Габит Нурумбетов, химик: «Вот клей и ибупрофен — сделай из них медикаментозный пластырь»

Как я полюбил химию

В Шымкенте часто отключали свет, и делать было нечего. Я любил мешать в казане всё, что только можно: к примеру, очистители, зубные пасты и смотреть, что происходит. Так я захотел стать химиком.

В школе мне очень повезло — мой учитель химии оказался настоящим педагогом, Элеонора Александровна смогла нас заинтересовать и показать красоту предмета, что всё вокруг — это химия. Не каждый преподаватель может развить интерес и показать ребёнку, что вот это интересно, а вот этим можно заниматься всю жизнь. Во многом, я думаю, это связано с системой, а не с тем, что педагоги плохие. Из-за бумажной волокиты у учителей элементарно нет времени заниматься преподавательской деятельностью, тогда как учитель должен учить.

Докторантура в Англии

В десятом классе лингвистической гимназии, после года тщетных попыток изучить французский язык, я перешел в англо-химический класс и за два года наверстал всю программу по химии. На ЕНТ почти завалил математику, но мне хватило баллов по химии, чтобы пройти на специальность «химическая технология органических веществ» в КБТУ. В те времена там была очень конкурентная среда, 200 государственных грантников, у многих призовые места на олимпиадах, а мы с моим другом приехали без медалей и наград, было интересно и мы быстро освоились.

После года стандартного курса химической технологии и практики по специальности, мне стало очень скучно. Я не смогу, условно говоря, работать на заводе и проводить один и тот же тест по ГОСТу следующие 40 лет. Поэтому перед вторым курсом попросил пристроить меня в лабораторию преподавателя и наставника Энвера Рахимовича Ишкенова — хотел набираться опыта. Летом месяц-два проводил в институте химии. В лаборатории, которой руководил Ринат Маратович Искаков, я занимался металлизацией полимерных пленок — их покрывали металлом, алюминием или серебром. По результатам этой работы мы смогли опубликовать статью, и это помогло мне создать неплохое подспорье для поиска путей продолжения обучения после КБТУ.

Изначально я хотел поступить в университет на Дальнем Востоке, но не успевал сдать все тесты. И как раз по Euronews показали передачу про Уорвикский Университет, а я вообще не знал о его существовании. Говорилось, что они создали Warwick Manufacturing Guild, по-нашему это что-то вроде отдельного института. Там студентов обучают как что-то делать и производить с помощью всех современных методов — 3D печати, лазеров и т.д.) Им удалось сделать гоночный болид из пластика, созданного из натуральных волокон, кажется, из моркови. Оказалось, что у них очень сильный департамент по полимерам, чем я в принципе и занимался. Через университетский сервис подачи документов я отправил свою заявку, мне ответил профессор Стефан Бон — сказал, что он меня возьмет. Я был несказанно рад и, окончив университет, сразу поступил в аспирантуру. К слову, я параллельно подавал документы и в другие университеты, просто открывал сайт и рассылал заявки. Но согласился только Warwick, и так в 2009 году я оказался в Англии.

PhD-исследование, Kindle и проблемы в Африке

В Уорвикском Университете я занимался микрофлюидикой. В этом направлении науки для создания определенных материалов используются маленькие потоки веществ. Их можно инкапсулировать (помещать в оболочку, капсулу) или сделать частицу, у которой одна сторона будет магнитная, а другая — немагнитная. Изначально это было исследование без определенной цели — вдруг кому-то пригодится. В течение трех лет я делал установки — маленькие приборы для микрофлюидики, где задействуются два потока несмешивающихся жидкостей. Главная задача — сделать каплю определенного размера, чем меньше, тем лучше. Сама установка может работать два часа и все эти капли должны быть одного размера. Так как они не смешиваются, то получается смесь, похожая на масло в воде. «Масляная» часть — это вещество, которое можно полимеризовать. Таким образом, образовав капли и полимеризуя мономер (реакции инициируются ультрафиолетовой лампой), изначальную жидкость можно превратить в твердые частицы с различными свойствами. Бывают частицы, похожие на клетки, т.е. у них внутри жидкость, а снаружи уже твердая мембрана. Есть частицы магнитные и немагнитные, и внутри них находятся заряженные частицы. К тому же они могут быть разного цвета.

Кроме прямых применений микрофлюидики, ещё есть направление по производству устройств для долгого хранения веществ. Например, была проблема с доставкой антибиотиков и вакцин в Африку из-за ограниченного доступа там к холодильникам. Группа из Гарварда предложила решение одной из проблем. Они сделали эффективное устройство с помощью микрофлюидики. Изобрели чип, в котором две капли были в разных трубках и они смешивались только перед использованием. Получалось нужное вещество, которое можно было дать людям. При комнатной температуре по отдельности эти компоненты стабильные, а при смещении получается третье нестабильное вещество, которое нужно использовать в течение часа. Так как конечный продукт не хранился в готовом виде, проблема была исключена путем разделения компонентов.

Проект с BASF

После защиты диссертации два с половиной года я работал постдоком на большом проекте для немецкого химического гиганта — концерна BASF. Постдок мне нашел мой куратор и направил на интервью, на котором сидели профессора инженерного и химического департаментов Алексей Лапкин (Alexei Lapkin) и Дэвид Хаддлтон (David Haddleton). Уорвикский Университет участвовал как партнер проекта вместе с шестью другими университетами по Европе и самим BASF. Они пытались оптимизировать химические реакторы: пилотный в две тонны и производящий коммерческий продукт в 60 тонн. Так как реакторы нужно постоянно греть и остужать, экономия энергии в 2-3% значительна для компании. Меня взяли на ту часть исследования, где нужно было оптимизировать реакцию полимеризации, чтобы использовать меньше тепла и, сохраняя качество продукта, повысить скорость работы. К концу первого срока проекта BASF были рады общим результатам и профинансировали его вторую часть.

Эксперимент на необычном продукте из супермаркета

Пока я был постдоком, моему руководителю Дэвиду пришло предложение от крупной компании, которая производила индустриальный полимер для склеивания машин, зданий и стекол. Было предложено попробовать этот полимер в фармацевтике. Дэвид согласился и в лаборатории мы обнаружили следующие свойства полимера: он очень вязкий, похож на мед и не течет при комнатной температуре; его надо нагреть до 80 градусов, чтобы его можно было добавить куда-то или с чем-то смешать; в присутствии воды он реагировал и из жидкости превращался в эластомер, то есть, в мягкий полимер, и это была необратимая реакция. Из этого эластомера получалось чувствительное к давлению клейкое вещество (pressure sensitive adhesive) и именно оно нам было нужно. Дэвид принес мне 25 граммов ибупрофена и сказал: «Вот тебе клей, вот ибупрофен, давай попробуем сделать медикаментозный пластырь». Мы нагрели полимер, смешали вещества и сделали плёнку. Здесь пригодились приобретенные мной в институте химии знания и умения. В результате мы получили «медикаментозный пластырь», который был буквально как скотч, но только еще с ибупрофеном.

Дальше нам нужно было доказать, может ли ибупрофен из этого пластыря пройти через кожу. Мы абсолютно ничего не знали ни про кожу, ни про ибупрофен, ведь раньше занимались только полимерами, материалами и реакторами. Подумав над задачей, мы обнаружили, что в большом супермаркете Tesco, который был рядом с университетом, продают в виде отдельного продукта часть живота свиньи с кожей. Я пошел, купил, взял скальпель, отрезал весь жир и на этой коже мы провели первый эксперимент. Нам удалось показать, что в пластыре до того как мы приложили его к коже, был один грамм ибупрофена, а уже через 24 часа осталось половина грамма. Логично предположить, что лекарство попало в кожу. Мы подготовили данные, и мой профессор пошел с ними в местный венчурный фонд Mercia funds. Хоть у нас и был всего один график, фонд заинтересовался и дал первые деньги, чтобы мы могли уйти из университета в технопарк (science park). Это все произошло в течение двух месяцев.

Как удалось ускорить тесты в 100 раз

Как только завершился мой проект постдока, Дэвид нанял меня в компанию. Мы начинали в одной комнате, она была и офисом и лабораторией. Лабораторию мы собрали из самой дешевой кухни из IKEA и спустя 6 лет она все еще нам служит. Мы начали заниматься проблемой доставки медикаментозных веществ через кожу (transdermal drug delivery). Так как мы вообще ничего не знали по этой теме, то начали читать статьи и смотреть как это все делается. Оказалось, что используется устройство, называемое Franz Cells (ячейка Франца). Оно сделано из стекла и крупное по размеру. Требуется большой отрез кожи, чтобы произвести тест. К тому же нужно дополнительное устройство, потому что эксперимент должен идти при температуре тела на коже (примерно 32 градуса). Мы попробовали Franz Cells два раза, и это явно был не оптимальный способ. У нас имелось финансирование буквально на год, то есть за это время нужно было показать такие результаты, чтобы нас проспонсировали для дальнейшего развития. Я подумал, что мы никогда не успеем сгенерировать столько данных, чтобы продлить жизнь этой компании. Нарисовал чертеж нового устройства и предложил его сделать. Уже были материалы, которые подходили, и можно было из полимера миниатюризировать устройство. Мы сделали первый образец и сравнили результаты, используя коммерческий пластырь, чтобы избежать вариаций. Продукт мы испытали на традиционной ячейке и на нашем устройстве. Результаты показали корреляцию в районе 90%. Это было допустимо и мы стали использовать наше устройство. У него каждое углубление — это, по сути, franz cell, а их здесь 36. И если сопоставить размер одного Franz Cells равным трем нашим устройствам, то мы в 100 раз увеличили свою продуктивность (три года назад это достижение уже освещалось в казахстанских СМИ). Так как все прошло успешно, мы с тех пор занимаемся фармацевтикой.

Как мы стали производителями собственного полимера

Поначалу мы использовали полимер, который производила французская компания Bostik — глобальный лидер по клеящим веществам. Используя их продукт, мы сделали ибупрофеновый пластырь. Затем весь процесс перенесли из своей лаборатории в AdhexPharma в Дижоне. У них есть американские и европейские сертификаты для производства пластырей по стандарту Clinical GMP (Good manufacturing practice). Они произвели пластыри, и мы начали первые клинические испытания. При первой фазе ваш продукт сравнивают с каким-то другим. Так как вы сами пишите ход эксперимента, вы можете выбрать сравнение с литературными данными, с таблетками или с другим пластырем. В ходе испытаний мы клеили пластырь, делали заборы крови через определенные промежутки времени и измеряли, сколько ибупрофена прошло через кожу из пластыря. Результаты у нас были неплохие, но мы отказались от этого пластыря, потому что мы были не первые на рынке с таким продуктом и было бы тяжело потом поддерживать его рост.

Еще одна проблема была в полимере, который мы использовали. Он был индустриальным, соответственно, «грязным» для фармацевтики, так как там находилось много посторонних компонентов. Не то чтобы они были опасны для людей, просто нужно было бы проводить огромные исследования, чтобы это подтвердить. Для этого есть тест на канцерогенность. К примеру, американское Управление по контролю за продуктами и лекарствами (FDA) в течение 9 месяцев испытывает новый компонент на животных, и потом смотрит, нет ли предпосылок к образованию опухолей, рака, нет ли эффекта на следующих поколениях этих животных. Обычно для этого используются мыши. За 9 месяцев и 9 поколений и можно увидеть, нет ли каких-нибудь изменений в следующем поколении, вызванных этим продуктом. Это все требует времени и огромных денег. И мы подумали, зачем нам всё это, мы лучше сделаем свой пример.

За полтора года нам удалось создать новый пластырь с лекарством. Но в процессе оказалось, что у созданного нами полимера эффект прилипания к коже падает через определенное время. Пришлось делать новый полимер. Когда в прошлом году начался локдаун и вся эта история с коронавирусом, у нас в лаборатории осталось всего три человека, но все же получилось произвести другой полимер. Он однокомпонентный и используется, в принципе, начальным материалом другими компаниями в различных приложениях. Но то, как мы его сделали сами, именно процесс синтеза позволил нам добиться определенных свойств. Он очень хорошо липнет к коже и чтобы это доказать, мы провели свое внутренние испытание под названием wearability study (исследование пригодности для носки). Пластыри раздаются людям, и они носят их около трех суток, потом отчитываются, как хорошо лип пластырь и какой процент площади через сутки/двое/трое еще остается на коже. Оказалось, что это очень хороший полимер. В нём растворяется очень много лекарственных средств, он однокомпонентный и у него в структуре нет двойных связей ароматических колец. То есть, это значит, что он не деградирует от солнечного света, он абсолютно прозрачный и будет прозрачным вечно, вообще ничего с ним не случится.

Производство этого полимера мы начали с пробирок, потом отработали процесс на литровом реакторе, а сейчас используем 10-литровый реактор. Получается, что мы стали производителями собственного материала, который используется для нашего собственного продукта. Также он позволяет нам сотрудничать с большими фармацевтическими компаниями. Одна из них, Cycle Pharmaceuticals из Кембриджа, работает над способами доставки лекарств для редких заболеваний. В большинстве случаев это генетические заболевания, к примеру, с ними рождаются дети и им нужно всю жизнь принимать лекарства. Для этого не всегда подходят таблетки и уколы. Cycle Pharmaceuticals пытается этим людям помочь, изобретая более удобные способы доставки лекарств. Они увидели в нашей компании потенциал. Другие большие имена пока не могу назвать, но вы знаете эти компании.

Надеемся, что в конце мая первая часть наших клинических испытаний пройдет успешно. После этого дело пойдет уже легче, потому что все регулирующие органы будут знать о нас. И мы покажем данные, полученные от исследований именно на людях. Сейчас у нас есть достаточно большой объем данных, но это всё доклинические исследования, сделанные in vitro или на животных.

Как пластырь может помочь при болезнях мозга

Сейчас многие пытаются сделать пластыри для профилактики болезней мозга. Но проблема в том, что кожа — хороший барьер для всего, что извне, так задумано природой. Есть определенные ограничения по тому, какие лекарства можно использовать. Для болезней Паркинсона, Альцгеймера и деменции уже есть такие пластыри. К примеру, человек, болеющий Альцгеймером, не может каждый день принимать таблетку, потому что просто забывает об этом. Преимущество пластыря в том, что с ним таких проблем нет. Его два раза в неделю меняют, и не нужно каждый день принимать таблетку. Сейчас все пытаются создать пластырь, который будет целую неделю доставлять лекарство, но это сделать тяжело.

Как выбрать лекарство, которое можно доставить с помощью пластыря?

Есть Правило Липинского («правило пяти»), согласно которому набор физико-химических свойств определяет, пройдет ли вещество через кожу. Основной барьер — размер молекулы. Если она больше 500 дальтонов, то не пройдёт через кожу, она просто не сможет протиснуться через клетки. Оптимальный размер молекулы — в районе 150-300 дальтонов. Плюс имеет сильное влияние гидрофильность или гидрофобность молекулы. Гидрофобные молекулы очень тяжело проходят через кожу, и чем гидрофобнее молекула, тем меньше ее скорость прохождения. К примеру, есть вещества, которые вообще не растворяются в воде и они в принципе очень мало и медленно проходят через кожу. Этими двумя показателями мы определяем потенциальные молекулы, которые можно использовать.

Как регулировать скорость и дозу доставки

Основной барьер — кожа, и у каждого человека на Земле она различная. Это зависит от возраста, пола, расы, где человек живёт, какой там микроклимат, и, в конце концов, с какой части тела эта кожа. Если абстрагироваться от этой разницы и принять, что у всех одинаковая кожа, то скорость доставки лекарства можно контролировать так называемыми добавками (excipient). Это вещества, которые добавляются в пластырь с лекарством. Они позволяют модифицировать верхний слой кожи stratum corneum, тем самым увеличить или замедлить прохождение лекарства. К примеру, к добавкам относится пропиленгликоль. Он есть практически везде. Или тот же самый глицерин — он впитывается и увеличивается поток лекарства через кожу.

Как получают кожу для экспериментов

Помимо того, что кожа разная, есть еще одна интересная проблема. Разные комбинации кожи с пластырем невозможно просчитать. Есть некоторые программы, которые позволяют что-то предугадать и построить какую-то модель, но в итоге конкретные данные приходится получать на реальной коже, которую задонатил человек. К нам, например, вся кожа приходит из Франции, из косметической хирургии: люди отказываются от нее и подписывают соглашение этичности. Затем мы можем купить и использовать её для исследований, потому что это clinical waste (клинический отход). У нас бывают случаи, когда вчера была операция и нам уже утром доставляют кожу. Мы убедились, что какие бы не были расчеты, всегда нужно использовать кожу. Если идти на регистрацию уже готового вещества, нужно показать проницаемость и вообще эффективность продукта, используя минимум четырех доноров.

Любые медикаментозные вещества, которые есть в продаже, проверяются по внутренним правилам. В самую первую очередь проводятся доклинические исследования, доказывается, что вещество безопасно. Потом проходят клинические испытания в трех разных этапах: биоэквивалентность, безопасность и эффективность. Это огромные исследования, где абсолютно все документируется. И, в конце концов, дается вывод, помогает ли лекарство определенному количеству людей. Но нужно помнить, что абсолютно всегда есть эффект плацебо.

Как проводятся клинические исследования

Первая часть — проверка на биоэквивалентность. Набирается группа случайных людей, скажем, 20 человек. Часть из них получит плацебо, другим дадут реальное лекарственное средство. Потом каждые два часа у них будут брать 5 мл крови из вены. Кровь очищается и измеряется концентрация нашего лекарства в ней, и потом сравнивают две группы. Нужно определить, есть ли в крови определенная концентрация, которая называется терапевтической. Наша задача — достичь терапевтической концентрации в крови после того, как мы наклеили продукт на кожу. Соответственно, у тех, кто носит плацебо, не должно быть абсолютно ничего. В результате первой части исследования нам нужно доказать, что мы можем доставить нужное количество вещества.

Во второй части исследования проверяется безопасность. Может быть так, что вы хотите сделать таблетки из уже известного вещества. Оно было одобрено и существует на рынке 20-50 лет, но патент принадлежал другому производителю. Допустим, патент закончился, и вы хотите сделать точно такие же таблетки, но гораздо дешевле. Тогда вам не нужно делать вторую часть клинических испытаний. Она предназначена только для новых веществ, которых раньше не было на рынке. В этой стадии принимают участие примерно 200 человек. Но это зависит от требований регулятора, он может обязать вас нанять и 1000 человек.

Здесь проверяется, какая доза является максимальной, а какая минимальной. Как на людей это лекарство работает. Не умрёт ли кто-нибудь (не дай бог) или не будет ли какой-нибудь реакции. Также проверяют зависимость. Как говорится, «всё есть яд, всё есть лекарство». Все исследования проводятся в больших клиниках и контролируются под присмотром врачей. Это важно, потому что могут быть разные последствия, когда нужна экстренная медицинская помощь. Например, от 20 миллиграмм человека может начать тошнить или может случиться анафилактический шок.

После определения допустимых границ, начинается третья часть испытаний. Для нее набирают самую большую группу людей, например, 20 000 человек, и проводится двойное рандомизированное плацебо-исследование. То есть, ни пациенты, ни врачи не знают, что есть плацебо и что есть лекарство. Это нужно для того, чтобы исключить какие-либо вариации. Врачам просто поставляют упаковки, и начинается наблюдение за пациентами. Обычно это исследование идет под какое-то заболевание и проверяется эффективность лекарства. Пациенты принимают эти таблетки (и плацебо и лекарства) 6 месяцев до 2 лет, в зависимости от заболевания.

В конце данные сводятся. Клиника предоставляет отчет производителю с голыми данными: кому лекарство помогло, а кому — нет. А производитель, зная, кто принимал плацебо, а кто — активное вещество, делает заключение. Допустим, в группе тех, кого лекарство излечило, 75% людей принимали активное вещество. То есть, лекарство и вправду помогает при этом заболевании. И наоборот, основная группа тех, кому оно не помогло, принимала плацебо. Но бывает так, что в группе излечившихся до 40% пациентов принимали плацебо.

Если начать с абсолютно нового вещества, то на то, чтобы пройти все эти стадии, уходит 10-12 лет. Производитель лекарственного средства собирает все данные и дает их регулятору. В Европе это European Medicines Agency (EMA), в Америке — FDA. Там уже эксперты читают отчеты, сверяют данные и дают свое заключение: разрешить к выпуску на рынок или нет.

Как обстоят дела с проверкой пластырей

Так как наша компания сама разрабатывает пластыри, нам же нужно и проводить эти исследования. Мы считаемся фармкомпанией, и ответственны за данные, которые предоставим EMA или FDA, и они уже нам выдадут разрешение на продажу на рынках США или Европы.

Наше лекарство не новое, оно уже есть на рынке, но раньше никто не производил его именно в пластыре. Сейчас мы ожидаем результаты первой фазы. Эту часть испытаний разрешают в принципе всем, потому что это небольшое исследование. Потом, когда мы получим эти данные, мы будем консультироваться опять с регулятором. Так как безопасность лекарства уже была доказана, мы хотим сразу перейти к третьей стадии, пропустив вторую. Они могут как согласиться, так и отказать, потребовав сделать вторую фазу.

Как перейти из академической науки в коммерческую

Для меня это был вызов, ведь мы строили компанию с нуля, ничего не было: ни лаборатории, ни методов, и приходилось учитывать деньги — всё упирается в них. Раньше, если мне нужно было 50 мл метанола, я мог взять 2,5 литра и использовать столько, сколько захочется, просто потому что мой супервайзер за это заплатит. Теперь же на каждую покупку для эксперимента есть определенный бюджет.

Суть в том, что деньги должны производить данные, которые дадут больше денег. Нужно считать каждый эксперимент: нужен он или не нужен, дает данные или нет. Эксперименты for fun уже никто не делал, и в этом заключается первое отличие. Второе состоит в том, что академия — достаточно расслабленная среда. Как говорит мой наставник, «это мы сами придумали себе эту индустрию и в ней варимся, а остальному миру плевать на то, что мы там делаем». Потому что публикаций в свободном доступе практически нет. Благо есть sci-hub, которым можно взломать любого издателя. По сути публика не читает эти данные. Этот объемный массив информации и знаний просто где-то висит. Из-за того, что общество закрытое, все достаточно расслаблены, особенно в плане дедлайнов. Когда ты в западной системе, ты защитил свою диссертацию, ты PhD и всё, дальше уже ничего не надо защищать и можно спокойно, не торопясь заниматься исследованиями, получать зарплату и думать о высоком. Здесь же, в компании, такого нет, потому что ты каждый день тратишь деньги и ты не можешь просто так ходить и думать о высоком. Надо решать проблему здесь и сейчас. Это и был switch (переключатель) для меня. Сначала было сложно, но потом я привык, и в какой-то момент поймал себя на мысли, что не смогу вернуться в академию, а если вернусь, то просто для того, чтобы расслабиться.

Как можно раскрыть ценность науки

Популяризация своей работы — это не задача учёного или профессуры, этим должно заниматься профильное министерство, которое на то и существует. Надо показывать людям (и это касается не только работы ученых), что делаются определенные полезные вещи. И надо это делать стабильно, а не одним плакатом. Можно создать отдельный сайт, показать, что изобрели, что используется, что плюс в экономике вот такой. Чтобы у людей была связь между результатами и деньгами. В Британии это довольно часто практикуется. Сектор R&D (исследования и разработки) производит валовый продукт на 30 млрд фунтов. В этот сектор входят все вместе: и химики, и производители машин и авиадвигателей. Отдельно указывается, сколько валового продукта произвел культурный сектор — музеи, литература и т.д. А у нас, в принципе, никто не знает, что происходит, из чего складывается бюджет Казахстана. Нефтянка и металлы — основная статья доходов в бюджет, но там же тоже ведутся какие-то исследования, новые процессы, и это можно публиковать.

Если это показать, то люди будут идти в инженеры или ученые. А если они не видят экономическую выгоду, соответственно, туда не пойдут. В Казахстане часто родители давят на детей с выбором профессии. Одно время все были юристами, потому что нотариальные конторы открывались как грибы по весне и люди зарабатывали хорошие деньги. Многие идут на врачей, к примеру, или учителей, потому что это стабильный заработок на всю жизнь. Может даже выпускникам не нравится их выбор, но они идут на ту или иную специальность ради стабильного заработка. Они просто не видят других возможностей. Проблему можно решить, хотя бы частично, сведя всю информацию по секторам и прибыли в одно место.

Как заинтересовать молодежь

Нужно платить деньги, хотя бы минимальные. Да, мы знаем, что в Назарбаев Университете хорошие зарплаты. Да, на эту зарплату можно неплохо жить, но в других университетах таких денег нет, не говоря уже про исследовательские институты — там вообще никакой зарплаты нет. Работа там выполняется только на энтузиазме людей. Поэтому, соответственно, молодые туда не идут, там относительно старая гвардия, которая всю жизнь этим занималась, и из этого складывается нехватка специалистов.

Что нужно для комфортной работы в Казахстане

Для меня важна зарплата и условия, похожие на те, что есть в Англии. Например, если я вернусь в университет, я не хочу с утра до вечера заниматься преподавательской деятельностью. Это неплохо, но я считаю, что это если мы хотим готовить студентов, которые владеют самыми последними знаниями, то профессура должна заниматься исследованием. Еще нужно, чтобы у меня была лаборатория и время заниматься наукой. А это невозможно сделать, ведя три разных курса в год.

Ученые должны преподавать, потому что знаниями нужно делиться. В Англии принято, что профессура в research university обязана преподавать. Ученые знают про последние достижения и апдейты, и всё это даётся на лекциях. То есть, студент, придя на лекцию, сразу узнает, что происходит прямо сейчас. Допустим, общая тема лекции Free Radical Polymerization (свободно-радикальная полимеризация), за описание которой Нобелевскую премию дали 50 лет назад. С тех пор теория развивается и нельзя давать данные и знания, опубликованные 40 лет назад. В КБТУ у нас был курс полимеризации, и мы учились по книге, выпущенной еще во времена Советского Союза. Когда я приехал в Англию, я не знал примерно половину методик, которые здесь считаются стандартными.

В Казахстане система выстроена так, что у преподавателя нет времени заниматься наукой, потому что нет финансирования. Когда оно есть, создается группа из 5-6 студентов, аспирантов и магистров. Они занимаются именно исследованиями, а в остальное время ведут лекции. К примеру, здесь у профессора примерно 100 часов в год лекций и преподавательских часов. Он ведёт максимум два курса в год и это те курсы, по которым он специализируется. В Казахстане же один преподаватель ведет 4-5 разных направлений. Это же большой объем работы, человек просто не может ничем другим заниматься. Ему надо в первую очередь всё повторить, чтобы студентам это рассказать, потом подготовить тесты, контрольные и экзамены, далее всё это проверить, заполнить бумаги... Времени не остаётся. Не то, чтобы они плохие ученые или отсутствует желание, у них физически нет времени. Зарплату выплатят за лекции, а не за исследования.

Насколько я помню, может, сейчас это изменилось, проблема с химией в Казахстане связана с законодательством и логистикой. Было невозможно купить некоторые реактивы. В Англии же если мне что-то надо, я заказываю и в течение двух дней это доставляют. С контролем вообще никаких проблем нет. Так как заказ идет от университета, он же это и контролирует.

Как среднее образование влияет на состояние науки в Казахстане

Взять, к примеру, Финляндию, она очень технологически развитая страна и там очень хорошее школьное образование. Система выстроена так, что каждый имеет возможность раскрыть свой потенциал. И такие страны потом становятся развитыми, не только с технологической точки зрения, но и в других областях.

У нас хотят решать проблему ученых и технических специальностей с помощью университетов, но нужно заниматься этим еще в школе. Детей не заставишь идти на технические специальности или на любые другие, есть у них нет интереса к этому. Поэтому, если в стране хотят обеспечить научный рост, то нужно, чтобы в школе химия была химией и проводились эксперименты. Чтобы в кабинете физики стоял минимальный набор инструментов и приборов, и можно было показать закон Ньютона или кипение при комнатной температуре. В школе нужно заинтересовать детей, чтобы они понимали, что им нравится, и не теряли время на смену специальности. В университет должны приходить люди, которые четко знают, что они хотят.

Как мы всем обществом можем помочь мамам

Недавно я стал отцом, и делаю всё, что могу, но всё равно основная нагрузка лежит на супруге. Пока отцы не будут брать равные декретные отпуска, ничего не поменяется и любой маме будет тяжело. Вот в Англии, например, декретный отпуск всего две недели. Если когда-то я смогу взять, допустим, два месяца декретного отпуска и мне выплатят ту же зарплату, то, конечно, я это сделаю. Это мой ребёнок, он растёт и хочется проводить больше времени с ним. Нам всем обществом надо решить эту проблему и сделать так, чтобы и отцы и матери были обязаны брать одинаковые декретные отпуска и не терять деньгах.

Наука в Казахстане: пациент скорее жив или мертв?

Если судить по НУ, то у нас наука есть. Если судить по другим университетам, то сделать однозначный вывод тяжело. Чтобы сделать пациента скорее живым, одного университета мало, их нужно хотя бы три на нашу большую страну. Территориально мы большие, но населения у нас мало, поэтому трех университетов по уровню НУ нам бы пока хватило.

Нужно прекратить требовать публикации с импакт-фактором. Это же просто какой-то статист, которому было скучно, придумал все эти меры расчёта, но в итоге есть люди, у которых нет импакт-фактора. К примеру, у профессора Х его нет, но 10 его учеников хорошие инженеры и ученые, которые добились успеха в своей профессии. Как это оценить? А есть профессура, которая, опять же, публикуется только для того, чтобы публиковаться и варится в своем узком кругу, но они абсолютно отвратительные профессора. Это и здесь есть. Я их называю ненастоящими профессорами, у которых студенты постоянно угнетены и не получают никакого удовольствия от работы.

Мне нравится работать в лаборатории и делать эксперименты каждый день. Уже после 40 лет думаю можно уже чуть-чуть осесть и заниматься более бумажной работой. А вообще у меня есть мечта: если был бы ресурс, я бы построил лабораторию где-нибудь у себя на заднем дворе в Шымкенте. Поставил бы всё, что мне туда надо и просто ставил бы эксперименты, мешал бы всякую дичь, как я это делал в детстве, и радовался бы тому, что я могу этим заниматься.

Данная публикация стала возможной благодаря помощи американского народа, оказанной через Агентство США по международному развитию (USAID) в период с 05.03.2021 по 04.07.2021, и был подготовлен в рамках «Центральноазиатской программы MediaCAMP», реализуемой Internews при финансовой поддержке USAID. Проект «Gylym Faces» несёт ответственность за её содержание, которое не обязательно отражает позицию USAID, Правительства США или Internews.