Поздний полдень, середина лета, в Алматы непривычно сухо. Пыльный воздух мерцает на солнце, а экран телефона обжигает руку. Я пришла узнать, как вот уже четыре поколения одной семьи превращают металл в искусство, соединяя огонь и воду. Но пока вижу лишь закрытые ворота жилых комплексов с названиями вроде “Ile de France” и “Elite Life” — отголосок глянцевой западной роскоши.
Наконец появляется 29-летний Бейбарыс Жетен, представитель четвёртого поколения кузнецов, и ведёт меня от кофейни к дверям мастерской. Солнце следует за нами через железные ворота и освещает внутренний двор. Здесь прохладно; земля под ногами — голая, над ней — тень дерева.
Ветер слегка раскачивает странный предмет: девять бараньих костей, подвешенных в форме треугольника.
«С этим связана легенда, — говорит Бейбарыс. — Кости символизируют девять сыновей, ушедших на войну. Однажды вечером они вернулись домой как тени, чтобы дать знать родным, что живы».
Эта композиция (расположение костей и зеркала) как будто переворачивает человеческий мир: словно те, кто под землёй, а не те, кто наверху, — стоят прямо. Внутри треугольника вставлено зеркало — знак бесконечности. От этой интимной вещи веет чем-то сакральным, на мгновение я словно сама становлюсь частью её вселенной.
С исторической точки зрения мое присутствие здесь — исключение.
«Традиционно женщинам нельзя было входить в кузницу, — объясняет Бейбарыс. — Я изменил это», — улыбается и впускает меня внутрь.
Бейбарыс — профессиональный кузнец и выпускник Казахской национальной академии искусств. Работает уверенно, спокойно.
«Я здесь жил, играл, вырос. Это место очень энергетическое, оно притягивает», — говорит он.
Его 70-летний отец, Махмут Жетенулы Кульменов, работает в этой мастерской с 1977 года, когда его отец купил участок. Тогда Махмут с братьями, Турсынжаном и Айтбергеном, вырубили большинство яблонь и груш, построили дом, навес, а после и кузницу, наковальню и всё необходимое для ремесла.
Сегодня отец и сын работают каждый в своём стиле, но часто вместе — гнут, куют и режут раскалённый металл, создавая оружие, инструменты и украшения.
Сейчас большая часть их заказов — это реквизит для исторических фильмов, театра и сериалов. Их работы есть в частных коллекциях, в музеях Казахстана, а также в Оружейной палате в Москве. Министерство культуры присвоило им звание «культурных деятелей» за мастерство, знания и верность традициям.
Однако Бейбарыс видит и трудности: активная застройка района грозит вытеснить их мастерскую. Он сам мечтает уделять больше времени собственному искусству и задаётся вопросом как передать семейное ремесло дальше.
«Традиции должны меняться, — говорит он. — Мир вокруг меняется. Если мы не будем впитывать новое, то застрянем».
Может ли их ремесло остаться живым, не превратившись в музейный экспонат? Как выглядит «живое» наследие на деле?
Бейбарыс думает о включении семейной кузницы в список нематериального наследия ЮНЕСКО. Другой вариант — мастер-классы и коллаборации с молодыми художниками. Но он опасается, что популяризация может обесценить глубину традиции.
Эти вызовы — не только для разума, но и для сердца. Прадед Бейбарыса, Омар, был кузнецом в ауле Сункар (Алматинская область) и умер там же. Его сын, Жетен Кульментеги, в 1932 году бежал с семьёй в Кульджу (Китай), спасаясь от голода, разорившего Казахстан при советской коллективизации.
В 1958 году Жетен Кульментеги вернулся в аул Жылысай в Алматинской области — во времена экономического оживления при Никите Хрущеве и Динмухамеде Кунаеве. Он ковал бытовые вещи, но зарабатывал в основном животноводством и работой бухгалтером.
Позже, понимая, что будущее сыновей в городе, продал хозяйство и переехал с семьёй в Алматы.
«Я очень уважаю решение деда, — говорит Бейбарс. — Он жил хорошо, но ради знаний и возможностей решился на трудный шаг».
Махмут и Бейбарыс отмечают, что в советское время частным кузнецам приходилось нелегко.
«Хороший кузнец в те годы скорее работал бы в колхозе, чем на себя», — говорит Махмут.
Но предубеждение против кузнецов уходит корнями глубже, чем советская экономика.
В древнетюркской и казахской культуре кузнец считался наделенным сверхъестественной силой, ведь он владел огнем и железом — стихиями, способными, как считалось, отгонять злых духов. Поэтому к кузнецам относились и с почтением, и со страхом.
Связь ремесла с шаманизмом и анимизмом жива и сейчас.
«Отец говорил: всё, что делаешь, нужно посвящать Тенгри, небесам. Это не из твоих рук — это от Неба, — рассказывает Бейбарс, — Даже если сейчас люди больше полагаются на науку, этот ритуал остается важным. Он учит смирению».
Получив лишь базовые навыки у отца, Махмут с братьями объезжали сёла Казахстана, ища старых мастеров. Они собирали устные истории, фото, инструменты, видеозаписи, создавая архивы традиционной культуры. Махмут собрал почти 15 альбомов публикаций и материалов.
Некоторые мастера не хотели делиться секретами или продавать инструменты. В кузнечном деле инструменты — священные, их принято передавать по наследству. Самые старые и ценные металлургические предметы, которые Махмут сумел собрать, сейчас хранятся в крупнейших национальных коллекциях. Самый ценный предмет в их мастерской — кузнечный молот прадеда Омара.
«Посмотрите вот сюда, — говорит Махмут, показывая на стену за наковальней. Там висит деревянная скульптура — человек с крупной головой, широкими глазами и усами, с саблей в руке. — По всему Казахстану археологи находят подобные каменные фигуры — балбалы».
Назначение этих древних статуй, относящихся к VI веку, до сих пор спорно: возможно, это стражи в форме талисманов или изображения знатных людей.
«Это мое вдохновение, моя связь с историей, — говорит Махмут. — Для меня это автопортрет, но каждый может увидеть в нём частичку себя».
Вечерний свет, густой как янтарь, заполняет двор, когда мы заканчиваем листать альбомы. Мы привыкли думать, что история — как камень, прочная и неподвижная. Но в мастерской Кульменовых история — как жидкость, остановленная в своем потоке.
«Вы всё ещё делаете архивные альбомы?» — спрашиваю я.
«Конечно, — отвечает Махмут. — Только теперь в Pinterest. У меня там уже более 5000 сохранённых изображений».
Кристианна Бонин — профессор истории и теории искусства Американского университета Шарджи (ОАЭ).
Поддержите журналистику, которой доверяют.
