Что означает название вашей постановки? Что это за слово - «ОТОСОТР»?
Анатолий: Слово «ОТОСОТР» появилось в какой-то момент создания пьесы как автоматная очередь, отдающаяся в висках. Как что-то округлое, что-то фонетически завораживающее, и нам это понравилось, и мы решили его оставить.
Татьяна: Это, как вы поняли, выдуманное слово, которого не существует. Мы надеемся, что человек, который придет на спектакль, получит ответ на вопрос, что такое ОТОСОТР. Мы хотели вложить в это слово интригу, но мы обещаем, что объясним, и люди поймут, что же такое ОТОСОТР.
Как долго шла работа над пьесой?
А: Я начал писать пьесу в 2012 году. Все это началось с маленьких зарисовок, маленьких сцен. Я не совсем понимал, как это можно совместить, но имел общее представление. И за то время, пока я учился в университете, я писал этот моноспектакль. К концу обучения у меня получился первый черновик. Это просто был какой-то набор сцен без точной последовательности. Моноспектакль основан на интервью, которое я взял у своего дедушки перед отъездом. И следующие три года я потихоньку как-то оформлял, пытался понять, дал почитать Татьяне. У меня было несколько предметов, на которые я приносил этот черновик как свою финальную работу, и там получал какой-то фидбэк, после которого было понятно, что в принципе нужно делать дальше с моноспектаклем, чтобы это было чем-то более понятным. Интересно, что черновик по-русски и черновик по-английски - это совершенно две разные вещи.
Т: Да, у нас спектакль существует в двух вариантах: на английском языке и на русском языке.
Два спектакля отличаются друг от друга?
Т: Они, конечно, отличаются друг от друга, но не кардинально, потому что история то одна - дедушка был один, и Анатолий Огай тоже один. Но есть какие-то вещи, которые пришлось адаптировать, перевести, объяснить.
А: Какие-то шутки нужно было переделывать, какие-то фразы.
Т: Например, объяснить, что такое Дальний Восток. В английской версии была шутка про бейглы (традиционные американские булочки к завтраку, испеченные в форме кольца. - V): Анатолий сравнивает человека с бейглом, но в русском языке это непонятно, поэтому мы убираем такие вещи.
А на каком языке изначально писалась пьеса?
А: Ситуация интересная. Русский вроде как мой родной язык, но из-за того, что я учился на английском языке, очень многие вещи об искусстве, о театре, об актерстве, пьесы, которые мы читали, были на английском, и поэтому какие-то вещи мне было проще выражать именно на нем. И первая читка тоже была не на русском языке. И только потом я начал это все переводить, и до меня начало, наконец, доходить, что, оказывается, какие-то вещи не будут понятны русскому слушателю. В то же время нужно было обязательно объяснить какие-то вещи для западного слушателя.
Т: Да, например, что такое портянки. Шутка с портянками у нас ушла.
А: Шутка с портянками ушла, потому что для человека (хоть это и очень интересно) объяснить, что ты какой-то тряпкой обматываешь ногу... А почему нельзя взять носок, не понятно.
Работа над пьесой продолжается до сих пор, или вы пришли к какой-то финальной версии?
А: Сейчас идет очень интересный процесс, потому что текст пьесы - особенно театральной - не может жить так, как написал его драматург. Такого не бывает.
Т: Даже когда драматург - он же и исполнитель.
А: Почему всегда, когда ты открываешь пьесу (по крайней мере, западную), тебе обязательно пишут первый оригинальный состав, который работал над этим спектаклем? Потому что именно первый состав и является соавтором драматурга, потому что он понимает, что какие-то слова, которые он писал, не так вылетают, что какие-то вещи нужно опускать. И вот сейчас у нас с Татьяной как раз идет процесс работы над спектаклем, где у нас друг от друга идет фидбэк, где мы пытаемся понять, что можно убрать, возникает какой-то спор, диалог о том, что нужно оставить, нужно ли это оставить в таком варианте, или это нужно немножко изменить, но чтобы было понятно.
Т: Есть ритм/напряжение, в котором мы бы хотели держать зрителя. И когда какие-то фразы, шутки, пассажи вылетают... У нас потому что очень много пересечений - во времени, в героях, в трансформациях. Очень важно зрителя держать в этом состоянии, но при этом не потерять, когда мы переходим на другого персонажа. Да, текст до сих пор меняет свою форму, но становится более понятным.
Насколько я помню, в спектакле большую роль играет еще и музыка...
Т: Очень много музыки в моноспектакле. Это не мюзикл, но это достаточно музыкальная постановка. И поэтому ритм старого слога, ритм нового современного слога вместе с песнями нужно было как-то совместить, чтобы оно не резало слух. Мы всё равно стараемся ориентироваться на зрителя, чтобы это всё ложилось одним мелодичным потоком.
А: Я музыкой давно очень занимаюсь, в музыкальную школу я пришел в 1999 году. С этих пор меня музыка и преследует. Я имел очень-очень ограниченное понятие о театре в силу моей собственной предвзятости к современному театру, в силу того, что театр в Казахстане большинство людей знают по театру Лермонтова на русском языке и театру Ауэзова на казахском языке. Соответственно то, как я думал, каким должен быть мой моноспектакль, тоже было очень ограниченным. И пока я учился, пока я смотрел новые работы, рамки расширялись. Рамки того, из чего в принципе может состоять мой спектакль, что я могу делать, что может быть интересным. И в какой-то момент я брал урок музыкальной композиции в университете, и нужно было принести на финальный урок - это был не мой профиль, разумеется - какую-то композицию. У меня лежал рядом текст моего моноспектакля, композиция, и как-то это гармонично получилось, когда я презентовал это на последнем уроке, получил какой-то фидбэк, меня вдруг осенило: «А почему в моей пьесе не может быть фортепиано, не может быть музыки, каких-то песен - может быть, даже в какой-то современной форме?» Так музыка как-то очень органично влилась, чему я очень рад.
Т: Самым большим уроком для нас стала возможность рассказывать свои собственные истории через действительно свое творчество. Раньше у нас какие-то примеры были не наши, и я всегда думала, что если фильм, то он обязательно должен быть прекрасным, блестящим, голливудским, и не может быть ручной камеры и каких-то таких историй. Сейчас мы понимаем важность собственных маленьких историй, аутентичного рассказа. Соединить свою историю с тем, как ты это рассказываешь через музыку. Мне кажется, это было для него очень легко. И иногда песни даже писались раньше,чем некоторые сцены.
Кто-то вживую уже смог оценить ваш моноспектакль?
Т: Да, были две публичные читки, но премьера будет проходить в Алматы в мае.
Как прошла читка в Алматы? Какие впечатления вы получили? Что-то изменилось в пьесе после этого?
Т: Самое первое, что мы поняли: нужно обязательно приезжать обратно уже с постановкой. Мы, если честно, не ожидали, что у людей будет такая реакция со слезами на глазах. И мы очень боялись, потому что в таком тоне не привыкли слышать о войне, но люди поняли и приняли. Там у нас есть много разных жестких шуток, но один комментарий был интересным, что, может быть, было недостаточно корейской темы в ней. И вот это мы, конечно, доработали и дополнили.
А: Выступать дома - это как твоя собственная футбольная команда играет дома, хотя нам это не совсем знакомо, конечно, но я представляю это именно так. Мы выросли в Алматы, это все наши друзья, наши родные, близкие, поэтому выступать дома - это счастье.
Почему вам в принципе важно было поделиться историей вашего дедушки? Почему важно ее рассказать?
А: Подрастающее поколение, ребята, которые родились после 2000-х годов, они ведь, понимаете, настолько оторваны от войны. Вот мой дедушка - он ушел из жизни год назад. Люди, которые родились недавно, уже не слышат даже историй. Они видят более переработанную, голливудскую версию войны, которую показывают в кино и по телевизору, а что это такое, настоящих историй нет. А помнить об этом нужно, рассказать об этом ужасе нужно, о последствиях войны, чтобы, по крайней мере, не повторить этих самых же ошибок.
Т: Интересно, что история корейцев настолько многогранна, там есть много о чем услышать - не только даже о Второй мировой войне, а также о депортации корейцев, откуда мы появились на казахской земле, почему мы говорим на русском языке. И это тоже отчасти объясняет, почему нам важно рассказать об этом, потому что сейчас как раз мы чувствуем в себе силу как молодые storyteller-ы. 6 лет назад мы не готовы были, это слишком личная история. Мы думали, что, возможно, это никому не нужно. Но сейчас с каждым днем я все больше понимаю, что хочется рассказать, поделиться. Хочется, чтобы люди пришли и услышали. И ещё. Я, например, не была внучкой героя, поэтому для меня это вот такой пафос, это война, это фильмы, это пропаганда, а тут это настоящая история человека, который жил с героем Великой Отечественной войны. Этот человек жил до 92 лет практически. Это совершенно другое.
А: Я думаю, несмотря на то, что корейская депортация, корейская линия - достаточно частная, все равно мы поднимаем темы принадлежности, темы корней. Потому что сами казахи - номады, которые странствовали по Центральной Азии от одного дома в другой, поставили юрту, пожили-пожили, уехали. И депортированные корейцы, которые непонятно каким образом оказались в Центральной Азии. Русские, которые были переброшены сюда во время войны. Уйгуры, у которых есть провинция на границе с Китаем, и здесь они живут. Мне кажется, сейчас в 21 веке тема принадлежности к своей земле... Мы стараемся ответить на эти вопросы: есть ли она, нужна ли она, актуально ли это еще, или уже можно об этом забыть.
Для себя вы на эти вопросы нашли ответы?
А: Конечно.
Т: Моноспектакль - это один из шагов по поиску ответа на этот вопрос.
А насколько музыка и юмор приемлемы в рассказе о в общем-то трагических событиях прошлого?
Т: Мы такие смелые ребята! Форма была выбрана специально, чтобы донести молодому поколению о войне. Мы так и говорим - это военная история для поколения интернета. Мы бы очень хотели, чтобы наше поколение и поколение младше пришли и посмотрели, услышали и вдохновились, вынесли какие-то уроки. Именно эта форма One Man Show (это не совсем моноспектакль, когда мы говорим на русском языке) доступна, понятна и интересна молодому зрителю.
А: Есть форма, когда Бенедикт Камбербэтч выходит в «Гамлете» или Евгений Миронов выходит в «Гамлете», и вот он 3 часа переживает Шекспира, текст, который был написан 500 лет назад. Там, конечно, есть какие-то свои каноны, и вот люди стараются их разрушить, но всё-таки один человек остается на сцене, переживает драму. Здесь немножко другая форма. Как я уже сказал, у нас не было задачи быть чем-то одним. Была задача рассказать историю, и получилось так, чтобы когда-то эту историю рассказывает продавец войны, который призывает на войну молодого парня, а когда-то это песня, а когда-то это обычная сцена разговора со зрителем, философское размышление. У нас не было обременяющей привязки, и это, на самом деле, окрыляет.
Вы считаете себя театральными инноваторами?
А: Одним из моих любимых театральных инноваторов является Ежи Гротовский - основатель польского театра, начал свой творческий путь в 60-х годах прошлого века. Он был последователем Мейерхольда. Для меня он действительно инноватор, потому что форма, к которой он пришел, существует до сих пор, спустя 50 лет. Это было инновацией.
Т: Но это, понимаете, уже для нас. Я не думаю, что он стоял на сцене и думал: «Я - инноватор». Но то, что мы делаем что-то необычное - это да. Так мы можем описать. А инноваторы мы или нет, посмотрим. Время покажет.
Как вы себе представляете казахстанского театрального зрителя? Есть ли у него вкус?
А: У людей явно есть какой-то вкус, только разница в том, какой он. Мне кажется, что нужно просто выбирать правильные слова, топики для разговора, чтобы заинтересовать зрителя. Может быть, если человек не ходит в театр, это потому что ему неинтересно смотреть на стенания Треплева (герой комедии Антона Чехова «Чайка», 1896. - V), которые были 100 лет назад. Может быть, ему нужно показать его самого, и тогда ему станет интересно. Мне кажется, вся загвоздка современного театра в Казахстане именно в этом.
Т: Но мы, конечно же, с Алматы, и здесь немножко другая история. Мы не можем говорить про весь Казахстан. Но сейчас в Алматы даже посмотрите, сколько появилось новых театральных трупп! С одной стороны, и спектакли появились про нас, с другой стороны, хочется верить, что и зритель стал более открытым.
А: Однозначно. Даже когда в прошлый раз мы были в Казахстане, меня приглашали на две репетиции одной театральной труппы. Когда они мне рассказали, что их работа посвящена проблеме кражи невест, я у них спросил: «Это что-то из истории?» А они мне говорят: «Нет, это происходит сейчас. Конкретно в данное время. Людей крадут». И я, если честно, был так сильно поражен...
А вы для себя нашли в Казахстане новые сюжеты?
Т: Бесконечное множество.
А: Последние несколько лет голова просто бурлит. В этот приезд хочется поговорить со многими людьми, взять много интервью - хотя бы очень коротеньких - у простых людей. Потому что особенно интересны частные маленькие истории - из них составляется большая картина, нежели просто описывать народ какими-то общими эпитетами.
Т: У Анатолия уже есть идея для следующего моноспектакля, а я сейчас работаю над двумя проектами. Один из них - документальный фильм, который внезапно тоже затрагивает корейскую тему. Я - человек, который никогда не воспринимал себя кореянкой. Я всегда воспринимала себя человеком из Казахстана... А может быть, это еще и связано с тем, что наши бабули и дедули в прошлом году ушли из жизни и, конечно же, ты всегда рефлексируешь по поводу того, что с тобой происходит. И это проект о корейцах, рожденных вне Кореи. А еще работаю над историей магического реализма - это мой любимый жанр как в кино, так и в литературе. Это художественный фильм про девушку, которая живет вне времени, вне социума... В общем, очень интересная история. Проектов очень много, но и много времени нужно для того, чтобы что-то случилось.
А: Чтобы вы понимали, одновременно разрабатываются несколько проектов... Какой-то у тебя на верхней полке, какой-то - на нижней, какой-то у тебя на столе лежит. Идей штук 7-8.
Т: У нас есть идея снять альманах и рассказать истории людей, о которых обычно не рассказывают в кино. Нам хотелось бы создать такую историю, которая соединила бы немножечко разные регионы Казахстана, чтобы люди все себя узнали в этих историях. Это планируется как художественный фильм. Мы сейчас как раз его питчуем разным продюсерам в Казахстане. Мы, конечно, планируем снимать там, где написаны истории.
Ваша постановка уже принята к участию в двух самых престижных театральных фестивалях мира в Шотландии и в Нью-Йорке. Что означает ваше участие в этих фестивалях?
А: Это значит, что наши истории интересны западному зрителю, что их нужно рассказывать. Ведь о нас ничего не знают, понимаете? Есть Борат. Головкин появился, но человек, который никогда в жизни не включает спортивные телеканалы, его и не знает. И все, больше ничего нет! А у нас столько историй. Столько всего, что мы можем рассказать интересного, трогательного, смешного.
Т: Эти истории есть, но пока что нет исполнителей. И мы надеемся, что вдохновим людей, которые сидят и мечтают написать, что-то снять, выступить, это сделать. Потому что мы первые из Казахстана, кто будет на Edinburgh Fringe Festival, на одной из главных площадок фестиваля Underbelly. Для нас это так волнительно! Мы вообще не представляем, кто придет на нашу постановку, но мы уже туда попали и думаем, что сделаем всё, чтобы самое большое количество людей посмотрели наш спектакль. У нас все случилось одновременно. Мы получили результаты в одну неделю. И вот действительно осознание того, что это же не просто так мы себе придумали, что все возможно... Потому что так интересно было, когда мы связывались с некоторыми людьми в Шотландии до того, как мы подали заявку, мы хотели много чего узнать о казахах в Шотландии. И нам сказали: «Ребят, ну вы что? Это же невозможно — попасть на главную площадку. Будьте реалистичными». Конечно, мы амбициозны и, может быть, нереалистичны, но мы такие мечтатели, и для нас по-настоящему нет невозможного.
А: Еще о невозможном. Последние дни крутится у меня в голове история классная. В 2012 году один из людей, которые вдохновляют меня на театр, Лин-Мануэль Миранда, автор мюзиклов «На высотах» и «Гамильтон»... У него много чему можно поучиться с точки зрения того, в какой форме можно раскрыть историю страны. Никто не думал, что можно взять историю отцов основателей и рассказать ее в стиле Rap и R'n'B. Почему нет? В 2012 году, когда у него еще не было «Гамильтона», он не был Пулитцеровским лауреатом, его карьера ужа начала подскатываться, я был ярым его поклонником, и вот я как-то просто ему написал: «Чувак, я настолько уважаю и люблю то, что ты делаешь. Ты очень сильно меня вдохновляешь, но я живу в Казахстане. В очень далеком - ты, наверное, не слышал про такую страну, и со своим мюзиклом ты сюда точно никогда не приедешь...» В общем, я написал, и он мне отвечает: «Слушай, здорово. Спасибо большое. Пиши адрес». Я вот с такими глазами сижу перед компьютером и пишу ему свой электронный адрес на mail.ru. Он такой: «Не-не, ты мне адрес дай свой почтовый». Я пишу ему свой адрес и через 3-4 месяца я получаю DVD с документальным фильмом о том, как создавался мюзикл «На высотах» на Бродвее, с маленькой запиской - «это DVD, чтобы ты смотрел, пока мы не приедем с мюзиклом в Казахстан». И я подумал: «Ну вот! Просто нужно сделать какой-то шаг, попробовать». Но я решил не ждать, пока они приедут в Казахстан, а сам поехал в Америку.
Планируете ли возвращение в Казахстан?
Т: Мы считаем себя гражданами мира. Многие думают, что мы уехали в Америку навсегда. Мы здесь, потому что нам есть чему учиться, есть работа, ее очень много, она оплачивается. А так мы, конечно, хотели бы работать 3 месяца в Казахстане, 3 месяца в Лондоне, 3 месяца в Париже, 3 месяца в Америке. Это наша идеальная жизнь, и мы к ней стремимся. Это не то чтобы мы уехали из Казахстана жить в Америку, нет. Мы просто сейчас, в данное время находимся и работаем в Америке. Но приезжаем в Казахстан с премьерами! Поэтому мне кажется, это тоже считается. Вы не представляете, насколько важно для нас было, чтобы все случилось, и мы приехали в мае и показали постановку.
А: Проектов много, но дело скатывается в банальное - есть финансирование или нет. Если будет финансирование на наши проекты со стороны, боже мой, у нас чемоданы собраны, приедем с удовольствием. А не будет, значит, нужно просто ждать, пока появится финансирование с другой стороны или свое собственное финансирование, чтобы воплотить эти проекты.
Т: Да, потому что пока мы все это финансируем сами. Все эти поездки... Но мы не ждем, когда нас просто будут финансировать, поэтому, возвращаясь к теме контента, насколько важно сейчас нам, молодым создателям, рассказывать свои истории, создавать свой контент, потому что ничего не важно больше. Можно потреблять сколько угодно информацию, но создавать намного сложнее. И важнее.
Кем вы видите себя в перспективе ближайших пяти лет? Какое оно - ваше желаемое будущее?
Т: У меня очень четкая картина. Анатолий и я как режиссер - на Бродвее. И я надеюсь, что у меня получится все же поработать с Гильермо дель Торо с моей магической реалистичной историей... Да, и мы надеемся, что вся наша семья будет с нами.
А: Ну да, хотелось бы, конечно, быть поближе. Говоря о проектах, все, которые сейчас разрабатываются, бурлят в наших головах, хотелось бы, чтобы, по крайней мере, половина их них через 5 лет была осуществлена, а другая - через 10. Чтобы мир узнал эти истории, потому что это то, что волнует, что хочется рассказать, что нужно рассказать. Это то, что мы не рассказать не можем.