Как уголь побеждает солнце и ветер

В 2009 году Казахстан принял первый профильный закон, регулирующий солнечную и ветряную энергетику. Двумя годами позднее появилась дочерняя компания Samruk Green Energy – «Первая ветровая электрическая станция». Размер кредитной линии, открытой в 2013 году для реализации этого проекта, мощностью 45 МВт, составил $94 млн. (14,2 млрд тенге). К сегодняшнему дню в стране насчитывается уже 15 действующих ветростанций с суммарной мощностью около 230 МВт, а до конца года будут запущены ещё три объекта на 57 МВт в Мангистауской и Акмолинской областях.

Если говорить о возобновляемой энергетике в целом, то, по данным оператора электрических сетей KEGOC, на начало июля этого года в стране действовало 75 объектов. Чуть меньше половины из них составляли гидроэлектростанции (общей мощностью 200,3 МВт), ещё 23 – солнечные станции (250 МВт), другие 16 – ветростанции (232 МВт). Их вклад в производство электроэнергии составляет порядка 1,3%. По данным Energyprom.kz, за 2013-2018 годы в казахстанские проекты ВИЭ инвестировали $480 млн. Только за 2018 год в стране открыли 5 крупных объектов, в которые было вложено порядка 100 млрд тенге. Эта цифра почти сопоставима с госпрограммой по развитию возобновляемой энергетики на 2010-2014 годы. На конец первого полугодия 2019-го общая сумма займов, которую Банк развития Казахстана выдал проектам альтернативной энергетики, составила 44,55 млрд тенге. Пока БРК остаётся главным кредитором от государства в этом секторе.

По итогам 2019 года число действующих объектов ВИЭ может увеличиться до 83 единиц, а их общая мощность - до 968 МВт. Ветровые станции в структуре этой цифры – в меньшинстве, на них будет приходиться немногим больше 20% производств. Лидерство останется за гидро- и солнечными станциями, мощности которых почти равнозначны. К концу 2020 года в Казахстане должно функционировать уже 95 объектов ВИЭ. Министерство энергетики планирует довести их вклад в общую выработку до 3%, однако опрошенные Vластью эксперты более реальным считают достичь отметки в 2-2,5%.

Учитывая более продолжительную историю существования гидроэнергетики, Vласть рассматривает в этом материале только ветряную и солнечную энергетику. Дополнительным основанием стало то, что, несмотря на меньшее количество солнечных и ветровых парков, мощность каждого из этих сегментов оказывается сопоставима с суммарной мощностью гидростанций. Встроиться в общую энергетическую систему Казахстана двум этим секторам помогло создание в 2018 году специализированных аукционов. Они позволяют отобрать для реализации наиболее эффективные и наименее капиталоёмкие проекты. Вторым важным механизмом стало создание Расчётно-финансового центра по ВИЭ при компании KEGOC. Будучи оператором единой энергосистемы, он скупает всю электроэнергию у нетрадиционных производителей и распределяет её между всеми остальными станциями – угольными, тепловыми, гидро- и т. д. Стоимость каждого купленного киловатта альтернативной энергии составляет 78 тенге, тогда как у традиционных производителей KEGOC приобретает киловатт энергии по 45-47 тенге.

Ветряная энергетика

География проектов ВИЭ обширна. Если говорить о ветряной энергетике, то их можно найти в разных частях страны: Алматинской, Павлодарской, Актюбинской и других областях страны. По словам Дениса Чернова, cтаршего менеджера по индустриальным и нефтегазовым проектам логистической компании Kuehne+Nagel, станции спроектированы и в Туркестанской области. Потенциально же почти весь Казахстан можно считать пригодным для их строительства.

Реализация проектов в ветроэнергетике в среднем занимает от двух до пяти лет. За это время они проходят всю цепочку подготовительных процессов: от установки мачт для сбора данных о движении воздушных масс, до нажатия кнопки запуска лопастей. В среднем казахстанские ветростанции устанавливают порядка 10-20 вышек. Самое максимальное количество турбин – 50. Большая часть ветропарков организуется иностранными компаниями.

Гарантированный период выработки электроэнергии с одной турбины составляет 15 лет. Для этого ветростанции необходимо удерживать её коэффициент полезного действия на уровне 70-75% и вырабатывать в среднем 3 МВт в час. По истечении этого срока объёмы генерируемой энергии начинают падать, однако вышки могут продолжать работать ещё порядка 10 лет. После окончания 25-летнего периода эксплуатации собственникам станции достаточно лишь поменять генератор и лопасти, чтобы интенсивность производства вернулась к первоначальной отметке.

До 2017-18 годов в Казахстане устанавливались преимущественно подержанные турбины, которые скупались по бросовой цене с европейских ветропарков после окончания основного срока выработки. У них были очень низкие КПД и мощность – порядка 1 МВт у каждой. Но затем распространение получили турбины нового поколения. Лидером по их поставкам на рынки постсоветских стран, включая казахстанский, стала компания Vestas. Она же была и первым крупным игроком, начавшим работу в регионе.

Конкуренцию ей, говорит Чернов, постепенно составляет китайская компания Gold Wing. Её вышки менее производительные, более затратные в части обслуживания, но при этом очень дешёвые на этапе первичного закупа. В среднем китайские турбины стоят на 30% дешевле, чем европейские. Во многом такая разница в цене обусловлена логистикой: стоимость доставки одной турбины из Европы в Казахстан составляет порядка 10-12% от её цены. Она, по разным данным, колеблется в диапазоне 3-6 млн. евро.

У каждой ветряной вышки есть своя особенность. К примеру, компания General Electrics никогда не поставит на свою турбину лопасть от Vestas – у неё совершенно другая конструкция. Есть сборки, которые делают небольшие компании. Но проблема в том, что работа с ними нередко препятствует получению кредитных ресурсов. Сейчас инвесторы заходят в проект лишь с 15-20% собственных средств, всё остальное добирается с помощью товарных кредитов на 10-15 лет.

По словам Чернова, владение ветряной станцией, несмотря на дорогой вход и довольно скромные масштабы отрасли, оказывается довольно прибыльным делом: «Если опустить все валютные риски, срок её окупаемости составит 7 лет. По некоторым спецпроектам, где 1 кВт оплачивается по 80-90 тенге, производитель электроэнергии получает больше трети от этой суммы – потребитель платит лишь 16 тенге». Однако это не сравнится с себестоимостью генерации электроэнергии с помощью угля: «Хоть он и грязнее, но со всеми затратами на производство, транспортировку, вывоз и захоронение золы один киловатт стоит от 1 до 4 тенге против 22 тенге у ветростанции».

Удешевление конечной продукции будет происходить, но совершенствование технологии производства может занять ещё 15 лет, полагает Чернов. Кроме того, сдерживать распространение энергии, вырабатываемой альтернативными источниками, могут различные промышленные группы. Прежде всего, из-за социального фактора: угольная промышленность является одним из наиболее крупных работодателей в Казахстане. Тогда как ветряной станции для обслуживания 50 турбин необходим штат максимум в 30 человек. Плюс, говоря об этом секторе экономики, нельзя обходить стороной его тесную связь с железнодорожной отраслью. Перевозка угля является для последней одной из главных статей доходов.

В пользу ветропарков, тем не менее, играет то, что их обслуживание обходится дешевле, чем обслуживание угольных станций. Если гарантия поставщика покрывает весь 15-летний срок эксплуатации турбин, то всё обслуживание берёт на себя именно он. Кроме того, открывать энергетические объекты подобного типа гораздо дешевле, чем угольные. Ветростанция запросто может состоять из одной турбины, которая будет вырабатывать 3 МВт для посёлка, состоящего из 100 дворов. Поставить одну вышку будет гораздо целесообразнее, чем проектировать угольную станцию со всей необходимой инфраструктурой, включая железнодорожную ветку и места утилизации золы.

Солнечная энергетика

Несмотря на общую цель, большим конкурентом для ветроэнергетики выступают производители солнечной энергии. Последние, рассказывая о преимуществах солнечных панелей, всегда обращают внимание на отсутствие у них поворотных механизмов. В силу своей стационарной структуры, панели могут обходиться без обслуживания весь 50-летний срок своей службы. Их, разве что, нужно периодически протирать от пыли, чтобы обеспечить максимальную выработку. Кроме того, они могут располагаться в природоохранных зонах, где всякое другое производство запрещено.

Впрочем, при сопоставлении с ветряными вышками, производительность солнечных панелей оказывается существенно меньше – в среднем на 1 МВт. И это при том, что стоимость обоих видов оборудования вполне сопоставима. Другой нюанс состоит в зависимости солнечных станций от погодных условий. Если в южном Казахстане – регионе с большим количеством солнечных дней в году – оправданно разворачивать подобного рода производство, то в Акмолинской области – с затяжными периодами непогоды и обилием осадков – это может оказаться бессмысленным. Ещё один изъян солнечных панелей – тень, которую они отбрасывают на землю. В результате она становится непригодной в качестве пастбищ.

В силу вышеперечисленных особенностей все солнечные парки локализуются на юге. Первым крупнейшим проектом в солнечной энергетике стала станция «Бурное Солар», мощностью 50 МВт. Наибольшая доля владения этим объектом приходится на британскую компанию United Green, тогда как остальные 49% принадлежат квазигоскомпании Samruk Kazyna Invest. В двух других крупных проектах: СЭС «Саран» и СЭС «Гульшат» также преобладает иностранное участие. То же самое характерно и для реализующихся проектов: СЭС «Капчагай» (100 МВт), СЭС «Шу» (100 МВт), СЭС «Шолаккорган» (50 МВт), - поделился председатель совета директоров Казахстанской ассоциации солнечной энергетики Нурлан Капенов. «Крупных казахстанских инвесторов у нас нет, кроме Samryk Kazyna Invest. Но эта компания участвовала только в «Бурном Солар-1» и «Бурном Солар-2». Проекты, которые недавно выиграли в аукционах и сейчас приступают к строительству, принадлежат российской группе компаний «Хевел».

Самой крупной станцией на сегодняшний день остаётся «Бурное Солар» в Жамбылской области. Её первая очередь, мощностью 50 МВт, была запущена в апреле 2015 года. На её строительство было выделено порядка $135 млн. Энергию на ней вырабатывают 192 тыс. модулей, которые занимают 150 гектаров земли. Производимые ими объёмы позволяют обеспечить электричеством порядка 35 тыс. частных домохозяйств. Эксплуатация второй очереди «Бурного Солар» началась в середине 2018 года. Она получила такую же мощность, что и первая, но заняла вдвое меньшую площадь – 74 гектаров и потребовала почти вдвое меньше вложений – $77,7 млн.

Капенов отмечает, что порядка 80-85% расходов солнечной электростанции связаны с покупкой основного оборудования, поскольку почти всё оно производится за рубежом. В Казахстане могут выпускаться только металлоконструкции для монтажа под панели, всё остальное – фотоэлектрические модули, инверторы и солнечные кабели – импортируется. В топ-10 производителей техники для солнечных станций в основном входят китайские компании. За последние 5-10 лет они радикально удешевили свою продукцию, доведя тем самым до банкротства множество европейских производителей.

«Скажу на примере Бурного, если станция имеет мощность в 50 МВт, то по году мы отдаём от этого лишь 17,2-17,5% энергии. Почему? Потому что ночью, во время буранов и в туман электричество не вырабатывается. В пасмурную погоду вырабатывается, но с гораздо меньшей эффективностью». Но и без того КПД солнечных панелей сильно зависит от спецификации: материала и технологии производства, способов фиксации фотоэлектрических модулей, наличия промышленных аккумуляторных батарей и т. д. Разница в стоимости дешёвых и дорогих установок может быть двукратной, а разница в выработке достигать 30-60%.

Зачем инвесторы приходят в ВИЭ

Мотивация, с которой инвесторам стоит приниматься за проекты ВИЭ, прежде всего должна быть связана с экологией, убеждён Капенов: «За последние 50 лет мы загрязнили в нашей стране всё, что только можно. Остались единицы мест, куда мы попросту не смогли пробраться. Меня очень беспокоит, когда с высоких трибун у нас кричат о том, что мы располагаем запасами сжигаемого топлива на 300 лет вперёд и потому давайте коптить всё дальше. Это при том, что у нас высокий уровень заболеваемости онкологией, да и не только ей. <…> В то же время непонятно, для чего мы пошли на такие жертвы. У нас не было бешеной индустриализации, не было роста промышленности как такового».

Однако вместо обеспокоенности экологией гораздо чаще слышны доводы о дороговизне развития ВИЭ. Капенов не спорит с этим утверждением: чем большее распространение получат технологии ВИЭ в Казахстане, тем выше будет тариф на электроэнергию, поскольку доля её генерации из угля будет снижаться. Стране действительно нужно трезво оценить, насколько оправдано будет повысить тарифы. Но при этом всегда важно помнить, что дешёвый тариф имеет массу издержек в виде загрязнения окружающей среды, климатических изменений и самочувствия людей. Примечательным в этой ситуации Капенову кажется то, что лобби традиционных производителей не угрожает развитию ВИЭ: «В самом деле, такое было 5-7 лет назад, но сегодня мы не чувствуем, чтобы нам кто-то открыто противостоял. Тем более, что и министерство энергетики смотрит с симпатией в сторону возобновляемой энергетики, постепенно улучшая законодательство, инвестиционный климат и другие моменты».

По словам экономиста Алмаса Чукина, у Казахстана есть объективная необходимость заниматься возобновляемой энергетикой. Республика – на 95% угольная страна, чего нельзя сказать о его ближайших соседях. Например, в Кыргызстане 70% генерации энергии приходится на гидроэлектростанции, а в Таджикистане – и вовсе 90%. Даже в более густонаселённом Узбекистане 80% электричества вырабатывается с помощью газа. Большая часть этих мощностей досталась им в наследство от СССР, равно как и угольные станции Казахстану. Но существенный нюанс состоит в том, что соседним странам не бессмысленно вкладываться в их ремонт и модернизацию. Тогда как Казахстан может оказаться в технологическом тупике, если будет продолжать делать акцент только на угле. А стране уже в ближайшие 5-8 лет предстоит столкнуться с массовым устареванием угольных мощностей

Прошедшие полтора года, замечает Чукин, оказались переломными для мировой энергетической индустрии – солнечные и ветряные технологии стали самым дешевым способом производства. Строить угольные станции в нынешних условиях уже невыгодно – слишком большие вложения, которые едва ли смогут окупиться. Старые ещё доживают отведённое им время, поскольку затраты по ним давно компенсированы. Но идея строительства новых уже стала непопулярной. Это будет сказываться и на дальнейшем развитии угольных технологий, чья интенсивность рискует серьёзно замедлиться или вовсе сойти на нет.

«Что бы ни говорили угольщики, их технология – технология прошлого. Но, с другой стороны, энергетика вещь настолько тяжёлая, капиталоёмкая и долгосрочная, что в ближайшие 40-50 лет углю ничего не угрожает. Даже при оптимистичном сценарии, к 2050 году мы достигнем только 50% производства через возобновляемые источники энергии. То есть, вся хорошая и здоровая часть угольной генерации останется. Понятно, что какие-то более густонаселённые страны проходят этот путь быстрее, но у нас это может занять время. Уголь важен, но не когда представители этой промышленности призывают делать на нём акцент, пока весь мир разворачивается в обратную сторону», - объяснил экономист.

Несмотря на наличие веских этических и технологических оснований для развития возобновляемой энергетики, главный мотив с которым инвесторы приходят в подобные проекты – извлечение прибыли. Чукин подчёркивает, что из-за огромной роли государства и наличия угольных мощностей на энергетическом рынке существует перекос, который делает Казахстан третьей страной мира с самым дешёвым электричеством. Стоимость одного киловатта в среднем составляет около 8,5 тенге, то есть, чуть больше двух американских центов. Тогда как среднемировые цены колеблются в пределах 5-8 центов. Подобных цен не должно быть, поскольку они не позволяют покрыть операционные расходы. «Сейчас наше государство субсидирует ВИЭ. На энергию из альтернативных источников нам поставили тариф в 5,5 центов. Если бы не было государственного ограничения рынка, мне не нужна была бы субсидия, я заработал бы те же самые деньги. Но если оставить ВИЭ без субсидий, стоимость её конечного продукта составит 8,5 тенге и такие проекты просто не смогут существовать. Они будут неподъёмны для закупщика».

Однако Чернов замечает, что инвесторы не так часто приходят на казахстанский рынок ВИЭ за прибылью. И, тем более, за улучшением экологии. Немало энергетических компаний пытается таким образом получить квоту на дополнительные выбросы углекислого газа, потому как основная их генерация связана с углём или другим видом сырья. Согласно условиям Киотского протокола, Казахстан обязан ежегодно сокращать количество выбросов или компенсировать невыполнение обязательств. Компенсация может представлять собой выплаты в экологический клуб, а может – развитие проектов альтернативной энергетики: «К примеру, не так давно одну из крупнейших углеводородных компаний, работающих в Казахстане, обязали построить солнечную станцию. Эта станция нужна им для того, чтобы получить доступ на рынок добычи углеводородов. Потому они собираются ставить на ней самую дешевую панель, которая только есть. Она будет менее производительной и займёт большую площадь».

Что мешает развитию ВИЭ?

Поскольку ресурсы для выработки солнечной и ветряной энергии бесплатны и потенциально неограниченны, основная проблема ВИЭ – отбить стоимость оборудования. Но эта задача под силу лишь тем, кто имеет ресурс на получение кредитной линии. В обоих секторах почти все денежные операции связаны с валютой. Обычно, поясняет Чернов, компании берут товарный кредит и предоставляют его БРК под обеспечение. Это позволяет им взять у института тенге и приобрести на них валюту. После этого, когда начинается период генерации энергии, предприятия получают тенговые доходы от KEGOC и платят их БРК. «Выходит так, что тот, кто имеет доступ к БРК, тот очень хорошо себя чувствует, а у кого нет такого ресурса, у того проекты простаивают. Даже если у тебя 15% собственных средств, а всё остальное тебе даёт в кредит иностранная компания, как ты с ней потом будешь рассчитываться?»

В идеальных условиях схема финансирования должна быть такой: компания заключает с KEGOC договор о закупке электроэнергии по определённой цене на 15 лет – это срок, предусмотренный законодательством. Цена при этом фиксируется у отметки в 45-47 тенге за кВт. Уже этого будет достаточно, чтобы получить ясное представление о всей экономике проекта. Проблема лишь в том, что в Казахстане не производят необходимое оборудование. Поэтому все попадают под валютные риски при покупке импортного. Если говорить о ветроэнергетике, то потенциально в стране хотят локализовать только производство металлической части башни. Но даже если увеличивать масштаб локализации, всё будет упираться в цену и качество. Может оказаться так, что казахстанская продукция будет сильно уступать зарубежной. Да и расходы на открытие новых производств явно будут только снижать привлекательность местного содержания. В любом случае, поднимать вопрос о локализации необходимо только при наличии перечня проектов на 5 или больше лет вперёд.

С этим замечанием согласен и Капенов. «Почему в солнечной энергетике нет казахстанских игроков? Потому что это такой сектор, где требуются долгосрочные инвестиции. Средний срок окупаемости солнечных станций 10-15 лет. Они капиталоёмкие, и им требуется тенговое финансирование. Соответственно, отсутствие финансирования в тенге сказывается на количестве инвесторов и темпах развития отрасли». Как и в случае с ветряной отраслью, производители солнечной энергии могут найти долгосрочное финансирование в тенге только в БРК, Европейском банке реконструкции и развития (ЕБРР) и Евразийском банке развития (ЕАБР). Эти институты предоставляют средства либо через валютные свопы, либо через собственные финансовые инструменты, но ставка по ним всегда больше 10%.

По мнению опрошенных экспертов, единственный способ стимулировать развитие ВИЭ в Казахстане – выстроить адекватную государственную политику. Но перед этим важно понять, для чего вообще нужно заниматься возобновляемой энергетикой и в какую сторону направить экономику. По мнению Чукина, развитие ВИЭ и развитие промышленной экономики – две принципиально разные задачи, едва ли совместимые между собой.

Второй вектор вряд ли может стать основным, потому как сегодня индустриальная экономика – это не концентрация максимально возможного числа производств в одной точке, а поиск места в общемировой промышленной цепи. «Прежде чем декларировать развитие промышленности, нам нужно просчитать экономическую целесообразность этой затеи. Чем-то таким у нас пытаются заниматься, но плохо. Для примера можно взять обе части госпрограммы Форсированного индустриально-инновационного развития (ФИИР). Не нужно быть большим специалистом, чтобы понять, что обе они провалились. Но об этом никто не хочет говорить, потому что неприятно».

Для выбора первого вектора необходимо определить твёрдые приоритеты и критерии развития энергетики. То, что происходит с ВИЭ сейчас – это начальный этап развития, когда в существующую энергосистему встраиваются новые типы генерации. Пока система может их воспринимать, потому что это не сильно влияет на её структуру. Но если Казахстан приблизится к достижениям той же Испании, где ВИЭ генерирует больше половины потребляемой энергии, то энергетическая система изменится кардинальным образом, и прежде всего в тарифах. «У нас должна быть какая-то системность и понимание того, можем ли мы построить энергетическую систему на ветре, сколько это будет стоить и какие социальные последствия у этого могут быть. Я пока не видел, чтобы кто-то задавал такие вопросы и просчитывал их. А пора бы и посчитать».

Уже после определения цели необходимо задумываться о том, где и как брать деньги. Капенов полагает, что решением здесь может стать выпуск зелёных облигаций. Они помогут сократить ставку по кредитам и снизить конечную стоимость ветряной и солнечной энергии. Чукин в свою очередь подчёркивает, что в Казахстане должно появиться больше механизмов для привлечения внутренних и зарубежных средств. Но в реальности внутренний потенциал кредитования сильно ограничен. Не потому, что в стране вообще нет ресурсов, а потому, что для строительства объектов ВИЭ необходимо проектное финансирование, когда деньги выдаются под стройку, а не под какой-либо залог. Проекты в возобновляемой энергетике капиталоёмкие – в среднем оборудование станции на 100 МВт стоит порядка $130-140 млн. В Казахстане лишь два института имеют ресурсы, чтобы выдавать длинные кредиты: Единый накопительный пенсионный фонд и Национальный фонд. Но мандат каждого из них исключает такую возможность, потому что они должны сберегать свои активы для будущих поколений. «В итоге у нас остаются только коммерческие банки. Но, во-первых, они не дают деньги на такие проекты. Во-вторых, у самих банков сейчас не очень ситуация. Так что, кроме как брать за рубежом, особых вариантов у нас нет. Соответственно, основная политика должна быть направлена вовне. Нужно играть по правилам инвесторов», - резюмировал Чукин.

Что же касается экологии, то здесь, по убеждению Чернова, есть только одно эффективное решение – обложить уголь огромными налогами. Только под административным давлением производитель электроэнергии задумается о том, чтобы уйти в ветроэнергетику, построить себе 1000 турбин и спокойно генерировать прибыль: «В нынешних условиях вряд ли кто-то пойдёт на большие изменения. Это экономически невыгодно – такая траектория неминуемо приведёт к удорожанию всех товаров, включая потребительские. Плюс немаловажное значение здесь имеет социальный момент, связанный с трудоустройством людей. Без хорошо продуманного плана большое количество людей может остаться без рабочих мест».