В Казахстане, в отличие от соседней России, результаты опросов общественного мнения редко попадают в заголовки СМИ. Мы ничего не знаем о колебаниях рейтинга Токаева после начала пандемии и экономического спада, уровне доверия к другим политическим фигурам, отношении казахстанцев к болезни первого президента и пр. Плохо ли, что у нас нет своего «Левада-центра» и зачем авторитарным режимам нужны опросы? Связано ли исследование общественного мнения с демократией? Сохранятся ли в будущем другие формы гражданского участия, если появится техническая возможность в любой момент получить процентное соотношение мнений всех граждан по любой проблеме? На эти вопросы помогает найти ответы книга социолога Григория Юдина «Общественное мнение. Власть цифр», вышедшая недавно в рамках серии «Азбука понятий» в издательстве Европейского университета.
В своей книге автор последовательно развенчивает три больших мифа, связанных с общественным мнением: 1) общественное мнение — это процентное соотношение людей, которые тем или иным образом ответили на конкретный вопрос; 2) опросами общественного мнения как наука заведует социология; 3) если бы по каждой проблеме можно было проводить опрос и принимать решения исходя из таких результатов, это была бы настоящая демократия.
Когда появилось общественное мнение
Для того чтобы показать, что общественное мнение не всегда ассоциировалось с результатами опросов, Юдин довольно подробно описывает историю этого понятия. Почти сразу после возникновения «общественности» и «публичной сферы» в Европе Нового времени (начиная примерно с 17 века) сформировались две противоборствующие теории общественного мнения, отголоски борьбы которых можно проследить и в современных дискуссиях. Так называемая «демократическая» теория, восходящая к размышлениям Руссо, основывалась на идее о том, что существует некая общая воля народа, носителем которой является каждый гражданин (может быть, и неосознанно). Все сами понимают, что может послужить общему благу, а рассуждения философов и общественные дискуссии лишь все портят, запутывая простых людей. Другими словами, общественное мнение — это некоторое воплощение народной мудрости, которая неуловимым образом заложена в сознании каждого. Вторая теория — «буржуазная» — была порождением эпохи Просвещения, согласно ей, истина может быть достигнута исключительно с помощью критического метода познания и в ходе дискуссий в публичной сфере. Образованное меньшинство в ходе аргументированных споров приходит к консенсусу, и именно их точка зрения становится общественным мнением, тогда как взгляды некомпетентного большинства отвергаются. Уже к началу XX века обе эти теории демонстрируют серьезные уязвимости, поскольку «расцвет пропаганды и массовой манипуляции ставит под сомнение как веру в правление мудрой общей воли, так и надежды на вовлечение всего общества в разумную и открытую дискуссию». Именно в этот момент (в 1930-е годы) Джордж Гэллап изобретает технологию проведения опросов (на основе небольшой репрезентативной выборки), которая позволяет ему точно предсказать неочевидную победу Рузвельта в президентской гонке и которая раз и навсегда переворачивает представление о том, что такое общественное мнение.
Почему общественного мнения не существует
Знаменитый доклад социолога Пьера Бурдье так и назывался: «Общественное мнение не существует». Основная его претензия заключалась в том, что опросы сами конструируют реальность, которую они изучают, поскольку до формулирования вопросов определенным образом и получения каких-то результатов — объекта исследования просто не существует. Помимо этого, есть ряд проблем методологического характера, которые также ставят под сомнение эффективность опросов: например, спрашивая по-разному, можно получать разные результаты; не у всех есть четкое мнение по поводу затрагиваемой проблемы; многие боятся «наказания» за условно «неправильный» ответ; результаты предыдущих опросов по этой же теме могут влиять на последующие и т.д. Но, самое главное, модель общества, которая складывается на основе проведения опросов общественного мнения (как собрания изолированных индивидов, каждый из которых обладает своим мнением), противоречит социологическому взгляду на мир.
Само же словосочетание «социологический опрос», как утверждает Юдин, характерно исключительно для русского языка и связано с историографией советской науки. Так как социология в Советском Союзе долгое время была под запретом, то в стремлении реабилитировать эту дисциплину советские исследователи пытались представить ее как «полезную научную технологию сбора информации» — отсюда понятие «социологический опрос» (в других же языках речь может идти о «социологических исследованиях» или «социальных опросах»).
Опросы и демократия
Самая интересная часть книги — это, пожалуй, развенчание мифа о том, что опросы общественного мнения тесно связаны с демократией. Автор справедливо замечает, что демократия обладает широким арсеналом инструментов и практик общественного участия, но когда речь заходит об установлении воли народа, в первую очередь в голову приходят опросы. Разгадка кроется в доминировании плебисцитарной модели демократии, которая ставит во главу угла процедуру репрезентации и сменяемости власти, а именно выборы. Основоположники этой модели (Вебер и Шумпетер), как утверждает Юдин, были элитистами и не очень высоко оценивали способность масс заниматься процессами управления, поэтому отвели им весьма скромную роль — раз в несколько лет избирать лидера, который будет «диктатором на демократическом основании». Плебисцитарную модель демократии и опросы общественного мнения объединяет то, что они отталкиваются от идеи об атомизированном обществе, где голос каждого отдельного человека сам по себе ничего не значит, важна лишь их совокупность. К тому же «благодаря цифрам власть приобретает ауру научной объективности, ведь способность посчитать, измерить, квантифицировать является одним из главных принципов современного научного познания». Таким образом, изучение общественного мнения отнюдь не является признаком демократического государства. Более того, автократы (Путин в их числе) научились использовать результаты опросов для легитимации собственной власти. К тому же в репрессивных обществах с ограниченной свободой слова и отсутствием независимых СМИ манипулирование общественным мнением не представляет для элит большой проблемы.
Так плохо ли, что у нас нет своего Левада-центра?
Похоже, что и да, и нет. Как показывает в своей книге Юдин, связывание общественного мнения с опросами (что является сейчас глобальным феноменом) чрезвычайно ограничивает политическое мышление и сводит разговор на эту тему до цифр в колонках с ответами. В долгосрочной перспективе такая парадигма снижает значимость общественных дискуссий и способствует усилению авторитарных тенденций. С другой стороны, отсутствие в Казахстане независимых организаций, измеряющих общественное мнение, отнюдь не объясняется зрелостью политической культуры, а связано с планомерным выкорчевыванием властью публичной сферы. Пожалуй, отсутствие таких организаций не столь критично для гражданского общества, сколько запрет на другие способы и формы выражения и измерения общественного мнения, такие как демонстрации, собрания, петиции, забастовки и независимые СМИ. Наверное, поэтому отстаивание права на них гораздо важнее, чем появление в Казахстане собственного Левада-центра.
Поддержите журналистику, которой доверяют.
