Мечеть под каменной грядой | Аналитический интернет-журнал Власть

Зира Наурзбаева, специально для Vласти

Фото автора

С правой ноги, оставив обувь за порогом, мы вступаем в подземную мечеть святого Шопана. Здесь все осталось как в старину. Небольшое помещение, неровные стены, невысокий потолок с круглым проемом, из которого льется солнечный свет. И здесь в центре комнаты шест, выходящий через отверстие. Бугристый каменный пол покрыт коврами. Обновляются только эти ковры и занавеси, прикрывающие ниши. В них когда-то обитатели пещеры хранили книги и масляные светильники. Да еще под потолком протянут электропровод для скудного освещения внутренних помещений.

На торе в нише сидит мулла, он быстро прочитал молитву, показал на дверцу слева от тора. Там помещения, где жили жена и дочь Шопана-ата. Женщинам разрешено посетить их. Мы уже привычно повязываем на шест платки, обходим по солнцу вокруг шеста три раза, совершая обряд «айналайын» (Чокан Валиханов еще в 19 веке зафиксировал веру казахов в том, что круговой обход имеет магическое значение, позволяет перенять свойства того, что находится в центре кругового движения). Затем мужчины уходят на мужскую половину, а мы отправляемся на женскую половину мечети. Я бреду в полутьме по узкому извилистому низкому коридорчику с неровным полом, мимо дверцы, выходящей на «задний двор» мечети, с трудом перебираюсь через высокие каменные порожки, пугливо посматривая на прикрытые занавесом ниши (ведь я думала, что здесь, как в мечети в Огланды, покоятся мощи святых и их учеников).

Мои спутницы обогнали меня. Вдруг метавшиеся в голове, большей частью вполне приземленные, мысли куда-то исчезли. Мечеть совсем скромная по размерам, но голоса спутниц слышатся откуда-то издалека. На меня вдруг снисходит тишина. Непроизвольно я опускаюсь на землю и начинаю молиться. Молиться за дочь-подростка, которая строит грандиозные планы на будущее. Я знаю наизусть лишь суру «Фатиха», и кажется она не совсем соответствует ситуации. Но читаю ее вновь и вновь, как пьет воду изжаждавшийся в пустыне человек. И прошу беречь мою дочь на всех ее путях. Кого прошу? Всевышнего? Святого Шопана? Его жену и дочь? Или это молчание, заполнившее все вокруг?

Я в общем-то довольно рационалистичный, холодноватый человек, не склонный к интуициям, инсайтам и прочей мистике. Но здесь почти физически ощущаю, что могу сосредоточиться и вымолить защиту для дочери – тонко чувствующей, ранимой и вместе с тем такой амбициозной.

Теперь уже на меня, сидящую в нише в полутемном коридоре, испуганно смотрят женщины из следующей группы паломников. Я просидела бы еще долго, но знаю, что меня ждут спутники. Поэтому нехотя поднимаюсь и выхожу из мечети, обуваюсь. И будто мгновенно сменилась заставка. Во мне опять проснулся культуролог.

С ожидавшим у двери Муратом-ага мы поднимаемся дальше, рассматривая могильные сооружения разных эпох и форм. Стелы, лежащие қойтасы, мазары, архаичные каменные насыпные оградки, ящики-саркофаги. Некоторые надгробные камни из известняка почти разрушились. Мурат-ага объясняет, что на некрополе здесь находится около 2 тысячи историко-культурных памятников, часть из которых относится к огузскому, алтынординскому, туркменскому периодам.

А вообще он считает, что здесь, как и в других местах на Мангыстау, первоначально были природные пещеры, вымытые водой в горной породе. В них селились еще первобытные люди. Наверняка они оставляли на стенах рисунки. Часть пещер были святилищами древних культов. Позднее пещеры расширялись, и при этом рисунки были уничтожены. В мусульманский период пещеры стали использоваться суфиями – последователями мистического направления ислама, впитавшего в себя местные традиции и верования, в частности традиции воинских братств. Суфии, особенно тюркские, всегда были воинственными. В суфийских обителях ханака неофиты проходили не только духовное, но и воинское обучение. Здесь, в Шопан-ата на многих надгробных памятниках, в том числе и женских, изображено оружие – сабли, секиры, копья, луки, колчаны и даже ружья на ножках.

На возвышении находятся «орпа» − неглубокие колодцы с широким проемом. В них собиралась столь ценная в пустыне талая и дождевая вода. Впрочем, внизу есть колодец Шопан-ата, вода в нем считается священной. А вот на гребне нечто совсем необычное для нашего ландшафта – типичный каменный лингам – символ мужского начала. На закругленной вершине небольшое углубление. По следам копоти и масла нетрудно понять, что в этом углублении зажигают масло. Не доверяя своей догадке, я вопросительно смотрю на Мурата-ага. Он улыбается, мы начинаем обсуждать, к какому периоду мог бы восходить этот культ.

Лингам

Краевед говорит, что место захоронения Шопана-ата и его тестя Баяна неизвестны. Но здесь, на гребне экстрасенсы улавливают неслышимое обычным людям слово «Мәнкши». Возможно, это «Ман кісі» − «человек по имени Ман», в честь которого назван полуостров Маңғыстау – Зимовье Мана (по туркменски Мангышлак – кишлак Мана). К тому же главный спуск с Устюрта в низину носит название Манатау, Ман-ата. Мы обсуждаем связь этих топонимов с такими топонимами Южного Казахстана как Манкент, возможность связи казахского «Ман» с образом индийского первоцаря Ману, спасенного от всемирного потопа Вишну в виде рыбы и т.д. Здесь, на полуострове, среди вырезанных из ракушечника надгробий, всемирный потоп и рыба-аватара не кажутся порождением чистой фантазии.

Несколько девушек, заметив, что два уважаемых ученых увлеченно беседуют у какого-то прокопченного камня, решили, что это особенно священный и сильный объект, подошли, начали благоговейно гладить камень и прикладывать ладони ко лбу. Традиционно у казахов в знак почитания именно прикладывают реликвию ко лбу. Серикбол как-то писал, что ритуал, когда принимающие присягу солдаты целуют знамя, унаследован от советских времен и стоило бы возродить казахский ритуал. Но у каменного лингама в отсутствии мужчин совершается несколько иной обряд. Я потихоньку шепнула девушкам, что это символ плодородия, что здесь лечатся страдающие от бесплодия женщины, и они, покраснев, бросились прочь, щипая щеки и приглушенно хихикая.

Мы шли с Муратом-ага по некрополю, и вдруг я увидела стрелку «Сүгір жырау». Она указывала на мазар Сугура Бегендикулы, последнего великого мангыстауского сказителя. Того самого, чье терме «Ауылға Сүгір-ай келді деп» сейчас много исполняют на эстраде и во время тоев. Вообще-то терме было создано Сугуром в изгнании в Туркмении. Оно выражает его тоску по родине и рисует идеальный казахский мир, уже исчезнувший. Моего сынишку зовут Жансугур, имя это было названо нам еще за 10 лет до рождения сына умиравшим названым отцом моего мужа. У меня это редкое сейчас имя всегда ассоциировалось с двумя великими Сугурами 20 века. Поэтому по моей просьбе мы подошли к мазару Сугура и помолились там.

Спустившись вниз, мы все испили воду из священного колодца, затем отведали обязательной для паломников общей трапезы в түнеухана. За общим столом сидело около полусотни человек. Вообще-то, полагается переночевать в святом месте. Но завтра многие из нас улетают домой. Так что мы отправились дальше, в Огланды.

А вообще многие паломники остаются здесь на несколько дней. Переночевать в святом месте в общем доме, кушать с общего стола можно совершенно бесплатно. Сейчас, как и в давние времена, святилища становятся приютом для людей, у которых в жизни не все сложилось как хотелось.

Белое на белом. Снег на меловых чинках. Русское слово «чинки» имеет тюркское происхождение (сравните казахское «шың» − вершина горы) и означает невысокие возвышенности с плато на верху и обрывистыми склонами, образовавшиеся при при отступании Каспийского моря.