«Атырау может стать зоной экологического бедствия»

Досуг вахтовиков и замерзшая река

Зимой главная достопримечательность города отнюдь не нефтекачалка, установленная в центре города, сразу возле центрального моста, разделяющего город на восточную и западные части. Самое главное — Жайык. Днем и ночью там обитают рыбаки, сидящие на контейнерах, в которые складывается улов. Они пытаются поймать рыбу, ту, которая еще осталась в мелеющей реке. Некоторые из них — вахтовики, не знающие, чем занять себя после вахты на нефтяных месторождениях.

«Я из аула Махамбета, переехал в Атырау два года уже как. Мы с детства ловили рыбу. Сейчас рыбы совсем мало. Но это мое самое любимое занятие в Атырау. Вот, где есть рыба, туда и идём. Это как азарт, скорее, ждешь, пока словишь что-нибудь. А словил — счастливый ходишь. Так для себя, домой принесешь, покушать», — рассказывает Эльдар Газизов, потягивая леску.

Он работает кладовщиком в субподрядной компании, оказывающей услуги транснациональной корпорации «Тенгизшевройл». По 14 дней ездит на вахту. По мнению Газизова, если есть знания и опыт работы, можно легко устроиться в нефтяные компании: «Атырау сейчас развивается. Не так, как раньше было. В студенческое время ничего не было тут. Нас тут нефть кормит. Посмотри, тут много людей из разных стран и областей. Всё — нефть».

На горизонте виднеются выросшие за годы независимости офисы нефтяных компаний. Одно из них возвышается на восточном берегу — здание Кашаганского проекта North Caspian Operating Company (NCOC).

«Нефтяная столица»

В снежный вечер семьи с детьми и молодежь отправляются на заледеневшую реку, выталкивая оттуда рыбаков. У самой набережной располагаются коньки и сани на прокат. Люди предпочитают заледеневшую реку, вокруг которой заросли обсохших камышей — переходу на другую сторону по мосту и большинству общественных пространств. Таблички «Переход по реке запрещен» никого не останавливают.

В центре города разбитые тротуары, отсутствующие разметки на переходах и опасные перекрестки.

За мостом, нефтекачалкой и надписью «Атырау» находится административный центр, который за последние тридцать лет хаотично оброс дорогими отелями, ресторанами, жилыми комплексами и зданиями нефтяных консорциумов. На улицах множество полиции, охранников в желтых спецовках и работников коммунальных служб.

Чуть дальше находится место, прозванное местными «американская деревня» – закрытая территория, построенная специально для иностранцев, приехавших сюда с началом разработки нефтяных месторождений. Вход посторонним в нее воспрещен, а охранники не дают вести съёмку. В квартале однотонно жёлтые небольшие дома, без заборов, с ухоженными лужайками и дворами.

Среди новой застройки центра Атырау еще остались старые многоэтажные дома, один из местных жителей рассказывает о том, как было утеряно будущее города.

«Посмотри на вот это, — говорит он и показывает на небольшую будку, построенную возле детской площадки. — Кто ему дал разрешение? Я в строительном секторе работал, знаю, что и как тут строилось, все не по стандартам, жилые дома разваливаются, туда соли проникают. Город разбомблен. В 90-х годах сюда приехало очень много иностранных компаний. Город должен был застраиваться, получить развитие. Но всё бардак и коррупция. Атырау — донор всего Казахстана, а они из болота Астану подняли».

«Бардак. Раньше депутаты приходили и узнавали проблемы, а сейчас ничем не занимаются, имитируют работу. Атырау — не нефтяная столица, здесь стало очень много наркоманов и алкоголиков, потому что безработица. Работы нет, дипломы ничего не стоят. Зарплаты такой, которую они рисуют — нет. Тут нужно крепкое управление. Я честно говорю, никакого будущего у Атырау не вижу», — добавляет он.

Неподалеку площадь Исатая и Махамбета, над которой возвышаются их памятники. Под ними происходили массовые выступления во время земельных митингов 2016 года и Қаңтара 2022-го. Сейчас на ней малолюдно — лишь горстка предпринимателей, сдающих в прокат машинки для детей. Площадь заполняется после обеденных молитв, особенно в пятницу, из мечети, находящейся возле площади, выходит очень много молодых людей.

«Атырау в целом неплох, город развивается. Но для молодых, я, скажем так, не вижу больших перспектив, — рассказывает 21 летний Асан. — Молодежь тут не доверяет государству, пытаемся сами крутиться — бизнес, предпринимательство. Для этого нужен капитал, но внимания со стороны властей я не вижу. Среди моих знакомых, одногруппников и друзей, мало кто нашел работу. Лучшее — это Тенгиз».

Он добавляет, что хочет переехать из Атырау в «большой город» — из-за перспектив и экологической ситуации.

«Там воздух другой. Ты видишь разницу, когда уезжаешь. Тут такой запах стоит в городе, голова от него вечно болит», — говорит он.

Старый город

Вокруг центра на западном берегу реки Жайык — частная застройка. Около мостов построены целые кварталы ухоженных и однотипных домов, но другая ситуация складывается в районе старого города, где ветхие, исторические дома и плохая инфраструктура. Там же находится старый базар, на котором торгуют по утрам.

«Из 300 старинных домов, наверное, только сотня осталась. Все остальное снесли. Когда иностранцы приезжают, честно, стыдно перед ними — нечего показывать. Да что там иностранцы, из других регионов гости приезжают, говорят, что в Атырау хуже всех относятся к своей истории», — рассказывает Лев Гузиков, местный журналист.

Он и группа краеведов-энтузиастов, на протяжении многих лет бьются за сохранение исторического центра. Но Гузиков не верит, что им это удастся даже несмотря на то, что на диалог с местными властями все же удается выходить.

Помимо этого, за годы независимости было построено несколько мостов, связывающих город по обе стороны реки, в том числе один пешеходный — «10 лет независимости». Местные говорят, что до этого «город задыхался в пробках». Открытие мостов сопровождалось забастовками строителей, которые месяцами ожидали выплаты своих зарплат.

Один из мостов «Мунайшы», вместе с пешеходным ведет в район Жилгородка. В советский период он был построен для нефтяников, которые работали в строящемся в городе нефтеперерабатывающем заводе. Этот проект значится в списке памятников наследия. Но сейчас, по словам Гузикова, этот район разрушается и теряет статус «спального района», как и многие другие в Атырау. Связано это также с автомобильными мостами, которые повысили трафик в Жилгородке.

На задворках района расположен большой памятник Ленину, а внутри еще остались старые советские дома, театр и мини-парк с беговой дорожкой вдоль реки.

«Люди думают, что мы тут икру жрем и у каждого своя качалка во дворе»

В парке на одной из скамеек сидит местный житель Сапарбай. В этот момент город и реку охватывает туман, а воздух пропитывается запахом гари.

«Сейчас этот дым стоит — точно мусорный полигон горит. Ничего не поделать. Там все время горит. Вонь ужасная, летом особенно. Он внизу горит и его никогда не потушишь - пластик, целлофан и резина. Я когда в пожарке работал, видел, как все это горит. Потушить невозможно. С экологией вообще всё плохо - АНПЗ, ТЭЦ дымят. Канализация когда сливается, то за городом такое озеро», — рассказывает Сапарбай.

Он родился в Атырау, работать приходилось «везде». На вопрос о «нефтяной столице», Сапарбай отвечает, что это чувствуется только в ценах.

«В Доссор (посёлок в Атырауской области, близ которого ведется добыча нефти - В.) однажды один американец приезжал. Дороги разбитые, дома маленькие, воды нет. Вот он обалдел, думал там Дубаи. Сотню лет нефть добываете. Вот и вся нефтяная столица. Выйдете из города, там мрак, везде углем топят», — добавляет он.

При этом он также говорит, что лучшая перспектива для местных жителей — работа в нефтегазовой компании.

«Хорошо, если в городе устроишься на работу за 200 тысяч. Из другого — бизнес свой открыть, но там капитал нужен, кредиты под дикие проценты дают. В другие города едешь, люди думают, что мы тут икру жрем и у каждого своя качалка во дворе. Да даже на нефтянке, за 500 тысяч в месяц болтаться на вахте — не легкая задача. Дома в это время простаивает хозяйство и семья. Пашешь там, домой приходишь - раз***анный. В Тенгиз вообще устроиться —один из пятидесяти наверное. Но, конечно, все там мечтают работать, друзья есть там - по две квартиры, по две машины, всю семью страхуют, еще на фитнес идешь бесплатно. Про еду не говорю. Мы так еду не жрем, как они там жрут. Все туда хотят, но не всем туда дорога», — озлобленно добавляет он.

При этом Сапарбай говорит, что многие местные работают в субподрядных организациях, где им платят «копейки».

По данным, присланным нефтегазовыми компаниями в регионе, в «Тенгизшевройл» на штатной основе занято 4500 работников. В NCOC — порядка 3000 штатных работников и 9000 человек, занятых в Северо-Каспийском проекте. АНПЗ отказался предоставлять информацию о работниках, сославшись на коммерческую тайну, а в «Эмбамунайгаз», по данным за 2020 год, трудилось 4764 работника, тогда как в 2015 году — 5410.

«Деньги эти не оправдывают труд, который ты вкладываешь. Мало платят. Атырауским надо вообще около 700 тысяч зарабатывать, чтобы нормально жить. Жена у меня 150 тысяч зарабатывает, всё уходит на проезд и обед. Дома еще старики, у них пенсия нищенская. А детей еще обучать надо, поднимать. Вообще мои дети уехать хотят — город задыхается, работы нет, хотя нефтяных компаний куча, но там только менеджеры хорошо живут», — делится он.

Сапарбай, как и многие другие местные жители, хотел бы, чтобы нефтяные доходы оставались в Атырау, «хотя бы на 80%». Так, в Атырауской области за 2022 год было собрано 1,7 трлн. тенге налогов. При этом в регионе осело лишь 181 млрд. из них. Доходы Атырауской области на 2022 год же составили 627 млрд., а расходы — 630 млрд.

«Нам тут крохи остаются, все остальное в Астану. Можно было развивать Атырау. А это все наши ағашки, которые все в карман. Всех стариков надо убрать, начиная с Токаева и Назарбаева, всех их приближенных. Молодежь надо посадить, есть же у нас нормальная, те, что учились по Болашаку. Делают успехи за рубежом. Чего бы у нас не работать? А тут бездарей поставят ағашки, далеко уедем с такими?», — констатирует Сапарбай.

«Кажется, в будущем, этой реки и для наших внуков не останется»

«Когда я был ребенком, вода в реке до сюда доходила, — говорит подошедший мужчина, указывая на края берега, где сейчас речная стоянка. — Сейчас такое. Кажется, в будущем этой реки и для наших внуков не останется. Станет как Аральское море».

Кайрат работает в сфере рыбной ловли уже 14 лет. Работу они начинают 1 апреля и завершают 25 ноября, в остальное время отдыхают, проверяют состояние моторов, убираются и чистят судна. Часто на них забираются прохожие и ему приходится их отгонять.

«Мы как медведи — зимой уходим в спячку, — смеется он. — Здесь судна есть государственные, есть частные. Но нам платят меньше, конечно, когда судна простаивают. 70 тысяч в зиму получаю. Нормально, много зарабатываешь, много тратишь. А когда поменьше, то понимаешь цену этим деньгам».

На вопрос о состоянии рыбной ловли, он пренебрежительно фыркает.

«Какая тут рыба? Если воды нет, река затягивается. Она вся измельчала. И на море тоже. Судна не могут по реке плыть, их на списание отправили. Четыре мотора отправили на списание. Они были из Алмалы, Махамбета, Кулагино и Индерборского. На каждом по шесть человек работало. Вот тут еще корабль, там порядка 30 человек работало - ушли на сокращение. А на этих посмотри, — говорит он, указывая на рыболовов на реке. — Какая там рыба, там просто тарашка маленькая. До самой дамбы они ловят и то улов еле как. Если рыба не может через море пройти, откуда ей взяться? Там, севернее, в стороне Горячкино вода немного поднимается, льдины тают и там чисто. Потому там есть рыба - сазаны и прочие, у нас тут ничего не поднимается».

«Забирают нефть из земли. А ведь землю надо чем-то наполнять взамен. Мы здесь находимся в самой впадине, ниже нас никого. Есть места, которые когда-то ушли под воду», — добавляет он.

Кроме нефти и рыбы в Атырау нет ничего, говорит Кайрат.

«Когда-то здесь такой завод стоял. 80 лет он работал, уничтожили за один год. До 5 тысяч человек работало в три смены. Столько рыбы было, что не справлялись с нею. Теперь рыбы нет», — вновь говорит он.

Кайрат рассказывает про обанкротившийся в 2013 году рыбоконсервный комбинат «Атыраубалық», который в 1933 году являлся вторым по мощности по всему СССР. Предприятие принимало и перерабатывало различные виды осетровых, выпускало 11 видов консервов, икру, кормовую муку, клей, технические жиры. Помимо прочего, «Атыраубалық» экспортировал свою продукцию в Западную Европу и страны Ближнего Востока.

Он также рассказывает, что ранее в регионе можно было работать на земле.

«Сколько посевов было раньше в Еркинкала. В Жалгансай было столько картошки, в Сарытогай было до кучи яблок. Мы их собирали, когда были детьми. Брали в аренду земли в Алмалы и сажали картошку. Нас со школы забирали все это собирать. А мы не то что против, мы сами неслись туда. Приносишь домой сетку картошки и счастлив», — рассказывает Кайрат, поглядывая на берега, заросшие всходами камыша и гребенщиками.

«Посмотри — жыңғыл (гребенщики) и камыши одни. Дикие растения, тут все гребенщиками поросло, как вода ушла. Там где эти растения, там не будет чистоты. Я иногда уезжаю, смотрю другие города. На этом моторе мы поплыли в Орал по делам, 7 дней на судне, хотя там один день на машине. Выплыли за 200 км от Индерборского и смотрим по сторонам — кругом леса. Засыпаешь, на утро вновь леса. Как там все зелено. А у нас кроме гребенщиков и домов — ничего», — говорит он.

Но Кайрат рассказывает, что зимой он ездил в Костанай на курорт, но не мог выдержать изменившегося атмосферного давления — из носа потекла кровь.

«Я привык к низинам, к этому кислороду, какой бы он ни был. Возвращаюсь сюда и лучше становится. Мы уже свыклись», — добавляет он.

«Еще в советское время наша область считалась достаточно проблематичной с точки зрения экологии»

В феврале, так же как и в первые дни апреля, Атырау был окутан гарью и дымом. Эколог и директор эколого-правовой инициативы Галина Чернова пояснила, что тогда окутывающий туман возник из-за возгорания тростника.

«Это горели тростники в районе Жылыой, 70 километров отсюда. Вы представляете, для загазованности, задымления, гари и чада – это не расстояние. За 70 км горел тростник на побережье, а накрыло город по полному», – объяснила она.

Чернова утверждает, что пожары случаются часто, но у ДЧС и борцов с пожаром в природном резервате «Акжайык» не хватает ни мощностей, ни пожарных расчетов, ни оборудования.

«В прошлом году было настолько много чада и гари, что пепел от тростника летал по городу, засыпая дома и дороги. Когда ДЧСники приходят с хлопушками, которые похожи на швабру и мешок, и с лейками, которые похожи больше на велосипедные насосы, можно ли что-то этим погасить?» – говорит Чернова.

Она рассказывает, что проблемы с экологией и окружающей средой всегда были главными в регионе, они тянутся еще с первых освоений запасов нефти:

«Еще в советское время наша область считалась достаточно проблематичной с точки зрения экологии, поскольку уже тогда было открыто Тенгизское месторождение. Уже тогда эксплуатировался газоперерабатывающий завод».

После обретения независимости ситуация не изменилась. В 1993 году по соглашению было создано казахстанско-американское предприятие «Тенгизшевройл», которое стало эксплуатировать тенгизское месторождение.

По словам Черновой, нефтедобыча на месторождении продолжает расти. К нынешнему времени там функционирует газоперерабатывающий завод и завод второго поколения. На очереди стоит запуск завода третьего поколения, внедрение которого планируется в 2024 году. Галина говорит, что для этого будет дополнительно пробурено 40 нефтяных скважин.

«Если они сегодня добывают 24 млн. тонн в год, то будут добывать 39 млн. со всеми вытекающими отсюда последствиями. Они еще не решили проблему выбросов и загрязнения окружающей среды, а сейчас всячески лоббируют скорейший ввод завода третьего поколения», – возмущается Чернова.

Экологи также выступают против разбуривания нефтяных скважин на море по Кашаганскому проекту из-за недостаточной изученности моря. Чернова объясняет, что у моря есть естественные циклы: трансгрессия, при котором море наползает на сушу, и регрессия, когда море отступает, практически оголяя береговую часть. Чернова говорит, что сейчас регрессия «оголяет даже дно моря».

По словам эколога, существует несколько гипотез происходящего, одна из них связана с изъятием энергоресурсов из подземных залежей, что делает дно моря проседающим. Пустоты остаются незаполненными.

«По прогнозам NCOC (разработчик Кашаганского проекта - В.), у них есть расчеты до 2026 года, подтвержденные математической моделью, что море продолжит убывать. Есть результаты исследования нидерландских и немецких ученых, что море будет убывать чуть ли не до 2054 года, достигнет полуострова Бузачи и максимально приблизится к среднему Каспию, оголив и седловины акваторий северо-восточного Каспия и даже Уральскую Бороздину – самую глубоководную часть в казахстанском сегменте Каспийского моря. Что тогда будет с проектом?» – говорит Чернова.

Нефтедобыча также загрязняет воздух – остается нерешенной проблема с сероводородом. Чернова отмечает, что по данным Казгидромета, в атмосфере города сероводород отмечается 583 раза в году.

«Нет ситуационной карты, которая бы показывала в режиме реального времени кто допустил выброс. У нас есть Air.kz, но мы видим, что есть загрязнение сероводородом, ну и что? Надо же выявлять источник, приостанавливать или штрафовать, либо отзывать лицензию. Если не будут приниматься такие меры, то мы будем жить в состоянии экоцида», – говорит Чернова.

По ее словам, это увеличивает уровень онкологии и заболеваний дыхательных путей и органов, в частности туберкулеза. Экологическая ситуация вкупе с дефицитом медицинских кадров и экологов в регионе также сказываются на младенческой и материнской смертности – они продолжают увеличиваться. «У нас, кстати, один из самых высоких показателей по уровню заболевания дыхательной системы и легких по стране».

Питьевая вода, реки и биоразнообразие

По словам Черновой, в регионе обитало и добывалось 90% осетровых, но сейчас рыболовство «на нуле и фактически подорвано». Тяжелая ситуация с запасами частика, к которым относятся судак, вобла, жерех и сазан.

«Когда развивался Кашаганский проект, здесь работала Каспийская экологическая программа, которая объединяла ученых стран, входящих в атлас Каспийского моря. Мы говорили о несовместимости сохранения биоразнообразия Каспийского моря, в частности, реликтовых видов, с активностью по нефтедобыче. Нефтедобыча – это зона бесконечного абсолютного беспокойства ­– ледоколы ходят, возят вахту, вертолеты летают, отсыпают искусственные острова, разрушая гидродинамику мелководной акватории и миграционные пути, включая места нагула и нереста. Цикл сейчас разрушен!» – говорит Чернова.

Однако никто не хотел слышать ученых.

«Потому что нефть для нас всё. Нефть – это панацея. А фактически мы с вами наблюдаем проклятие ресурсов, о которых нас когда-то предупреждали. Когда нефть не принадлежит всему народу и не распределяется по законам справедливости и порядка, а обслуживает интересы только семейных кланов, то тогда эти ресурсы превращаются в проклятие, потому что вместо того, чтобы вкладывать в новые виды производств, развивать сообщество, помогать МСБ, мы помогали банкам», – говорит Чернова.

Шум от нефтедобычи подрывает и уникальные места транспортных коридоров более 300 видов птиц. Тростниковые заросли, которые находятся на побережье Каспия, используются для отдыха, выведения птенцов и их кормежки. Чернова верит, что если Казахстан потеряет и орнитофауну, то стране грозит «очень серьезный международный скандал и санкции», потому что водно-болотные угодья занесены в Рамсарскую конвенцию и находятся в зоне особой охраны и внимания, их также патронирует ЮНЕСКО.

Резкое обмеление реки Жайык, которое Чернова связывает с отсутствием предметных и глубоких исследований, может привести к нехватке питьевой воды в регионе.

«В той же Западно-Казахстанской области построены дамбы, плотины, минимум 47 гидроузлов и огромная Урало-Кушумская оросительная система, которая делает разворот воды реки, забирая ее на поливы, лиманные орошения, обслуживания фермерских хозяйств и всяких пастбищ. Причем она была построена в 1968 году – фактически устарела и на ней идут большие потери воды и все об этом помалкивают. Министерство экологии вроде озаботилось и выделило деньги, чтобы провести реконструкцию, но где они возьмут нужный объем воды, если Жайык обмелел втрое!?» – говорит Чернова.

Регион рассчитывал на Кокжиде – огромные стратегические запасы пресной воды в песчаных линзах в Актюбинской области. Однако запасы воды, которых хватило бы на несколько регионов, были загрязнены нефтепродуктами.

Подземные воды, за счет которых Уральск «относительно благополучен», не смогут быть полезны для Атырау из-за высокого уровня содержания минералов.

«Не понимаю, как дальше будут развиваться город и промышленность. Сейчас минимум 55 предприятий запитываются за счет воды в Уральске. Даже ТЭЦ использует почти 68 миллионов литров в год и вместо того, чтобы вводить у себя повторное водообеспечение, сливает воду в районе поселка Тасқала на рельеф местности. Это недопустимое транжирство и безмозглое хозяйствование, по-другому сказать не могу», – говорит Чернова.

Город экологического беженства

Острой проблемой для жителей остается ситуация вокруг АНПЗ. Огромный комплекс из железных строений, ярко освещающий ночью южную часть города, находится в черте Атырау и длительное время ухудшает экологическую обстановку.

«Оно фактически примыкает к селитебной зоне – это основная проблема, на которую мы педалируем и с чем народ никогда не согласится. Любой дым с факелов вызывает у народа агрессию и требования убрать АНПЗ из города. Мы настаивали на этом еще когда решался вопрос их реконструкции и строительства новых мощностей и технологических цепочек под выпуск бензола и параксилола, который мы даже не используем в стране. Убрать завод мы теперь не можем», – говорит Чернова.

Экологи смирились с этим и сейчас требуют от завода обеспечения максимальной очистки своих выбросов и сбросов, соблюдения стандартов и нормативов, включенных в новый экологический кодекс.

Из-за экологических проблем в регионе эксперты опасаются увеличения количества экологических беженцев. Такое уже было в начале века, когда в 2002 году правительство постановило переселить поселок Сарыкамыс в Жылыойском районе, что находился вблизи Тенгизского месторождения. Жителей переселили «в связи с превышением предельно допустимых концентраций вредных веществ в атмосферном воздухе и повышенной заболеваемостью населения».

Сейчас Сарыкамыс считается частью города и является микрорайоном.

«По-моему, переселяли около 500 семей. Но тоже как переселили – они же люди аульные были – у них был скот, пастбища, сенокосные угодья, а их просто чохом, чуть ли не за сутки как при Сталине погрузили в какой-то транспорт и привезли сюда. Людям лет 5-7 не давали документы на жилье, так как они хотели продать дома и купить в районах, потому что жить было нечем. Я помню какие скандалы здесь были. Поселок разделили надвое – часть переехала сюда, а часть уехала в Опорное – это поселок в Мангистауской области, то есть еще и семьи разделили», – говорит Чернова.

Эколог вспоминает, что дома, которыми были обеспечены экологические беженцы, были низкого качества.

Несмотря на большой спрос на решение экологических проблем, по словам Черновой, компании, работающие в регионе, остаются закрытыми. И дело не в форме собственности этих компаний.

«Эмбамунайгаз очень закрытая, наиболее закрытая контора даже если она государственная и вроде наша. Я не помню, чтобы там проводили слушания по проектам ОВОСа (оценка взаимодействия на окружающую среду – В.), докладывалась ситуация по их нефтепромыслам и что вообще там делается. Мы еще являемся членами Инициативы прозрачности добывающих отраслей промышленности Казахстана, но отчетов по добыче нефти и налогов нет. И закрыта информация об их программе развития социальных инвестиций и добровольной помощи области», – говорит Чернова.

Экологические вопросы остаются в стороне из-за сложной социально-экономической ситуации. «Да, работа превыше всего, нас ваша экология не волнует», – цитирует жителей Чернова. Она с пониманием относится к таким ремаркам, потому что «видит униженный народ», с который встречается на многих общественных слушаниях. По словам Черновой, напряженная ситуация выливается в конфликты на таких встречах. Иногда слушания приходится приостанавливать.

«Я никогда не видела такого количества униженного народа. Было очень больно. Люди загнаны в угол, их задавили кредитами. Работу недавно требовали в Макате, где проводились слушания по вновь строящемуся газоперерабатывающему заводу. ГПЗ на момент строительства может принять 1500 человек, но в момент эксплуатации ему потребуется 751 человек, но это уже специалистов. Тут опять нужно вернуться к системе образования и векторам целеполагания развития страны, ставя интересы народа и родины превыше всего».

«Наш город - это как конфета с замечательной яркой оберткой, но когда разворачиваешь, уже совсем другая картина»

Он говорит, что в 90-х неотъемлемым атрибутом каждой семьи были резиновые сапоги. Люди брали с собой сменную обувь, чтобы переодеваться в школе, на работе или в институте. По словам Гузикова, эта практика сохраняется у жителей пригородных микрорайонов. Где-то еще можно увидеть металлическое корыто с водой и палкой с намотанной тряпкой — перед входом в заведение, человек должен отмыть обувь от налипшей грязи.

Лев Гузиков вспоминает, что после обретения независимости в Атырау был строительный бум - строились мосты, выросли объемы жилищного строительства, но это было «мягко говоря, не продумано».

«Не учитывается в полном объеме мнение населения и чаще всего происходит так: пустырь какой-то, потом бах, огораживают его забором, листовым железом, появляется билборд, что здесь будет такой-то объект, то есть людей особенно тех, кто живет поблизости уже ставят перед фактом, что здесь будет построено. Хотя есть закон об архитектурной и градостроительной деятельности, там написано, что нужно уведомлять население о своих проектах», — добавляет Гузиев.

Но он отмечает, что в последнее время местные власти стали мониторить социальные сети и проводить опросы, даже предлагая населению обсудить будущие проекты.

Стереть историю

«У нас гигантская по местным меркам территория будет снесена на правом берегу реки, это объявили еще до пандемии (Согласно программе реновации на 2022-2026 годы, в Атырау будет снесено 237 ветхих домов. В 2012-2021 годах уже было снесено 37 домов, общей площадью 34 тыс. кв.м. - В.) Как раз в эту территорию входит исторический центр, который сейчас находится под угрозой своего и без того жалкого существования. И там конфликт не прекращается между акиматом и собственниками сносимого жилья», — добавляет Гузиков.

Группа краеведов и урбанистов продолжает бороться за сохранение исторического центра. Им удалось поприсутствовать на заседании комиссии по охране историко-культурного наследия, в состав которой входят общественники и чиновники разных ведомств.

«Никто во всяком случае во всеуслышание из членов этой комиссии не высказался за то, что это нужно уничтожить. Проблема в чем заключается - это прохладное отношение властей к исторической архитектуре. За все 30 лет независимости не было ни тиына выделено на реставрацию или же обычный ремонт вот этих старинных домов постройки конца XIX — начала XX века. За исключением старейшего здания в нашем городе – это Успенский собор», — рассказывает краевед.

Также он отмечает, что при обсуждении исторического центра, население поделилось на три группы: есть поддерживающие снос — как наследие колониального прошлого, есть те, кто требуют сохранить здания, потому что уничтожение — это варварство и третья группа — равнодушные.

«Существует закон по охране исторических памятников. Чиновники всякий раз ссылаясь на отсутствие в бюджете средств на реставрационные или другие работы - кивают на закон о том, что реставрационные работы возможны не только за счет бюджетных средств, но и за счет спонсорских, а также за счет средств собственника этого здания. В некоторых старинных домах просто семьи живут. У людей нет денег, чтобы здорово фасадную часть отремонтировать, не меняя внешний облик», — говорит Гузиков.

Он также добавляет, что никто не пытается найти спонсоров, а в исторической части только 7 объектов имеют статус памятников архитектуры градостроительства местного значения.

«Я открытым текстом говорю всем, что это преступление и прямая ответственность всех акимов вместе взятых за все годы независимости, а также тех ведомств, которые по роду своей деятельности ответственны за сохранность этих памятников», — заявляет краевед.

Он приводит в пример сохранение знаменитого городища Сарайшық, где были проведены берегоукрепительные работы, и где на системной основе ведутся археологические изыскания.

«Городище спасли от разрушения, потому что ежегодно паводковые воды смывали часть земель, а это городище древнее, расположено на берегу реки и соответственно в земле еще не найдены артефакты. А здесь в черте города, в центре не надо ничего с нуля восстанавливать, вот они объекты. Все эти дома компактно расположены в одном микрорайоне, в периметре четырех улиц», — говорит он.

Не для людей

Гузиков добавляет, что городское пространство сконструировано не для пешеходов, а для автомобилистов.

«У нас многое делается не для жителей-пешеходов. Взять, к примеру, надземные переходы, опять-таки для кого они сделаны? Они сделаны для удобства автомобилистов, а не горожан. Или взять, например, нашу новую набережную. Она была сдана в эксплуатацию на противоположном берегу реки Жайык в 2020 году и была построена за счет компании NCOC. Этот проект вызвал у части населения шквал критики. Опять непродуманная архитектура. Летом погуляйте по этой набережной, попробуйте спрятаться где-нибудь от палящего солнца. Эти навесы над скамейками вообще не предназначены как укрытия. Скамейки ужасные, функция любой набережной – это максимальный доступ к воде. Там доступа к воде нет и с противоположного берега это набережная смотрится ужасно: отвесная бетонная стена и все, как крепость какая-то», — рассказывает Гузиков.

Он считает, что было бы неплохо, чтобы на стадии разработки проекта местные органы привлекали специалиста-урбаниста. При этом в городе есть градостроительный совет, но он состоит из чиновников.

Что касается городского пространства и исторического разделения на «европейскую» и «азиатскую» части, то Гузиков сперва добавляет, что с научной точки зрения, это «красивая сказка для туристов», так как истинная географическая граница проходит по Уральским и Мугалжарским горам, по реке Эмба и части северного побережья Каспийского моря.

«Весь город находится в Европе. Но если говорить о городе, то традиционно промышленная зона сложилась на азиатской части берега: ТЭЦ, АНПЗ и многие производственные объекты. Спальных районов как таковых не осталось из-за автотрафика. К тому же есть проблема — все находится в центре, городские окраины представлены жилой застройкой и некоторыми социальными объектами. А в плане культурного досуга нет ничего, чтобы провести какое-то время необходимо ехать в центр города. Город, конечно, маленький, но приятнее погулять в своем родном микрорайоне, чтобы в двух шагах был замечательный парк или сквер, хорошо обустроенная набережная», — считает он.

Что касается судьбы города, он как и другие жители Атырау, считает, что ресурсы полезных ископаемых исчерпаемы.

«Я будущего города не вижу. Его уже сейчас называют “большим вахтовым поселком”, пока есть нефть. А если, не дай бог, что произойдет такое и Жайык иссякнет полностью, то даже при наличии Каспийского моря, Атырау может стать зоной экологического бедствия. Жителей региона придется переселять, к этому всё и идет», — считает он.

Политика и активизм в Атырау

В фойе отеля Renaissance, расположенного в центре города, мы встречаемся с Максом Бокаем, одним из самых известных гражданских активистов и общественников в Атырау. Он возглавлял протесты во время земельных митингов в 2016 году, был участником январских событий 2022-го.

Бокай родился и вырос в Атырау, а после развала Советского Союза занялся бизнесом, так как в то время это было «поголовное увлечение». Уже к 2003 году он решил заняться общественной деятельностью и зарегистрировал НПО «Арлан», которое занималось проблемами молодежи и борьбой с наркотиками. В то время появлялись первые экоактивисты и филиалы оппозиционных партий. Бокай добавляет, что на тот момент он был одним из самых молодых общественников.

«Никто в общественные работы идти не хотел, люди подвергались репрессиям. Жумабай Дастанов был одним из первых руководителей Республиканской народной партии Казахстана (Партия, которую возглавлял политик Акежан Кажегельдин - В.). К нему прямо в дом зашли и избили вместе с сыном. К тому же, это отказ от многих вещей - человеку тяжело было кормить семью. Здесь же такой фактор - у нас много нефтяных предприятий с иностранным участием. Если молодой человек грамотен, ему остается изучить английский язык, и в то время - ты 100% попадаешь в иностранную компанию. Они тогда стремились набрать местный персонал. Когда у них были такие перспективы, зачем молодым людям идти в общественные работы? Денег нет, бьют по голове, а там светло, тепло, мухи не кусают», — смеется Бокай.

По его словам, к 2010 году он стал «лицом Атырауской фрондирующей части общества» и уже самостоятельно проводил акции протеста. Интерес спецслужб к нему появился еще раньше.

«Я работал в областном наркодиспансере, параллельно в организации по социальной реабилитации наркозависимых. Тогда, главный врач этого медицинского учреждения сообщил, что КНБ приходило и расспрашивало обо мне», — рассказывает Бокай.

В 2016 году в Атырау начались протесты, связанные с изменениями в Земельном кодексе, позволявшими иностранцам приобретать землю в Казахстане. После крупных митингов в Атырау Бокая посадили, обвинив в «возбуждении социальной розни», «распространении ложной информации» и «нарушении законодательства о митингах». В феврале 2021 года он вышел на свободу, однако до 2024 года над ним установлен административный надзор.

«Ребята, которые в 2016 году выходили на площадь, которые были со мной рядом - представители малого и среднего бизнеса, сотрудники нефтяных предприятий. Они подверглись репрессиям. У одного парня был бизнес, его полностью разрушили, не дали работать. Это очень просто делается - отключат электричество, молчу уже про налоговые проверки и прочее. Второго парня с работы прогнали, закончился контракт и его просто не возобновили. Хотя поводов не было. Он попытался восстановиться, не получилось. Он продолжил заниматься общественной деятельностью. Подошли к его жене, она тоже работает в иностранной компании и сказали, если твой муж не успокоится, тебя тоже с работы выгонят. У него двое детей. Дома проблемы начались. Понимаете, как это делается?», — говорит он.

Бокай констатирует, что к нынешнему моменту гражданское общество в Атырау разбомблено. Вместо этого государство стало имитировать гражданское общество:

«В автобусах часто появляются молодые люди, которые собирают деньги на лечение больных детей. На жакетах написано - гражданский активист. Психологи называют это обесцениванием. У нас тут образовали фабрику троллей, чтобы поливать грязью активистов. Появился департамент по борьбе с экстремизмом. Они ходят за журналистами, общественниками и приезжими», — сообщает Бокай.

«У людей есть уверенность, если мы немного помитингуем, то наши требования могут быть исполнены»

Однако Бокай считает, что гражданская активность и протестность населения в Атырау не спадает.

«Это связано со многими вещами. Понимаете, вот тут стоят памятники Исатая и Махамбета, это люди, которые боролись с оружием в руках и погибли. После них много было событий. Здесь близость с Россией, кто тут только не проходил. В советские годы было массовое переселение в Атырау. Кого только не было, я учился вместе с болгаркой, крымским татарином, крымским греком, украинцами, ингушами, немцами и чеченцами. У нас летом - жара, зимой - холод собачий. История и география повлияли очень сильно», — считает он.

К тому же, он считает, что на протестность повлияла массовая добыча нефти в регионе.

«Я вырос около железнодорожного вокзала. На четвертом этаже я выхожу на балкон и вижу как сотни вагонов с нефтью каждый день уходят на запад. Большую часть тенгизской нефти возили цистернами. Когда здесь народ выходит и акиму говорит: “Где деньги? Где тротуары, где работа?” Аким не может сказать - денег нет. Допустим, в Петропавловске и Жамбылской области он скажет: “Денег нет. Убивайте, но денег нет”. Конечно, что нужно, он в карман положил, но вы можете меня убить, денег нет. Народ постоит и расходится. Здесь это не проходит. У людей есть уверенность, если мы немного помитингуем, то наши требования могут быть исполнены», — добавляет Бокай.

Он рассказывает, что в регионе сохранился и рабочий активизм, который стал проявляться с конца нулевых годов, когда работники нефтяных предприятий начали выходить на разные протестные акции. В пример Бокай приводит крупные протесты с 2010 года, связанные с исключением из трудовых договоров начисление доплат за районный коэффициент.

«Нефтяники вышли на меня, просили помочь, я им юридическую помощь оказывал. За эту помощь в 2010 году меня на 7 дней под административный арест закрыли. Якобы провел несанкционированный митинг. Был еще один прецедент - в июле, перед днем рождением Назарбаева, рабочие в трех районах - Исатайский, Макатский и Жылыойский - провели акции протеста. Но если говорить про системную работу, ее нет, независимые профсоюзы уничтожены - кого подкупают, кого запугивают, а остальные в руках власти», — говорит Бокай.

Он также добавляет, что в пример рабочего активизма можно привести работников Кашаганского проекта, которые присоединились к январским протестам и забастовку нефтяников на Тенгизе.

«Это в общем-то говоря, представители среднего класса, даже работники нижнего звена - технические работники, белые воротнички. У них стабильная работа, есть жилье, работая на иностранных компаниях, они не зависят от государства. В общем, они такие интересные. Они набираются все английского языка. Один доссорский парень так рассмешил меня, он умеет отличать ирландцев от англичан», — смеётся Бокай.

«Я знаю людей, работающих в Chevron. Они делают ротацию, у них есть отделение в Нигерии. Туда никто не хочет ехать - люди готовы рыдать. Потому что в Нигерии главная проблема - боевики. Нигерийские банды берут в заложники работников нефтяных предприятий, а потом требуют выкуп. Если нет выкупа — расстреливают. А тут в Атырау они отдыхают, есть американская деревня, рестораны и школы. Потому они, наверное, и говорят Назарбаеву, что если не создавать условия для местных, то мы превратимся в Нигерию. Мы же видели что было во время Қаңтара в Алматы. Потому какие-то остатки перепадают местным, но не сказать, что мы разбогатели», — говорит он.

Бокай добавляет, что в 2009 году поднимал вопросы о пересмотре договоров, заключенных с транснациональными нефтяными компаниями.

«Первое — надо открыть договора. Три крупных проекта - Кашаган, Тенгиз и Карачаганак, у всех договора все еще закрыты. Я этим вопросом системно занимался. Мы создали коалицию для контроля за доходами от нефтяной добычи в Казахстане, около 80 НПО присоединилось. Несколько лет мы прорабатывали этот вопрос. Мы участвовали в Хельсинской комиссии в американском сенате по этому делу. Мы писали, к примеру, в ТШО - они пересылают в правительство, пишем в правительство - говорят коммерческая тайна. Вот так и футболят», — говорит Бокай.

Бокай считает, что ситуация в краткосрочной перспективе будет усложняться.

«Но мы все равно будем говорить свое мнение, какие бы нам ограничения не накладывали», — констатирует Бокай.

Этот материал написан в рамках большого проекта Власти «Регионы Казахстана». В этом проекте мы рассказываем о различных проявлениях неравенства между областями и крупными городами Казахстана, критически разбираем нынешнюю парадигму развития регионов, и рассказываем истории людей, которые живут в них и пытаются изменить все к лучшему.