---

2 июля 1937 года

Уехали из Оренбурга в Алма-Ата в 2 часа дня, приблизительно.

Я начал читать Стендаля. Милан, Болонья, Флоренция, Рим.

Хорошее пиво в Вагоне Ресторане.

Вторые сутки в дороге. Пиво согрелось. Лёд растаял. Испортилось.

---

5 июля

Третьи сутки в дороге.

Часа в 3 дня приехал в Алма-Ата. С Алма-Ата первой сели на грузовик. Нанял Кирхнер.

У меня в комнате темно. Окно занавешено. Мезенцев занимался фото. Ночью с Ненашевым (Анатолием, театральным художником - V)) и Ваней (Власовым - V) смотрел в кино Летающего маляра (предположительно имеется ввиду фильм «Крылатый маляр»).

---

6 июля

Утром сходил в Баню. Потом ходил по магазинам. Купил Микеланджело «Архитектор» и «Мысли мастеров искусства. Шарден – Курбе».

Купил рулон бумажной кальки за 4 рубля 24 копейки. Читал. Нашел большое сходство между собой и Гогартом (Уильямом, британским художником - V) по части ядовитой насмешливости. Ночью у меня долго сидел Ненашев. Показал ему оренбургские этюды.

---

9 июля

Написал этюд в парке за Алма-Атинкой. Вид на горы. Вечером во дворе. Из окна своей комнаты написал ещё этюд с телеги с бочкой. Посылали за пивом мальчика. У нас разобрали на ремонт кухню.

---

12 июля

Сейчас пойду на этюд в парк – кажется в ближний. Только что встал. У нас всё ещё не готова кухня. И дома нечего пить. Приходится ходить по киоскам и пить сладкую противную воду. В крайкомовской столовой есть хорошенькие официантки. Внешность у столовки исключительная.

Такой нет в Оренбурге. Большая, два зала, веранда, киоск с газетами и журналами, биллиардная, уборная, сад, цветники и в них навесы для столов. Один посетитель говорил, если бы такая столовая была в Москве. Перед глазами горный хребет с снежными вершинами.

Написал в дальнем парке этюд. Горы сквозь стволы деревьев. Передний план очень тёмный. Небывалый для меня. Мальчишки когда смотрели, говорили: Мирово!. Мне не нравится. Очень банально. Зарядил ящик вчерашним вечерним этюдом.

В Парке Федерации (ныне Парк имени 28 Панфиловцев - V) было очень жарко, а скамеечки в тени против ёлок были заняты. Я прошёл мимо и ничего не выбрал для этюда.

У нас всё еще не сделали кухню и я страдаю от отсутствия кипятка. Не могу побриться.

Принципиально избегаю парикмахерских. Эта их теперешняя подлая манера щипаться, чтобы кровь приливала к коже. Назло парикмахерам буду бриться дома. Заходил в парк в Музей на обратном пути с этюда. Теляковского (вероятно, Всеволода – художника - V) нет, выходной день. Вчера был общегородской выходной. Я сидел на самом людном месте.

В парке за Алма-Атинкой написал сосны. Долго не мог выбрать себе места. Где интересно – характерно для парка – Солнце печёт. Ко мне подошла простая женщина. Она тоже писала сосны недалеко от меня. Самоучка. Она сказала, что ей только что предлагали купить два кило масляных белил по 30 рублей за комплект. Я записал её адрес. Спросить дворника – мужа её.

Вечером после столовки я ходил дописывать этюд, начатый 11-го вечером.

Лосева мне сказала утром, чтобы я подал докладную Хитаровой 16-го о том, что я вернулся из отпуска. В Театре (имеется ввиду театр оперы и балеты имени Абая, где до пенсии работал Калмыков - V) побелка. Барвинский разговаривал с кем-то незнакомым мне. Может быть художник? Или режиссер?

Вечером Ненашев у крыльца с походной сумкой. Отправляется на Эмбу с художником из газеты. Трудно было достать билеты. Через Госплан они достали бумаги. Сумку он купил в Динамо за 26 рублей.

---

14 июля

Вчера дождик меня прогнал вечером. Но я кое-как домазал этюд. Дома кое-что перекрасил в нём. И сегодня утром сделал светлее небо и горы. Потом я отрезал бумагу большого размера и прикрепил к середине один из алма-атинских этюдов. И набросал карандашом декоративную рамку по принципу своего декоративного стиля. Придумал такую обложку для писанины: учение о пространственных сетках и решетках. В сущности, всё что у нас перед глазами – это особая пространственная сетка или решетка – пространственная напряженность того или иного рода. Так связываются этюды и все мои беспредметные и предметные композиции в стиле «монстр». Если дать крупный размер моим композициям в рамках – это будет абсолютно ново и будет иметь успех и нравиться всем. Тут и природа, и модные костюмы, и какая-то инженерия, и архитектура, и ювелирная, мозаичная ковровость.

Собираюсь всё же и сейчас пойти на этюд. Пить хочется. У меня желудок не в порядке от этого отсутствия кипяченой воды. Вечером негде напиться. Это какой-то кошмар. Позавчера прочел в столовке «Известие в последнюю минуту». Вылет Громова (вероятно, Александра, советского художника - V) в Америку через Северный полюс из Москвы в три часа утра. Хотя моей работы никто не видит и не публикует, я думаю, что и я со своей стороны не отстаю от века. Напряженная работа идет чередом во всех концах, и у меня в том числе. 14-го – то есть сегодня, Чкалов (Валерий, пилот совершивший первый беспосадочный перелёт из Москвы в Ванкувер - V) уезжает на пароходе из Америки в Европу. Я начал рамку. Авиаторы и художники – все соревнуются. Одни лавры пожинают. Другие собираются пожать. Теперь уже не делают заблаговременных аншлагов о вылете – как это было когда-то с Леваневским (Сигизмундом, советским лётчиком - V). Пишут - «пост-факто». Я понимаю, что моя лабораторная работа – неопубликованная пока – это тот же метод. Когда я сведу все концы с концами и доведу свою работу до общеубедительного итога, тогда-то и настанет время для опубликования её. Если я и позволяю себе хвалиться сверх всякой меры то ведь только в своих писаниях, которые я никому пока не показываю. Работа слишком велика и трудна. Помощи со стороны нет. Заслуги мои окажутся велики, если я достигну того, чего хочу.

В Саду Федерации купил газеты. Подробности о полете Громова. Оказывается, он и художник--скульптор. Шура спрашивала меня об Оренбурге. Я сказал, что он изменился во многом к лучшему, вырос. У Теляковского на крыльце музея. Он сказал мне, что сообщит через Хитарову когда мне у него будет работа. Я решил поехать в горы. По глупости хотел сесть около улицы Калинина. Встретил архитектора Антонова, он дал мне свой адрес. Обещал показать какое-то особенное панорамное место в стиле американских пейзажей. Я пропустил мимо себя два полных автобуса, ни один не остановился. Зашел в театр справиться где начальные стоянки ниже. Оказывается Винер – художественный руководитель – приехал, но Теляковский с ним еще не виделся. Теляковский жаловался на то почему, мол, Ненашев делает в год по одной постановке, а его нагружают до отказа. От поездки в горы я отказался на сегодня и пошел к себе. Дома обводил краской зигзаги рисунка на рамке. Вчера я читал много о композиции Микеланджело в капелле Медичей. Хотел умыться – нет воды. Пошел обедать. Вышел во двор – приехала бочка с водой. Я умылся. Сговорился с Ваней Власовым пойти в оперетту вечером.

Оказывается сегодня премьера. Мест свободных нет. Больше чем рубль за контромарку я не намерен был платить. Ваня говорил с контролёршей о какой-то квартире, а я пошёл к углу гастронома на Фурмановой. Выпил два холодных стакана ситро. Прошел до кино Ала - Тау, потом к себе. В гастрономе на углу Калининой купил две французских булки и 100 грамм сыра. Сейчас хочется пить. Прочёл отрывки из Поля Валери.

Быть может идея такова, думал я, взглянув на свой этюд, окруженный сегодняшними боковыми разводами: исходя из истины, что виды улиц Алма-Ата исключительно однообразны, я не буду долго работать над каждым отдельным этюдом. Свои изменения линий, красок и манеры я буду производить последовательно на очередных листах. Коллекция этюдов нужна для контроля и во-вторых для решительного итога – какой-нибудь новой идеи.

В сущности, во мне нет желания писать для выставки. Меня не тянет к тому чтобы свои вещи обязательно показывать. Мне приятно их держать взаперти. В горы кажется лучше совсем не ездить. Слишком много аварий.

---

16 июля

Вечернюю купил вечером. Краткое, исключительно сухое сообщение о благополучном исходе перелёта через Северный полюс Громова. Не умеет делать сенсации этот теперешний зам. редакции здешней Вечерней газеты. Что-то прочту в сегодняшней Казахстанской Правде? В вечерней об этом напечатали как о рядовом событии. Ни одного отзыва яркого. Пусто как-то. Только официальное поздравление правительства. Ни одного заграничного отклика. Впечатление какого-то бойкота в общественном настроении. Или замредактора - вредитель, или глуповат, или что-то еще здесь есть. Статья Ромницкого – это еще не отклик масс. А сотни строк посвящаются каким-то абсолютно неинтересным частным мелочам о каком-то злостном хулигане, о Золотистой какой-то щурке и тому подобном. И при этом почему такое запоздание? Перелет окончен 14 июля, а сообщение об этом только 15-го вечером? Здесь что-то очень подозрительное.

Ночью (вчера) я просматривал изданные черновики Достоевского.

Сегодня подам заявление Хитаровой о возвращении из отпуска. Здесь я написал 7 этюдов (восьмой – натюрморт – я разорвал вчера днём) и 11 оренбургских. Итого за один месяц 18 этюдов плюс устройство ящика, переезд из Оренбурга в Алма-Ата, покупка красок и тому подобное. И плюс начало рамы. Из этого видно, что при нормальной работе, без отрывов легко можно сделать 25-30 этюдов в месяц. Обрамление – труднее – кропотливее, чем сам этюд. Но ковровая получилась неплохая и оригинальная.

Я купил вчера ещё один рулон бумажной кальки - за 3 рубля 85 копеек. «Почему надбавили», - спросил я. «А это первый сорт», - ответил продавец. «То был второй».

Ночью под утро мне снилось какое-то внедрение вражеских армий в нашу СССР. Какое-то внезапное без объявления войны открытие военных действий. Вероятно, это в духе времени. Снится не одному мне. Конечно, это меня очень касается. Я очень заинтересован в том чтобы войны подольше не было. Если начнется, то все мои планы с композициями полетят в тар-тартарары. А мне нужно очень много времени чтобы выполнить свои наметки. А времени мало – постоянное отвлечение оперой, декорациями. А надо изрисовать и исписать три рулона бумаги на первый только случай. Неудивительно, что я беспокоюсь - даже во сне.

Мне хочется также сделать серию эскизов к разным операм – так же масляные краски на бумажной кальке. Это очень портативно и удобно.

Я отдал заявление о возвращении из отпуска Хитаровой. Она сказала, что проведет это приказом.

Когда я вышел на улицу, за мною кто-то спросил знаю ли я Соснина. Конечно, да. И спросил в свою очередь, нет ли у них белил. Молодой человек (очевидно из маляров) сказал, что есть. Он обещал через день принести их к Соснину - 2 кило по 12 рублей.

Потом я ходил и сидел в парке за Алма-Атинкой, читал книгу «Архитектурное Творчество Микеланджело». Я её почти всю прочёл - уже. По случаю возвращения из отпуска я приоделся в свои широкие брюки и поэтому не взял этюдника с красками, чтобы не испачкать. На обратном пути заглянул в кинотеатр. Книг новых еще нет. В магазине культтоваров - эта кассирша с выпуклыми глазами, которая мне очень нравится.

Я купил двадцать перьев. Три тонких ручки и 5 карандашей – все за 1 рубль 30 копеек. Дешёвка!

Дома совершенно нагишом лежал на кровати и читал том «Истории Архитектуры» про Виллу Адриана и Термы Каракаллы, Диоклетиана и про Арки Тита и Септимия Севера. Мне надо гнать и гнать свои ковровые рамки и композиции, и свои архитектурные композиции. Мой проект Дворец Пространства и Времени – это современные Термы, а Парк Леонардо да Винчи – это нечто вроде усовершенствованной Виллы Адриана.

Купил на Торговой две Казахстанские правды за 15 и 16 число. Подробности о перелете Громова. Но мало, мало. Меньше, чем о перелете Чкалова. А зря. Оказывается, Юмашев (Андрей, советский лётчик-испытатель - V) увлекался живописью в молодости. Если-бы Громов и Юмашев могли познакомиться с моими рукописями, рисунками и планами, они бы меня поняли. У меня жажда грандиозного .

И я старше их. Старше Громова года на три, так кажется. Ошибся. Какое – посмотрел в газету – 1916 году ему было только семнадцать лет. А мне в это время уже было 24-25 лет. Старше на 8 лет! А меня всё еще никто в сущности не знает. За это время авиация сделала гигантские успехи. А живопись? Не такие заметные.

Трудно представить более неблагоприятное занятие, чем эта живопись. А между тем у нее такие возможности. Исключительные. Невероятные. Всё будущее Архитектуры и вообще весь внешний вид будущей жизни уходит корнями в живопись, в рисунок. Так я работаю над будущим. Я предугадываю методы и границы, в которых отольются будущие его формы.

Я всё ещё не был в Оперетте. Вчера вечером, когда я возвращался к себе (с газетами) из гастронома. Я встретил Ваню, он шёл в оперетту. Какая разница между Стендалем и мною! Он в Италии со всеми разговаривал, узнавал подноготную тысячи лиц. А я ни с кем почти не говорю и ничего ни о ком не знаю. Он недаром был чем-то вроде дипломата. У него величайшие шпионские способности. Но всё же у него несколько жалкая роль: он ходит по гостям, говорит приятные вещи и восхищается непомерно всем итальянским, а к нему очевидно никто не заглядывает, к нему домой никого не тянет. В сущности, он был бездомным человеком, как и я.

Я начал генеральную перетасовку в своих четырех ящиках. Все пересмотрел до дна. И разложил по группам. В самый длинный ящик положил книги, журналы по архитектуре, театру и искусству и трубки своих холстов. В квадратный старый ящик положил черновики. многие подсобные рисунки для композиции по своему методу. Теперь когда у меня есть бумажная калька в количестве трех рулонов, я могу делать все фокусы, которые необходимы для составления ковров, фасадов и т.п.

В один из малых длинных положил белье и одежду. В другой из малых длинных – то, что имеет из моих работ, альбомов и тетрадей наиболее парадный и портативный вид. И оперные черновики. И у меня в комнате было всё дыбом когда постучал в дверь казакон, передал записку от Хитаровой.

В шесть часов вечера собрание у Тогжанова (вероятно, Габбаса, казахского филолога и литературного критика - V), и моё присутствие необходимо. Я побрился и после обеда в рубашке с засученными рукавами пошел в Театр. В переулке у театра шла мне навстречу Люся. Она очень красиво выглядела. Она всё спрашивала, почему я не прихожу. И говорила, чтобы я приходил. «Мы о вас очень часто вспоминали», - сказала она напоследок. Она недавно приехала. В театре сначала были только пожарники, которые играли на сцене в биллиард. Я вышел на улицу, там тепло. В театре сыро.

Подошел Юрий Франк и Теляковский за ним. Потом вошли в театр. Посидели в коридоре комитета искусств на диване. Подошел Коробов. Барвинский в комнате что-то чертил и сидел перед ним Жандырбеков. Потом пришли Тогжанов и Брусиловский (Евгений, советский композитор - V), и еще какие-то люди. На сцене Брусиловский сыграл мелодическую часть первого акта. Потом высказывались Винер (Александр, советский театральный режиссёр – V), Джандарбеков (Курманбек, оперный певец - V), Тогжанов. По окончании я поблагодарил Брусиловского, сказал, что его игра была для меня приятным сюрпризом.

Потом в кабинете директора, довольно симпатичный Безсонов – замдиректора Байсеитова (Канабека, режиссёра, актёра и драматурга - V), Франк, Джандарбеков, Брусиловский, Винер, я, Теляк и Коробов. Очень много интересного. Винер широко глаза раскрыл от удивления. Потом бегло наметился руссоперный репертуар на 5 лет. Я записал. И так с 6 часов до 11 ночи сидели. У меня даже затылок заболел. Ещё я устал от сумбура в своей комнате и в ящиках.

Сегодня уложил всё по ящикам, прибрал наново стол. Попросил вымыть в комнате. Сейчас записываю всё это за 17 и 18 число. Сходил в гастроном. Надо будет поделать эскизы к Аиде, что ли. Вчера пришли несколько вагонов с декорациями – смесь. Ни одной оперы целиком. Скоро будет работа по ремонту – Теляков с Коробовым говорили об Евгении.

Этюды мои тоже надо продолжать, в сущности двадцать лет как не писал походных этюдов масляными красками. Но эскизы оперы тоже надо понемногу приниматься делать.

---

Заходил в Театр. Декорации ещё не пришли. Взял книгу Дворжака (Марка, историка искусства - V) «Статьи о средневековье». Большая галиматья. Не понравилось. Надо переменить книгу. Дома я рисовал на большом листе восковки нечто вроде ковра. Смотрел с удовольствием «Возвращение Максима».

Был в Театре. Работы для меня еще нет. В Книгоцентре ничего для меня тоже нет интересного. Дома начал красками раскрашивать свой ковёр. Не могу достать летних мод для фигурок к колонкам. У меня есть сезоны – осенний и зимний. Но к летнему пейзажу нужны летние фигурки. Ночью были с Ваней на «Веселой вдове».

«Пока не приедет Аксарин – ждут 25 июля, – нельзя начинать ремонт декораций», - говорил Коробов. Два вагона еще не пришли. Ни одной пока оперы целиком не пришло - ещё. Вчера переменил книгу. Взял Андре Жида. Статьи о Достоевском потом читал. Подвалы Ватикана - криминально-бульварный эффектный роман. Несомненно, он оказал большое влияние на Мариэтту Шагинян, на Мисс Менд.

Заходили в мою комнату Семенов и Михеев. Я им показал начатую – почти уже конченную рамку с фигурами. Я достал у Ненилы Федоровны два номерка летних мод. Михееву очень понравилась моя рамка-ковёр. Был в Дальнем Парке. На солнце без рубашки. Читал «Подвалы Ватикана».

Проглядывал свою книжечку Рейсдаль. Михеев вчера подтвердил вечером, что Тогжанова действительно арестовали. Это очень интересно. Михеев сказал мне вчера, что теперь Аксарин будет ласков с нами в обращении. Посмотрим. Очевидно, нам многое интересное предстоит увидеть. Аксарин сегодня должен приехать.

Уплатил за четыре месяца членские взносы в Союз в канцелярии театра одной барышне. Бухгалтер сказал, что он меня включил в список на зарплату за вторую половину июля. Юрий Николаевич сказал мне, что Аксарин приедет вместе с художником Рыковым 2 августа. Юрий Николаевич (Франк!) сказал мне, что будут два новых режиссера, – один молодой, только что кончил училище, из Ленинграда, другой – старый, опытный – Варламов. Пришел предпоследний вагон с декорациями. Мезенцев (Владимир, журналист и популяризатор науки- V) ушел в отпуск, и, кажется, тоже хочет уехать к Вазерскому (Фёдору, музыканту и педагогу - V). Я сделал набросок с Дворца Культуры, и внутри маляров на подвесной площадке под потолком зрительного зала. Дома вырезал вид на Дворец Культуры. Неудачно очень получилось. Устали глаза.

Утром сильно продвинул свой ковёр. Видно, что близится окончание. Потом бродил три часа с этюдником по ужасающей жаре. Ни на чем не остановился. Ничего не начинал. И усталый, истомлённый, приплелся домой. Сделал эту запись.

Общегородской выходной день. Вечером решил на этюды не ходить, везде много народа. Начал собирать по ящикам всё, что относится к Египту. Книги и прошлые, и прежние, эскизы к Аиде. Вырвал из альбома прошлогодние наброски к Аиде. Решил увеличить и разработать их масляными красками. Пытался нарисовать ряд новых установок к разным актам.

Подошел к окну Ваня. Он сказал мне, что видел дорогую толстую книгу. Потом он принес книжечку, которую купил в букинистическом отделе: Старые Мастера немецкого реализма. Фабрикант.

Когда я работал в Оренбурге, рабочим там был сотрудник фабрикант. Я с ним не был знаком. То ли еврей, то ли немец. И кажется, когда я был в Оренбурге в июне, я чуть ли опять не встретил его на улице. Может быть, это его книга. Хорошо подобранные снимки с работ. Несколько рисунков Дюрера (Альбрехта, немецкого художника - V) напоминают мои. Особенно набережная. Интересно, обводил он карандаш синий пером или сразу пером рисовал? Уистлера (Джеймса, британского художника - V) тоже этот рисунок напоминает. Я вытащил и показал Ване оттиски с нескольких своих гравюр, Льва-Леопарда, и тому подобное. Эстрадные и цирковые. Он был в восторге и глаза вытаращил.

---

2 августа

Утром разобрал подробности иероглифов живописи с фараонами и крошечные фигурки Радамеса, Амнерис, две рабыни с опахалами и два воина. Пошел в театр. Смотрел часть первого акта Пиковой Дамы. Вчера разгрузили последний вагон и заставили совершенно Онегина. Рабочие очистили сцену. Убрали гигантские малярные седла. Уборщицы подмели сцену. Теляковский, Коробов, я и Михеев. Хитарова спросила меня потом чего ходит рядом Михеев, ведь уволен давно приказом. А я сказал: «А Вальдштейн не передавал, что месяца полтора назад говорил ему (Вальдштейну), что даже 100 рублей прибавить посулил». Он ходил в Комитет искусств. Проходили художники из дверей.

Читал газеты московские и здешние. Очень красива официантка в черном – черноглазая, загорелая брюнетка, сверкает черными глазами. Франтиха. Полные губы. Изящный красивый голос, серьезные губы. Простота изысканная, даже аффектированная, исключительно опрятная. Множество разных костюмов. Но всего изящнее и строже черное с белым. Исключительная красота и вкус. Лицо не такое тонкое, как руки. Я ни с одной из официанток не знакомлюсь. Есть и еще симпатичные в другом роде. Как сверкают глазами в этой крайкомовской столовой. Чудеса, просто чудеса. Завтра в 1 час продолжится просмотр. Вчера и сегодня ел яблоки. Вчера – прекрасная мечта.

---

4 августа

Утром увидел во дворе Ненашева. Он на обратном пути летел некоторое время на аэроплане. Ужасная жара в Эмбе. 13 дней ехал туда. Почти ничего не разрешают там рисовать. Мучила их там жажда, животы болели от кваса. 3 августа в театре появился Рыков. Меня ему Барвинский не представил. Представил Теляковского и Коробова.

Я придумал вечером 3-го интересный последний акт к Аиде. Всё это конечно очень громоздко и дорого. Я делаю эскизы постановки. Приехал Аксарин. У Теляковского отобрали для Рыкова постановку Казахской комедии. Ходил в театр. Михеев вместе с Ненашевым. У Михеева в руках договор с прицепленной к нему бумагой. Я показал Ненашеву портреты Крамского и Репина с Черткова. Потом портрет Чертковой (Дидерихс) в виде курсистки – работы Ярошенки. Потом взял билеты в кино.

Пришел в 9 утра в театр. Получил 200 рублей за вторую половину июля. Дал 100 за квартиру. 3-го не дождались кассира. Ждали до полчаса 4-го.

Числа 30-го подписался на заем обороны на 500 рублей. Вечером придумывал множество черновичков к Саду Маргариты (опере Фауст - V). Коробов добивается моих эскизов и хочет, чтобы я сделал эскизы к началу Вальпургиевой ночи. Чтобы я взял ответственность за Фауста. Мне это ничуть не улыбается. Он уже извещён (очевидно Михеевым о моих эскизах к Аиде). Боится, чтобы я не дал идеи, благоприятной Аксарину.

---

6 августа

Общегородской выходной день. Я спросил шофера Пашу – пойдут-ли на работу театральные рабочие, – конечно нет. Значит и мне нечего делать в театре. Сделал папку для эскизов к Аиде. Нарезал листов пять бумажной кальки стандартного размера. Положил в папку два эскиза – один законченный 1-го акта и вариант суда – неоконченный. Освободив с помощью их фанерные листы, прикрепил к ним чистые листы, перерисовал на них два варианта с маленьких черновичков.

Прозевал кипяток. Пошел в театр – пройтись. Подходя к углу, увидел белую чаплашку Теляковского. С ним шел еще кто-то в белом. Я принял его со спины издали за Рыкова. Они направились из Дворца Культуры в наш Сарай.

Я закричал Теляковскому: «Что? Есть ли какое дело?» Он крикнул, что никого или такого нет. Я тоже пошел в сарай. Спросил человека: «Вы художники?» «Да», - и он поздоровался, назвался, не расслышал хорошенько как. Колоденко – так как-то. Посмотрели сарай, поговорили. Он наметил решительные переделки. Мы с Теляковским выразили сомнения что Аксарин согласится. Он показал, что у него есть телеграмма – приглашение в Харьков на две премьеры к открытию сезона. Спросил нас – пишем ли мы этюды! Приедут два его ученика. Он сразу сказал, что охотно придёт ко мне. Сначала Теляковский спрашивал его о Ленинградских декораторах.

Мы дошли до Гоголевской. Теляковский пошел к себе. А мы с Колоденко еще часа чуть не три ходили по парку федерации. Сидели на скамейке. И болтали. Я довел его по Ленинской до Центр библиотеки. Опять вернулись в Парк. Условились в 10 часов утра прийти в театр 7-го.

Я ночью развесил на стенках множество разных работ. Ночью чуть помазал один эскиз.

По возвращении из Столовки в коридорчике встретились с Михеевым. Он взял газету у Мезенцева. Прочел сногсшибательную новость. Председатель ЦИК К.С.С.Р. Узакбай Кулумбетов – предатель и его в передовице называют и честят свиньей с лисьей хитростью, волком в овечьей шкуре. О наркоме – Жургенове (Темирбеке, министре просвещения Казахской АССР - V) не пишут, но Михеев уверяет, что он пять дней, как арестован. Мы удивлялись. Говорили, что у нас в Театре, наверное, тоже есть люди, которых можно бы и следовало бы пощупать.

Перед тем как пойти в театр, в коридорчике около двора говорил с Ненашевым. Он рассказал мне о своих инцидентах с Жургеновым в Москве во время декадника. Потом он объяснял Шарапову как берутся заказы и командировки, Шарапов только удивлялся. Ненашев говорил о Бродском, о здешнем Ритихе и председателе союза художников.

В театре появился молодой и тощий, высокий помощник Колоденко (Владимира, советского художника - V). Он с рулеткой и шестом вымерял размеры сцены. Потом они с Колоденко высчитали размеры подмакетника. Заказали подрамник с фанерой и рейки для ступенек к макету. Потом мне всучили неприятную обязанность – заведывать живописной мастерской, выписывать краски и тому подобные материалы . Дали книжку требований ордеров. Я как не отказывался, не смог отказаться. Барвинский и Теляковский настояли. Коробов поздравлял. В Книгоцентре видел книгу «Кончаловский» за 30 рублей.

Упустили кладовщика. Картона для макета не успели взять. Русские иконы.

Дома двигаю эскизы к Аиде.

Сегодня должен появиться еще второй ученик. Собираемся с Теляковским начать делать поправки. Колоденко эти дни не видел.

В театре оба ученика мыли ведра и горшки. Из полученных 14 ведерок 10 – текут. Я возился с горшками, когда один рабочий сказал мне, что директор Театра Кадырбаев застрелился ночью. Я не поверил ему, думал, что он меня обманывает. Внизу Барвинский о чем-то беседовал с Рогожниковым, сидя на свежем бревне-балке. Я пришел в театр, покрутился там, ничего не узнал. Потом подошел к Рогожникову, который около арыка и камушков разговаривал со своей женой. Они подтвердили мне, что правда Кадербаев застрелился.

Я подошел к группе рабочих, которые сидели с дядей Ваней около своего наспех воздвигаемого сарая со свежезалитыми фундаментами для машин. Дядя Ваня рассказал, как Сверидов разговаривал по телефону и у него спрашивали не было ли за Кадырбаевым задолженности за театром. Он сказал, что нет, потому что маленькая есть, если считать, 500 рублей, которые (выдали - V) ему перед отпуском. Потом он опешил и чему-то не верил, удивлялся, повесил трубку.

И сказал Хасанову, что Кадырбаев застрелился. Кадырбаев когда-то был чуть-ли не заместителем Жургенова, наркома просвещения которого сейчас уже дней 10-8 как арестовали. Кружки тихо переговаривающихся артистов и работников там и сям. Это еще не все говорили наши рабочие. Много осталось, говорили они.

Я удивил Теляковского сообщив ему новости. Он смотрел сквозь свои темные очки страшно серьезно на Чмыря, который очень внимательно смотрел на него. Рядом стоял Антонов и еще кто-то. Потом мы захватили Андрюшу и пошли сначала в музей за шестью плевательницами, нагрузили на Андрюшу. В комнатке за машинкой сидела жена Теляковского.

Потом пошли с Теляковским по магазинам. Купили кисть. Спрашивали – тоже. Возвратившись к кирпичикам с костром у арыка встретились с Хитаровой, она разговаривала о чем-то с Барвинским. Она сейчас в отпуске, сияющая и улыбающаяся с ярко красным маленьким зонтиком. Она сказала, что ей не нравятся очки Теляковского, что её злит, что она не видит сквозь них душу человека – выражение его глаз, когда он говорит. «Зато мне-то всех хорошо видно», - говорил ей Теляковский.

Потом очень долго получали краски. Мальчики стали варить вторую порцию клея. Я разводил краски. Поговорили о том, чтобы больше рабочие не работали в нашей мастерской наверху, чтобы только подавали готовые вставки. Все ушли, я покрасил задники на четырех вставках от большого парада из Фауста. На Лагерной маленький разговор на крыльце.

Я взял свежую вечернюю у млад Мезенцева. Хасанов, выезжая из ворот на автомобиле, спросил какие новости. Третий перелет через северный полюс в Америку из Москвы. «Шесть человек летят на новой машине», - закричал я. А Ненашев тихо сказал: «Сегодня – спокойный вечер. Но утро каждое – что-то будет теперь, придется спрашивать - что день грядущий нам готовит?» И добавил: «Что-то теперь не печатают в газетах – Мери Пикфорд на улицах Алма-Ата, Дуглас Фербенкс под ручку с Мери Пикфорд».

Я удивленно воскликнул, как разве правда – Мери Пикфорд в Алма-Ата – «Нет Шара Жандарбекова», – ответил Ненашев – «с Жандербековым под руку»

Мы живем в веке сенсаций. Каждый день – новости. Пошутили об Аксарине. «О, он как ни в чем не бывало», - говорил Ненашев – «ходит козырем».

Ночью я сделал два наброска египетских танцовщиц.

Иллюстрация Сергея Калмыкова, фото и текст предоставлены Центром универсальных икусств ORTA с разрешения Центрального государственного архива Республики Казахстан