Сергей Копылов: «У художника должно быть мужество говорить своим голосом»

— Я нашел про вас немного информации. Вы 1959 года рождения, родились в Таразе.

— Официально я родился в Москве, но если точнее – в поезде «Алма-Ата – Москва». Потом, уже в роддоме обозначили место моего рождения – город Москва. Я вырос и живу в Таразе (Джамбул). У отца была интересная судьба. Во время Великой отечественной войны, в августе 1941 года, он был ранен в уличных боях в городе Таллине. Раненых отправляли на транспортных кораблях в Кронштадт. Отец попал на «Казахстан», единственный из 29 крупных кораблей, который все же дошел до Кронштадта. Все остальные потопила немецкая авиация. «Это был ад!», вспоминал отец. «Казахстан» спас отца. После войны он окончил Индустриальный техникум, работал в Украине и потом его отправили в Казахстан, в Джамбул, где он работал директором кирпичного завода, потом комбината строительных материалов. Так что моя связь с Казахстаном вполне очевидна. Я с детства много читал, увлекался рисованием, ходил в скульптурный кружок. Сейчас мне уже трудно определить главное составляющее моего творчества – скульптура, живопись, литература, театр, кино. Пожалуй, что сейчас я могу сказать определенно, что именно в кино переплетаются все направления искусства.

Профессионального образования у меня нет, кроме специальности военного повара: может в этом есть главный смысл профессии - соблюдать правила приготовления произведения! (Смеется). После срочной службы в армии, я начал работать в театре. Устроился в Джамбульский областной казахский драматический театр в 1982 году. Работал художником-бутафором, декоратором, рекламистом. Художником-постановщиком стал 1998 году уже в Русском театре. И когда стало сложно совмещать театр и кино, я ушел, это произошло в апреле 2018 года. Что дал мне театр? Во-первых, то, что можно работать с правильными режиссерами, будь они старше или младше тебя. Юрий Иванович Ханинга-Бекназар, профессор и Дина Жумабаева – его ученица. Два спектакля: «Борис Годунов» и «Мертвые души». При разности воплощения – единство пути. И полное понимание того, что нет возраста в решении творческих задач. Что нет препятствий перейти на новый уровень в реализации своих возможностей, что всему «время и случай».

— Проработав столько лет в театре, вы пришли к кино. Ваш первый фильм в качестве художника-постановщика – «Раненый ангел» режиссера Эмира Байгазина. Как вы с ним познакомились?

— Всё вышло случайно. Я знаком с известным казахстанским театральным режиссером Булатом Атабаевым. Как-то раз я у него спросил, могу ли отправить ему свою инсценировку по повести Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон»? Он согласился. Ему понравилось, и он предложил поставить пьесу по моей инсценировке, но время и обстоятельства не дали осуществить этот проект. Однако, Атабаев познакомил меня с Бейбитжаном Муслимовым. А с ним мы вместе поработали в управлении культуры Жамбылской области: оформляя праздники, создавая театральные инсталляции. Потом Бейбит уехал, работал вместе с Эмиром Байгазиным на «Уроках гармонии». После премьеры в Берлине они зимой сидели в кафе в Алматы, обсуждали будущий проект. Бейбит предложил Байгазину меня в качестве художника-постановщика. Мне написали, я ответил, что в кино до этого не работал, и не знаю специфики. Они сказали: «Ничего, научишься». (Смеется) И Эмир выслал мне тритмент фильма (расширенный синопсис – прим. V). Я на него ответил, изложил свое видение, задачи фильма в моем понимании, сделал серию эскизов.

А вообще я встретился с Эмиром, когда снимали «Уроки гармонии». Приехал на киностудию «Казахфильм», чтобы посмотреть, что и как здесь все устроено. Чуть раньше я написал картину «Кино» и решил подарить её Эмиру. В этой картине все как-то иррационально сошлось: в центре сидит режиссер в красном шарфе, напротив - ангел, рядом камера, софиты, крест… А потом вышло так, что у него действительно был такой красный шарф, как на картине. Хотя даже идеи «Раненого ангела» тогда еще я не знал.

Эмиру все мои идеи и эскизы понравились, мы переписывались, я приехал в Алматы и начали работать, обсуждать сценарий. Потом я сделал на «Раненого ангела» пять-шесть эскизов маслом. Было много и графических эскизов. Выбирали художественное, концептуальное направление, локации. Я подписал договор с «Казахфильмом». И когда ехал в поезде домой, в Тараз, узнал, что у меня родился сын. Ему сейчас пять лет. И мой сын, в своем роде, как любимый, растущий символ моей точки отсчета в кино.

— Какие у вас были литературные, художественные аллюзии при создании «Раненого ангела»?

— Мы обсуждали визуальные ориентиры, где и как будут устроены новеллы. Какие будут образы, детали, ассоциативный план. Потому что любое произведение искусства базируется на существующей литературной, кинематографической основе. Нужно находить такие аллюзии, но не в прямом смысле. У нас была вечная тема «маленького человека» Федора Достоевского, параллели с «Подростком» — как вы помните, персонаж по прозвищу Жаба в одной из новелл хочет заработать много денег, разбогатеть. Тема Льва Николаевича Толстого в новелле «Жараса», тема Антона Павловича Чехова в новелле «Балапана», тема Ивана Алексеевича Бунина в новелле «Аслана». Поймите, что я, называя всех по имени-отчеству, отдаю дань признательности и благодарности русской литературе. Это дань ритуальная, но действительная, она в образах фильма. Это традиция мирового кинематографа. На самом деле, мы для этого фильма отсняли много материала, было много сюжетных линий и сцен, не вошедших в окончательную версию. Из живописи – Брейгель, Акоп Акопян (известный армянский художник), Караваджо. Свет фильма Эмир оговаривал с Ивом Кейпом (оператор-постановщик фильма «Раненый ангел» – прим. V). Конечно, можно сказать, на кого опирался Эмир в своем творчестве конкретно, но для меня он открыл мир кино с другой стороны. Эта сторона – как сделать кино, что смотреть, на что обратить внимание. Конечно, я и раньше мог определить, как Гамлет, что «при южном ветре я еще отличу сокола от цапли», но, чтобы погрузиться в этот мир, надо увидеть его изнутри.

— Концептуальные художественные решения принимались в основном Байгазиным или вами?

— Самое главное в кино – это сотрудничество. Художник — это инструмент. Первая вещь в кино и самое главное – это, как говорил Хичкок, «сценарий, сценарий и еще раз сценарий». Если сценарий правильно составлен – по развитию образов, по дуге характера, по расположению сцен, тогда работать проще. Мы с Эмиром понимали друг друга, в основном, наши идеи и мысли совпадали, мы смотрели в одну сторону. Поэтому поиск локаций был осмыслен, и я объездил очень много мест в Казахстане. Я нашел в Таразе огромный химический комбинат, там раньше было шесть работающих печей. Три печи в свое время продали на слом. Сейчас комбинат работает, и там все ровно: дорожки выкрашены, цветы высажены, а рядом просто монументальные руины. Такой контраст жизни и не-жизни. Это тот парадокс, который присутствует в фильме, не появляясь визуально, оставаясь в нем как ощущение. Обычно я все вещи в кино стараюсь сделать сам. Есть, конечно, декораторы, ассистенты. Они тоже инструмент, но я больше доверяюсь себе. Просто у меня принцип такой: «Хочешь сделать хорошо – сделай сам»: от идеи до полного воплощения. Но и это следование правильным курсом. Того курса, который определяет автор сценария и режиссер, и у меня нет ощущения, что я ведомый - у меня есть ощущение единства курса! И это понимание пути, без этого невозможно созидание. Иногда мы сидим в офисе, иногда у Эмира дома. Обсуждаем идеи, разговариваем, в наших беседах много юмора, а в общении это лекало сотрудничества.

— Наверное, обрадовались, когда «Раненый ангел» попал на Берлинский кинофестиваль, в секцию «Панорама»?

— Берлинале – это уровень большого кино, ориентированного на прогрессивный и социальный кинематограф. Первоначальный отбор из 2-3 тысяч картин со всего мира! Нас тепло встретил Дитер Косслик, президент Берлинале, и даже сам прикреплял значок символа фестиваля, «Золотого медведя», участникам и создателям фильма. У «Раненого ангела» было четыре показа в лучших кинотеатрах и еще один дополнительный.

Я считаю, у фильма хорошая фестивальная судьба, его показывали во многих странах. Был прокат во Франции, Германии. Лучший результат лично для меня - это зрительский Гран-при в Сочи, когда на Всемирном фестивале молодежи зрители выбирали лучший фильм (TransformNation Film Award). Показ «Раненого ангела» был на кинофестивале в городе Окленд (Новая Зеландия). Фильм с со своей семьей посмотрел мой друг детства, с которым мы не виделись уже 15 лет. Вот так благодаря кино произошла наша метафизическая встреча.

— Некоторые кинокритики говорили, что фильм все-таки послабее «Уроков гармонии».

— «Уроки гармонии» - первая часть трилогии и решает свои художественные задачи, открывая дорогу «Раненому ангелу». Это уже более масштабное полотно, где уже четыре главных героя. Творчество – это как дерево, оно растет, умножая ветви. Необходимо видеть всю картину (трилогию), чтобы понять её мощь.

— После «Раненого ангела» вы продолжили сотрудничество с Байгазиным и сделали вместе с ним фильм «Река».

— Я ему как-то сказал: будем работать, пока у меня сын подрастет, потом будешь с ним работать. Это шутка, конечно, но было однозначно, что мы будем работать дальше. Это, наверное, голод творчества, накопленный годами. Перед работой над «Рекой», Эмир предложил сделать эскиз, сказал, что пока не будет рассказывать сюжет и попросил просто нарисовать спины пятерых мальчиков-братьев, сидящих на берегу реки. Я нарисовал и отправил ему. Прошло время, и в один день мне на почту пришло от него письмо, там был сценарий. Я прочел и ответил, что снимаю перед тобой шляпу – сценарий был невероятно хорош! Сразу начали работать. Эскизы, референсы, образы… Если есть хороший материал, то он завлекает, поглощает тебя полностью.

— В «Реке» вы хотели что-то новое или все-таки сразу решили продолжить эстетику минимализма?

— Сам характер фильма требовал именно такую эстетику. Эмир схематично, кружками и линиями, нарисовал, что он хочет и как он хочет. Я по этим схемам начал делать макет дома, двор, а потом искали локации. Я ездил и искал подходящую реку. Был на Сырдарье, Чу, Или. Остановились все-таки на реке Или, неподалеку от Капчагая. Место для дома героев нашел сам Эмир. Причем, когда ехали и смотрели места, он спал. Потом проснулся в дороге и показывает на одно место и говорит: «Давайте там посмотрим». Посмотрели и оно идеально подошло. Дом строили с нуля около месяца. Никаких условий не было, не было воды, только очень много саранчи. Жара страшная. Договорились со строителями, они начали строить. Я приезжаю и замечаю: что-то не так. Дом словно немножко накренен с одной стороны. Смотрю – его начали строить не параллельно горизонту, а по склону холма, пришлось выравнивать, править все время, поправлять: здесь выше, тут ниже. Построили, помимо того, что ассистенты красили его дважды, я сам перекрашивал трижды. Потом дождь и солнце доделали мою работу и всё получилось фактурно. Чтобы получилось хорошо, делай все сам. Не надо долго объяснять всё ассистентам – беру и делаю сам. Это не проблема исполнителей, это моя проблема — прочувствовать, как надо сделать.

У меня сложилось такое впечатление, что за Эмиром стоят какие-то неведомые силы. Когда я на съёмках, то не особенно волнуюсь, я уже знаю, что всё будет так, как надо для фильма. На съемках эпизода «Раненого ангела» в Таразе на заводе вдруг начался сильный ветер, на съемках «Хотите посмотреть на звезды?» на Шымбулаке ночью выпал снег и «поправил» фильм, на «Реке» даже самолеты пролетали так как надо! (Смеется). Хотя я и понимаю, что удачи не бывает без подготовки, но многие вещи мне как материалисту объяснить сложно.

Вся цветовая гамма фильма подбиралась заранее. Мы обсуждали варианты освещения, размещение по движению солнца, тени. Макет дома был не только внешний, но и внутренний. Заранее выбирали мебель. Иногда возникали споры с Эмиром, например, он говорил: «Мне не нравится стол, нужен ровный». Я говорил: «Нет, это лучше». Потом смотрели, обсуждали, выбирали лучшее. Он отслеживал не только мою работу, но и художника по костюмам Айданы Кожагельдиной. Костюмы Эмир тоже сам отбирал – именно ту ткань, форму и так далее. В этом Эмир - перфекционист в необходимом для результата плане. О чем я? О том, что каждая вещь обсуждается, у каждого есть право голоса и каждый ответственен за свое решение. И это структура работы.

— В «Реке» Эмир Байгазин был не только режиссером, но и оператором, монтажером, продюсером. Повлияло это как-то на съёмочный процесс?

— Полагаю, что положительно. Фактически кадр во всех своих фильмах он выстраивает сам — до миллиметра. И с Азизом Жамбакиевым (оператор-постановщик «Уроков гармонии») и с Ивом Кейпом (оператор-постановщик фильма «Раненый ангел» – Прим. Ред.) и с Кайратом Темиргалиевым (оператор-постановщик «Хотите посмотреть на звезды?»). Иногда, когда были разногласия с ними, спрашивали меня как третейского судью: посмотри, как лучше? Задача художника - не только говорить, что лучше, но всегда объяснять, почему лучше. Ну, а поскольку кадр – это, по сути, картина, то я, как художник, понимая композицию, мог дать свой комментарий.

— Но почему он решил сам снимать?

— У Эмира редкое чувство гармонии, композиции, цвета и света, свойственное живописцам и графикам - соответственно, выстроить далее кадр на основе дальнейшего режиссерского и авторского развития ему проще. И тогда оператор – это лишнее звено между изображением и режиссером. Эмир занимается художественной пленочной фотографией - это умение и знание дает ему преимущество в понимании и практики работы оператора. Когда я смотрел первую монтажную версию фильма, она уже была едина по свету и цвету. Хотя гафферы иногда сопротивлялись и заявляли, что слишком темно для съемки. Но Эмир снимал, поскольку твердо знал, что он хочет и какой будет результат.

По всем задачам «Река» была не только третьей частью трилогии, но и ее венцом. Поэтому и задачи были выше, и ответственность завершения. Была ли она фестивальной картиной? Мы не подстраивались, но мы настраивались. Мы делали хорошее кино, которое должно было прозвучать.

— Второй фильм, который вы сделали с Байгазиным – это «Хотите посмотреть на звезды?» Он отличался по своим художественным задачам от предыдущих?

— «Звезды» начинались чуть раньше «Реки». Задачи, безусловно, были разные, условия были другими, и художественное устройство фильма отличалось от предыдущих. До этого обсуждали сценарий, делали эскизы. Но это тоже первая часть новой трилогии. Это малобюджетное кино. Съемки были разные. И на Чимбулаке, в городе, в Известковом ущелье. Снимали в городских локациях. В основном, мы старались придерживаться эстетики минимализма. Но в городских джунглях этого сложно достичь. Из-за этого получился странный и интересный симбиоз архитектуры и аскетизма. Хороший художник – это когда его не видно в кадре. Этого возможно достичь, когда каждый предмет лежит на своем месте и имеет свою историю. В фильме была одна сцена на кухне. Кухня бара «Чукотка». Надо расставить всё, что есть, и добавить то, чего нет. Вот и я делал всё сам, чтобы мне не мешали. Мне нравятся такие задачи, но всё надо делать самому быстро и интуитивно. Я работал на проекте вместе с Айданой Кожагельдиной, и мы находили общий язык образов – это замечательно, когда работаешь с молодыми людьми и чувствуешь себя молодым. В этом и есть драйв кино — когда сделаешь правильно. (смеется)

— Наверное, в таких моментах и пригодился большой театральный опыт.

— В принципе, да. Так как я и в театре, и в кино думаю, решаю проблемы. Причем в кино сложнее, потому что многие проблемы надо решать прямо на площадке. То, что есть в кадре, оно там и останется. Это не театр, где можно поправить во время следующего спектакля. В кино надо принимать решения здесь и сейчас. Например, мы уже снимаем, а керосина не хватает. Я говорю, что надо воды налить. Возражают, что не будет гореть. Я говорю: «Физику надо учить: керосин легче воды, он будет поверх воды и будет гореть». Или был случай, когда не могли достать шнур из лампы. Я говорю: «Возьми у гримера пинцет». Всегда есть проблемы, которые требуют немедленного решения. Тут и пригодился мой большой театральный опыт, когда ты всё умеешь, делаешь сам и всё знаешь. И технологию, и задачу. Где начало, где конец. Как это сделать так, чтобы это работало. И как найти оптимальное решение задачи в этом кадре.

— Вы с Байгазиным отработали три фильма. С ним сложно работать?

— Сложно и легко. Он требователен, но, прежде всего, к самому себе. Задачи и сам фильм требуют такой отдачи. Тут уж не поспоришь, надо подчиняться требованиям свыше. Но это настраивает на результат, и мне с ним достаточно комфортно работать, потому что мы видим и смотрим в одну сторону, решаем одни задачи, которые понимаем.

— Вы были номинированы на различные призы, премии. Вас это волнует или вы не интересуетесь всем этим?

— Номинирован, если быть точным, однажды и безрезультатно. Конечно, это всё замечательно, но можно сказать, что для меня сами фильмы - это и есть призы. Потому что художник-постановщик входит в состав авторов, создающих фильм. Тот, кто знает кинопроизводство, всегда может отметить работу художника-постановщика, и этого достаточно. На пати в Венеции, после премьеры «Реки», наш норвежский копродюсер Хильде Берг сказала, что я сделал обрамление этому бриллианту («Реке»). Но, вы понимаете, чтобы сделать обрамление, нужен бриллиант, а если его нет? То тут уж, как не старайся – ничего не выйдет.

— Вы отслеживаете последние казахстанские фильмы, которые вам интересны?

— Во многих казахстанских фильмах работа художника условна. Все дело в том, кто заказчик фильма и исполнитель. И кто какие цели преследует: либо художественные, либо финансово-политические. У художника, я говорю общее о создателе фильма, должно быть мужество говорить своим голосом. Это возможно, когда цель выше нас. Она может быть даже выше денег, и еще она должна быть правильной. А кто определит? Могут сказать – зритель, могут сказать - заказчик, могут сказать - кинокритик. Ну, а кто над ними? Вот в чем выбор — кому служить. Вот в этом я следую режиссеру, понимая его задачи. К сожалению, я мало знаком с казахстанскими художниками-постановщиками. Замечательная работа Юлии Левицкой на «Уроках гармонии». Ее работа очень помогла мне в работе над «Раненым ангелом». Узкая профессиональная специализация всегда губительна для творчества.

И если нет полного понимания мира, то заблудишься. Поэтому круг моих интересов чрезвычайно широк, но все узнать невозможно и это печально.

— Какие книги, фильмы вдохновляют вас?

— Писатели, которые составили мое мировоззрение: прежде всего, Федор Михайлович Достоевский, Лев Николаевич Толстой, Уильям Фолкнер, Эрнест Хемингуэй. Вообще, спектр очень большой: и французская литература, и русская, японская, китайская, латиноамериканская. То есть, любая хорошая литература.

Из последних фильмов я посмотрел «Рома» Альфонсо Куарона. Там любопытная работа художника-постановщика. В фильме уже в первом кадре рассказано все, когда в луже отражается пространство вокруг и небо. Все остальное можно сделать как приложение к этому кадру. А если брать примеры из мировой классики, то фильмы Андрея Тарковского, Алексея Германа. Я смотрел его последний фильм «Трудно быть богом»: там задача режиссера спорная, но работа художника там замечательная, сложно придраться. Должен признаться, что я читаю некоторые книги или смотрю фильмы, по выражению героя Достоевского, чисто «из злобы», чтобы потом иметь право сказать, что произведение сделано плохо и доказать это на примерах. Некоторые книги я просто не смог дочитать. Так было с романом Солженицына «Красное колесо».

— Вы сейчас работаете над новым проектом Байгазина. Можете что-то рассказать об этом?

— Это большой проект. О чем – пока не могу сказать. Я продолжаю работать с Эмиром в качестве художника-постановщика. В свободное от кино время пишу картины, пьесы, делаю эскизы монументальной скульптуры, архитектурные проекты, то есть, готовлюсь к съемкам.