США или Internews.