Дмитрий Мазоренко, Vласть

Фото с сайта Lookatme.ru и aspangallery.com

Крупные политические события во многих странах зачастую деформируют настроения в среде интеллигенции. Диалог в ней еще долгое время продолжает строиться на идейных конфликтах, которые поляризуют и без того растерянное общество. Однако земельный конфликт и теракт в Актобе еще не успели запустить этот процесс среди казахстанских художников. Vласть поговорила с художницей Алмагуль Менлибаевой, которая попыталась объяснить, почему наша интеллигенция еще не приступила к содержательной рефлексии, почему художники по-прежнему тяжело находят язык с аудиторией, и почему поляризация мнений – это необходимый элемент строительства гражданского общества.

В последнее время ситуация в художественной среде выглядит, на мой взгляд, несколько парадоксально. Количество выставок, пусть и не сильно, но растет, а основательного резонанса они не получают. В то же время начинают происходить очень серьезные для нашей страны политические события, которые, наверное, должны вызывать у общества какие-то вопросы. Включая и вопросы о собственной идентичности, особенно на фоне земельных вопросов. Так вот, что, на ваш взгляд, сейчас происходит между искусством и обществом?

Я тоже много думала об этом, потому что как раз нахожусь в центре этой коммуникации. Художник — это часть общества, он отражает или говорит с ним или с какой-то ее частью. И если нет в культуре общения резонанса, то надо эту ситуацию нам внимательно разбирать. Значит, для общества искусство пока не социальный диалог и эта установка тянется за нами с советского прошлого. Если говорить о развитии современного искусства и коммуникации общества с ним, то, на мой взгляд, мы все еще переживаем оставленный советской эпохой след, и это транслируют как художники, так и зритель. Но все это неизбежно оставит нас. Тоталитарной идеологии уже нет, но культурные привычки все-таки сохраняются. И мы ведь сами необдуманно тащим их в наше время. А из этого следует, что искусство рассматривается как сервис и ничто другое. С другой стороны, я вижу параллель, где Казахстан ищет свою новую идентичность, будущее. Так как появление новых образов нам всем жизненно необходимо, потому что старые нежизнеспособны, они не представляют нас больше, и лежат на нас как старое вонючее одеяло. Хотя нас не оставляет ностальгия по привычкам прошлого, а это характерная изолированность мышления и отрицание глобализации, ее влияния на нас. А также неумение селекционировать, что стоит оставить в себе от той эпохи, чтобы перейти к строительству нового Казахстана. 

У нас многонациональная культура, она уникальна и интересна. Нужно брать во внимание, что ее образование было неоднозначным. Одна часть людей приехала в советское время в Казахстан по причине советских программ из разных отраслей. И приезжали не потому, что им заранее нравилось это место, а потому, что был заказ, необходимость, выживание. Так же, давайте не будем забывать, что в Казахстане был КАРЛАГ - лагерь для политических заключенных сталинского периода, занимавший территорию размером с Францию, погубивший миллионы судеб. И, конечно же, депортации целых народов в Казахстан в это же время. Согласитесь, это оставило большой след на нашей самооценке, которую мы еще не преодолели. И теперь, нам как их детям, нужно это понять - кто мы теперь, все эти люди, смотрящие друг на друга на выставках и арт-тусовках, на улицах, в госсруктурах, в бизнесе. Это глубокое понимание и откровение даст рождение нас самих как нового этноса и страны, поможет нам найти свое место в этом обществе.

С земельным вопросом у нас тоже был интересный момент. Та часть общества, которая выражала свое мнение – это небогатая, традиционная часть казахского населения. Казалось бы, спокойная часть, но выяснилось, что в ней есть ядро, своя собственная позиция, в ней есть волнение за свое будущее. Мы, культурная прослойка, не так выражаем свою позицию, и это перерождение нужно для взаимопонимания всех слоев общества.

Еще я вижу как страдают молодые люди. Если люди среднего и пожилого возраста до сих пор не могут пережить развал СССР, мечтают о нем, то молодые от этого очень страдают. Если мы задержим их рост, то когда им будет лет 40, мы опять получим разбитое поколение, похожее на наше. Среди нас много образованных людей, но они мало чего нового могут предложить обществу, они пользуются старыми идеями.

Давайте вернемся к недавним политическим потрясениям. На ваш взгляд, они как-то всколыхнули художественную среду? Мы же видели, как события в той же Украине повлияли на их интеллигенцию. Или мы еще пока не оправились, чтобы заняться этой рефлексией?

Украинские события разделили казахстанскую художественную среду на два лагеря. К моему удивлению, даже образованные представители не смогли оторваться от зомбического прошлого. В этом печальном случае образованность придавила понятие «свободы». У более активной части населения обсуждалось многое и довольно бурно, но сама форма протестного искусства мало характерна для нее, для этого нужны особый склад характера личностей и, конечное же, критические зрители. Так как все-таки искусство - это диалог. Почти все казахстанские художники прошли через тяжелую «советскую школу». Какая-то её карикатурная часть преподается в наших художественных учебных заведениях и по сей день. Это говорит о том, что и не надо ожидать там рефлексии на современность, так как сама ее технология отучает думать критически. А научиться думать критически для художника очень важно. Это открывает ему много возможностей для выражения. Иначе художник переходит в сферу обслуживания, которая мало чем отличается от свадебной фотографии.

При обзоре всей ситуации я думаю, что все-таки люди боятся высказываться, и говорят о более гармоничных вещах. Многие боятся участи активистов, которые что-то публиковали у себя в Facebook, выражали свои взгляды. Хотя, повторюсь, у нас есть еще художники, которые не боятся мыслить и самовыражаться. Но у молодых художников есть ощущение, что они – маргиналы в своем обществе. Например, моя наиболее активная работа велась вне Казахстана, все мои важные выставки случились за рубежом. Это говорит о том, что мы, местная культурная среда, должна найти способы вырваться из закрытого кольца.

Но, тем не менее, вы всегда остаетесь в контексте Казахстана.

Да, я вижу себя казахстанским художником, потому что чувствую в себе определенный долг перед моими родителями, близкими, которые многое в меня вложили. Поэтому тема Казахстана и его выход из этого анабиоза – центральная для меня. Я много размышляю о том, почему все это происходит, и пытаюсь найти ключи, которые помогут выйти из ситуации.

Что сейчас происходит? На мой взгляд, искусство пока не достигло высокой кульминации, когда оно становится языком общения, животрепещущим диалогом о вопросах жизни и смерти. Видимо для общества достаточно не персональной монументальности, как, к примеру, ситуация с памятниками. На мой взгляд, эти памятники негармонично сочетаются с новой несоветской архитектурой. То - советский соцреализм, он окутан в национальные образы, чтобы успокаивать людей, говорить им, что об их чувствах заботятся. Это проблема художников, что они не прилагают усилий, чтобы позаботиться о создании другой продукции и других концепций. Если спросить их, зачем они это делают, они скажут – у нас заказчики такие, им это надо. Если подойти к заказчикам, они скажут, что это нужно народу. Но нужно ли это народу, не понятно. Мне кажется, все друг друга обманывают на самом деле, никому это не нравится и люди видят своих героев по-другому.

А что нам мешает переступить через все это?

Мешает страх, он серьезно замедляет процессы. И мнимые страхи, и реальные страхи нашего прошлого, которые породило колонизированное мышление. Оно до сих пор сохраняется в образе наших мыслей и поступках. Вообще, я много думаю об этих помехах. С культурной точки зрения они выражаются в постоянном производстве копий и их копий, в которых лично я себя не узнаю. Также я слышу мнение, что якобы у нас должна быть своя традиция, и не нужно присматриваться к современным тенденциям. Но это ошибочно.

Эти же процессы переживает Россия и Украина. Их темп перехода – медленный. Хотя, я понимаю, что у каждого есть свой путь. По моему мнению, нам вообще стоило бы перестать синхронизировать свой выход из прошлого с нынешним художественным опытом и наблюдать за тем, что происходит в России и Украине. Там те же проблемы постсоветского общества, что и у нас. Нам бы самим стоило сделать прорыв, и тогда, возможно, мы бы смогли помочь своим примером им. Потому что эта путаница в идеях и взглядах все еще нас преследует, эти хвосты продолжают нас бить. Хотя мы идем в будущее, технологии дают нам больше возможностей. Очень часто я слышу фразы: «Нет, это не для нас, где во всем этом мы. Кто мы такие, чтобы заниматься этим современным искусством». А когда это слышат молодые люди от взрослых, они теряются. Потому что они хотят сделать что-то, во что бы то ни стало.

Они хотят побеждать, даже несмотря на тяжелый исторический опыт. Они хотят идти в ногу со всем миром. Нам очень нужна школа и институт современного искусства. Я поставила крест на старом поколении. Если человек видит, что он где-то сзади, он берется за голову и начинает что-то делать. Если он этого не видит, бессмысленно призывать его к этому. В людей, которые прошли советские университеты, вложили, что они самые лучшие, они все знают. Но это ведь не так. Поэтому переходный процесс, видимо, будет долгим.

Не знаю, как это воспринимали сами художники, но в прошлом году чувствовалось некоторое культурное оживление. Впервые организовали выставку Ербосына Мельдибекова, потом Елены и Виктора Воробьевых. Я брал интервью у директора музея Кастеева, и она с большим энтузиазмом говорила о готовности нести новую повестку в художественную среду. Но с начала этого года, кажется, что-то пошло не так. Вы что-то подобное заметили?

В Алматы, возможно, это чувствуется. Но в этом году в Национальном музее в Астане проходит 4 выставки. На мой взгляд, город сейчас более открыт – там новый музей, он, как институт, пытается найти себя в обществе. И такие места требуют современного искусства. В Алматы в этом году действительно мало что было. Но я знаю, что директор Aspan Gallery Меруерт Калиева, которая организовывала упомянутые вами выставки, делала это одна и собственными силами. А один человек не в силах за всем уследить и везде успеть. На фоне тех выставок должна была появиться волна, чтобы люди поддержали, могла появиться какая-то другая галерея. Что нужно для повышения общей активности? Общение, когда люди могут смотреть, вдохновляться, делиться мыслями об увиденном. Еще нам нужны коллекционеры, любое искусство развивается во многом благодаря им. Покупая работу, они добавляют интерес к своему обществу по всему миру. Но этой традиции у нас тоже пока не сложилось. У людей преобладает импортное мышление, хотя я и не против этого. 

Я еще политический настрой подразумевал. Я не знаю, насколько критичными были работы в Астане, но в Алматы, за исключением нескольких выставок, тональность была безмятежной.

В этом плане примечательна выставка «Архипелаг КАРЛАГ», с которой я начинала работать. Проект организовал доктор юридических наук Нурлан Дулатбеков. Он занимался теорией наказания и изучал 58 статью (Уголовного кодекса РСФСР, инкриминировавшая человеку статус «врага народа» - V). Я думаю, что эта статья очень сильно подпитала наш страх, о котором я говорила ранее. Мы не пересмотрели свое прошлое. Вроде мы все против насилия, репрессий. Мы все знаем, что это очень плохо. Но свои культурные привычки общество еще не пересмотрело. И мы продолжаем от этого страдать. Вообще же, я думаю, что сегодня политическое высказывание у художника можно найти уже в том, что он пытается быть таким, какой он есть. Важна свобода его выражения, и пусть он хоть точки рисует. В 1987 году, когда искусство было политизированным и пропагандистским, группа художников «Зеленый треугольник» рисовала цветочки и квадраты. Не то, чтобы нельзя было этого делать, но в институтах нас учили рисовать головы Ленина и готовили как обслуживающий персонал для пропагандистской работы.

Вы ведете к тому, что у нас меньше проблем с возможностью делать жесты, и куда больше с людьми, которые могли бы осмелиться на это?

Возможно. Нам нужен какой-то дискурс. На каком-то уровне он сейчас ведется, но этого мало. Да и принимают в нем участие только 20 художников. И тут еще нужно учитывать бытовые аспекты. У этих людей нет твердой зарплаты, редко бывает какая-либо поддержка. Они занимаются чем-то другим, постоянно возвращаясь к искусству. У нас не так много людей, которые понимают и могут купить современное искусство. Если мы говорим о нарастании градуса высказывания или его падении, то с таким энтузиазмом, с каким свои выставки делала Меруерт Калиева, мало кто готов это делать. Человек не может бесконечно выдавать и делать такую большую работу. Стоило её как-то поддержать другим людям. Проблема в том, что таких как она – единицы. И, несмотря на все трудности, они будут пытаться что-то делать. Но этого все равно мало. Я думаю, что имидж художника, как героя, который что-то делает вопреки общей инертности – это ненужное усилие. В том смысле, что пусть они там что-то делают, а мы, общество, слегка понаблюдаем и продолжим заниматься своими делами. Организация выставок и художественного дискурса требует больших денег, и не каждый это осилит.

Выходит, запрос от общества на художественные поиски ответов все еще не стал крепче?

Да, общество нужно продолжать образовывать. Но оно сосредоточено на личной жизни. В музеях не так много выставок проходит, и ходят туда те, кто осознанно любит искусство. Хотя фестиваль в Астане стал для меня неплохим опытом. Я снова обновила связи с художниками. У нас было ощущение, что мы делаем что-то вместе, занимаемся нужным делом. Еще там была ночь музеев, и я была очень удивлена - туда пришло много людей, причем тех, которых я никогда не видела. Они зашли и на выставку Асхата Ахмедьярова, и у них возникали вопросы, которые они оживленно обсуждали. Кому-то понравилось, кому-то, конечно, нет. Но искусство на то и диалог, чтобы были разные мнения. Возможно, потенциал сосредоточен там. Хотя над ним еще нужно много работать. Вообще, почему эти выставки проводятся в Астане? Национальный музей предлагает проводить их бесплатно. Думаю, мы бы с удовольствием делали мероприятия в Алматы. Но там везде нужно много платить. Тут обычный бытовой момент. Вот еще пример Art Bat Fest показателен - в этом году у него меньший бюджет. Как я слышала, акимат Алматы, с приходом нового акима, не стал давать денег на фестиваль.

Как вы думаете, это может говорить об усилении идеологического давления? В информационной среде, например, это предельно ощутимо.

Лично на себе я этого не ощущаю. Естественно, сохраняется какая-то цензура. Если ты начнешь критиковать какие-то политические персоналии, саму политику государства, она проявит себя. И такая форма искусства должна существовать, но я думаю, что и помимо этого есть множество вещей, о которых стоит говорить, вскрывая те самые очаги страха, которые в нас сидят. И мы по инерции туда не заходим, потому что однажды нам запретили это делать. И в эту категорию входят все гражданские права. Я не думаю, что перед художниками встал запрет. Они просто видят окружающее противостояние. Видят, что госструктуры не знают другого языка, и следуют еще старым силовым и нормативным привычкам. Но самое интересное, что и та, и другая часть – мы хотим мира. Мы хотим выяснить отношения, мы хотим понять, кто мы вообще такие. 

 

И госчиновники это та же часть нашего общества. У нас есть привычка делить общество и государство, возвеличивать государственный аппарат. Общество при этом представляется бедными людьми, которые все время боятся государства. Это очень советская система мышления, она осталась нам от КАРЛАГА и НКВД. В общество необходимо внедрять понимание, что государство должно отвечать перед людьми. И если мы делаем это разделение, то даем право этим людям быть безнаказанными. Мы запускаем эту машину 1917 года, которая перерождалась все это время.

Но все-таки инертность в общественном настроении сейчас как-то получается устранить?

Общество сейчас серьезно разделилось. После конфликта в Украине было примерно также – кто-то поддерживал те изменения, кто-то наоборот. Самое интересное, что большая образованная часть нашего населения начала поддерживать аннексию Крыма, хотя, на мой взгляд, это был ненужный шаг. Был у нас интересный момент и с плакатом Курмангазы – Пушкина. И я тоже увидела, как достаточно прогрессивные люди проявляли гомофобские настроения. Мы очень неоднородная масса, и это интенсивный процесс создания гражданского общества. Это многих чему-то научило. Взять тот же момент с платком и памятником в Астане. Появилась острая дискуссия национальных, исламских и светских традиций. Общество тоже оказалось поляризованным. Мы в процессе, прогресс общества все-таки идет. А из этих событий мы вынесем для себя важные ценности.